— Послушайте, Билл, я должен осмотреть ее квартиру. Надо убрать оттуда все, что может бросить тень на нее, на ее родных, на армию, на коллег и друзей. Логично? Ну, то-то. А после пусть там хозяйничает Ярдли.
По-видимому, он правильно все понял и кивнул.
Синтия села за руль своего «мустанга». Я поместился рядом, бросив напоследок Кенту:
— Я, может быть, звякну оттуда. Не вешайте носа.
Синтия включила первую скорость пятилитрового «мустанга», сделала разворот, и через шесть секунд на пустынном полигонном шоссе она уже выжимала шестьдесят миль в час.
Я прислушивался к рокоту мотора. Мы оба молчали. Потом Синтия сказала:
— Знаешь, мне не по себе.
— Страшная штука, — согласился я.
— Отвратительная! — Она взглянула на меня. — Привык к таким?
— Слава Богу, нет... Да и не часто они случаются, убийства. А уж такое...
Синтия кивнула, потом глубоко вздохнула и произнесла:
— Думаю, я буду тебе полезна. Но не хочу стеснять тебя.
— Не стеснишь. Но у нас всегда остается Брюссель.
— Где?
— В Бельгии. Столица Бельгии.
Ах ты, сучка, подумал я. Мы помолчали, потом она спросила:
— Но почему?
— Почему Брюссель — столица Бельгии, или почему он остается?
— Нет, Пол. Почему ее убили?
— А-а... Вероятными мотивами для убийства, — начал говорить я, — являются корысть, месть, ревность, желание скрыть ранее совершенное преступление или избежать позора и унижения, а также врожденная склонность убивать. Так говорится в наставлении.
— Но сам-то ты что думаешь?
— Как тебе сказать... Если убийству предшествует насилие, то обычно это ревность, месть или же попытка насильника скрыть свою личность. Она, очевидно, знала его или узнала, если он был без маски и не переменил внешность. Однако, — продолжил я, — наш случай похож на убийство из-за полового вожделения, то есть дело рук убийцы-насильника, человека, который получал сексуальное наслаждение от самого убийства, даже не беря ее. Трудно сказать наверняка.
Синтия молча кивнула.
— Ну а ты что думаешь? — спросил я.
Она подумала, прежде чем сказать.
— Ясно, что убийство предумышленное. У преступника был целый набор средств для насилия: палаточные колья, шнур и, очевидно, предмет для забивания кольев в землю. Преступник должен быть вооружен, он знал, что может наткнуться на сопротивление.
— Интересно. Продолжай.
— Преступник неожиданно накинулся на Энн, заставил бросить пистолет, потом вынудил ее раздеться и идти на стрельбище.
— Допустим. Но я стараюсь представить, как ему удалось, не выпуская Энн из рук, вбить колья и привязать ее к ним. Она не из тех, кто легко сдается.
— Ах, это трудно представить, но их могло быть двое. Кроме того, я не спешила бы с выводом, что преступник — или преступники — был «он».
— Да ладно тебе. — В это утро я путался в личных местоимениях. — Почему нет никаких следов борьбы со стороны жертвы и следов жестокости со стороны преступника... или преступницы? Как ты это объяснишь?
Синтия покачала головой:
— Не знаю. Обычно следы жестокости имеются... Но обмотать шею нейлоновым шнуром — это не назовешь дружественным актом, правда?
— Да, но преступник не испытывал к Энн особой ненависти.
— Но и особой любви тоже.
— Как знать... Послушай, Синтия, ты же этим зарабатываешь на жизнь. Тебе приходилось видеть что-нибудь подобное или, может быть, слышать о таком убийстве?
Она задумалась, потом ответила:
— Тут есть признаки того, что у нас называют подготовленным изнасилованием. Нападавший намечал изнасилование. Но мне неясно, знал он Энн или просто проезжал мимо и она оказалась случайной жертвой.
— Нападавший мог быть в форме, вот почему она не приняла мер предосторожности.
— Вероятно.
Я смотрел в открытое окно, вдыхая свежесть росы и тумана, чувствовал, как пригревает мне щеку поднимающееся солнце. Закрыв окно, я откинулся на спинку сиденья, стараясь представить, что предшествовало виденной нами картине, словно пустил кино назад: вот Энн Кемпбелл распростерта на земле и привязана, потом стоит голая, потом идет к джипу и так далее. Многие кадры просто не стыковались. Синтия прервала ход моих мыслей:
— Пол, на форме была нашивка с ее именем, на нательном жетоне значится ее имя. Оно же может быть написано внутри фуражки и ботинок. Возникает вопрос: что общего у пропавших вещей? Ответ: ее имя. Верно я говорю?
— Верно. — Чего только не приносят на вечеринку женщины! И это хорошо. Правда хорошо.
— Выходит, этому мужику нужны были... что? Трофеи? Свидетельства? Сувениры? Во всяком случае, это соответствует психологии подготовившегося насильника.
— Да, но он не взял ни ее белье, ни сумку, — возразил я. — Ты задаешь вопрос: что общего между пропавшими вещами? Отвечаю: все эти вещи — предметы военного обихода, включая кобуру и пистолет. На них, кстати, ее имя не значится. Нет, он не взял предметы гражданского обихода, включая часы и сумку, в которой много вещей с ее именем. Улавливаешь?
— Ты решил устроить состязание?
— Нет, Синтия, это расследование убийства. Нас попеременно осеняет какая-нибудь блестящая идея.
— Ты прав, извини. Наверное, так и должно быть между напарниками.
— Вот именно — между напарниками!
Синтия произнесла после минутного молчания:
— А ты разбираешься в таких делах.
— Надеюсь.
— Хорошо, но зачем он взял только военные вещи?
— В старину воины сдирали с поверженного врага доспехи и брали его оружие. Нижнюю одежду не трогали.
— Поэтому он и взял военные вещи?
— Может быть. Но это только догадка. Не исключаю, что он взял вещи для отвода глаз, чтобы запутать следствие. Не исключено, что он страдает каким-нибудь неизвестным мне психическим расстройством.
Не отрывая глаз от дороги, Синтия искоса взглянула на меня.
— Возможно, он ее и не насиловал, — продолжал я. — Распял и привязал только для того, чтобы подчеркнуть сексуальную природу своего поступка, хотел обесчестить ее тело, выставить наготу напоказ.
— Зачем?
— Пока не знаю.
— Правда не знаешь?
— Надо еще подумать. Я начинаю подозревать, что он знал ее. — Собственно говоря, я был уверен, что он ее знал. Мы проехали еще некоторое расстояние молча. Потом я продолжил: — Не знаю, почему это случилось, но вот моя версия того, как это произошло: Энн Кемпбелл покидает караульное помещение штаба и отправляется на стрельбище, не доехав значительного расстояния до того места, где дежурит рядовой Роббинз. Здесь у нее свидание с возлюбленным. Они часто устраивают такие вылазки. Изображая вооруженного бандита, он как бы нападает на нее, заставляет раздеться, и тут начинаются садомазохистские игры в самых различных положениях. — Я посмотрел на Синтию. — Понимаешь, что я имею в виду?
— Я ничего не знаю о половых извращениях. Это по твоей части.
— Вот это припечатала!
— В твоем сценарии чувствуются мужские эротические фантазии. Я хочу сказать — какое удовольствие женщине от того, что ее распяли на холодной земле и связали?
Впереди у нас был долгий, трудный день, а у меня еще маковой росинки во рту не было.
— Ты знаешь, почему он подсунул под шнур на горле трусы?
— Нет. Почему?
— Читай руководство по раскрытию убийств, раздел «Удушение на сексуальной почве».
— Непременно прочитаю.
— А ты заметила пятно от асфальта на подошве ее правой ноги?
— Нет. Если это пятно от дорожного покрытия, то почему Энн была босиком на дороге?
— Он заставил ее раздеться и разуться в джипе или около него.
— Тогда откуда на стрельбище ее лифчик и трусы?
— Он, видимо, заставил ее раздеться около джипа, а потом кто-то из них — она или преступник — понес их туда, где она лежала.
— Зачем?
— Это просто деталь в общей сволочной задумке. У насильников буйная, изощренная фантазия. Могут придумать, что нормальному человеку в самом страшном сне не приснится. Любая по виду невинная деталь может быть наполнена для него эротическим смыслом. Взбрело в голову заставить женщину раздеться и пройти голой с собственным бельем в руках, а потом изнасиловать.
— Откуда ты все это знаешь? — спросила Синтия.
— Кажется, я не единственный, кто разбирается в половых извращениях.
— Я знакома с патологией половых отношений, с преступными наклонностями в этой сфере. А в части половых извращений на основе обоюдного согласия познания у меня никудышные.
Я решил не возражать, только заметил:
— Временами различие это весьма зыбко.
— Не верю, чтобы Энн Кемпбелл добровольно участвовала в таких вещах. И разумеется, она не хотела, чтобы ее задушили.
— Всякое бывает, — промолвил я. — И не стоит придерживаться какой-либо одной версии.
— Нам нужны результаты анализов, нужно вскрытие, нужно допросить людей.
Опять «нам». Я смотрел на расстилающийся вокруг пейзаж и старался припомнить все, что я знал о Синтии. Она родилась и выросла в сельском захолустье Айовы, окончила университет штата, потом в каком-то другом университете в рамках армейской программы расширения технологических знаний получила степень магистра криминологии. Многим женщинам, равно как и представителям национальных меньшинств, служба в армии давала больше денег, образования, престижа и возможностей сделать карьеру, нежели они могли рассчитывать у себя на ферме, в городском гетто или захудалой провинции. Синтия всегда относилась к армии положительно. Еще бы: переезды с места на место, новизна впечатлений, материальная обеспеченность, общественное признание... Совсем неплохо для девчонки с фермы.
— Я часто вспоминал тебя, — сказал я.
В ответ молчание.
— Как твои родители? — спросил я, хотя не был с ними знаком.
— Нормально. А твои?
— Тоже нормально. Ждут не дождутся, когда я уволюсь, вырасту, клюну на какую-нибудь девушку и нарожаю им внуков.
— Сначала надо вырасти.
— Спасибо за совет.
Синтия временами бывает страшной язвой, но это у нее при нервном напряжении срабатывает защитный механизм. Люди, у которых была любовь, уважают прежние отношения — если они вообще способны чувствовать и даже испытывать некоторую нежность к бывшему партнеру. И вместе с тем есть какая-то неловкость в том, что вот мы сидим рядом, бок о бок, и не находим ни верного тона, ни нужных слов.
— Я сказал, что вспоминал о тебе, — повторил я. — Могла бы и ответить.
— Я тоже вспоминала, — промолвила Синтия, и мы снова замолчали, уставившись на бегущую под колеса машины дорогу.
Два слова о Поле Бреннере, сидящем на пассажирском сиденье. Выходец из рабочей семьи в южном Бостоне, ирландец по происхождению, католик, окончил среднюю школу, но не умею отличить корову от свиньи. Я пошел в армию не для того, чтобы сбежать из замызганных кварталов южного Бостона, — армия сама нашла меня, когда мы ввязались в большую наземную войну в Азии и кто-то сказал, что из сыновей рабочих получаются хорошие пехотинцы.
Видимо, я и впрямь оказался хорошим пехотинцем, потому что провел на фронте целый год и меня не убили. Потом учился в колледже благодаря армейскому пособию и на курсах криминологии. Я сильно изменился и чувствую себя чужаком в южном Бостоне — впрочем, я ощущаю себя чужаком в гостях у какого-нибудь полковника: гляди в оба, чтобы не перебрать, веди пустую болтовню с офицерскими женами, которые так безобразны, что и говорить не хочется, или так хороши, что ограничиться пустой болтовней и жалко, и трудно.
И вот мы, Синтия Санхилл и Пол Бреннер, выходцы из разных краев Америки и из разных миров, пережившие роман в европейском городе Брюсселе, снова встречаемся на Юге. Только что Синтия видела голое тело задушенной генеральской дочери. В таких условиях есть ли место любви и дружбе? Лично я на такую вероятность и цента не поставлю.
— Вчера я растерялась, когда увидела тебя. Прости, если я вела себя по-хамски.
— А без «если»?
— Хорошо, прости меня. Но все равно ты мне не нравишься.
Я усмехнулся и сказал:
— Тем не менее ты захотела участвовать в этом деле.
— Да, захотела. Я буду хорошо себя вести.
— Ты будешь хорошо себя вести в любом случае. Я твой начальник. А если вздумаешь взбрыкнуть, ушлю складывать чемоданы.
— Хватит задаваться, Пол. Никуда ты меня не ушлешь. И никуда я не поеду. Нам надо раскрыть убийство и выяснить отношения.
— Сначала раскрыть, потом выяснить — именно в таком порядке.
— Именно в таком порядке.
Глава 4
Лайн-Холлоу-роуд переименовали в Виктори-драйв во время Второй мировой войны, когда в горячке менялись не только имена. Когда-то это была двусторонняя деревенская дорога, идущая к югу от Мидленда, но когда я первый раз проехал по ней в 1971 году, тихие окраинные дома перемежались здесь торговыми точками и увеселительными заведениями с крикливыми вывесками. Сейчас, почти четверть века спустя, от прежней Лайн-Холлоу-роуд не осталось и следа.
Есть что-то уродливое и угнетающее в коммерческом росте старого Юга, в этих бесчисленных автостоянках, мотелях, забегаловках, магазинах, торгующих по сниженным ценам, и того, что называется здесь ночными клубами. Я еще помнил старый Юг, вероятно, не столь процветающий, зато живописный: крошечные автозаправки с кока-колой в холодильнике, покосившиеся домишки из сосняка, деревенские лавчонки и тюки хлопка под навесами вдоль железнодорожных веток. Это были вещи, органически вырастающие на здешней почве: лес из окрестных лесов, гравий на дорогах из соседнего карьера, сами люди, продукт своего окружения. Новые вещи казались искусственными, пересаженными из чужих краев. Магазины полуфабрикатов и бесконечные торговые центры с огромными вывесками не имели никакого отношения ни к земле, ни к истории, ни к здешним людям и их обычаям.
Естественно, новый Юг принял все это не так быстро, как мы на Севере, но тем не менее принял. И как ни странно, пышные торговые предприятия сейчас больше ассоциируются с Югом, чем с любым другим регионом страны. Северяне одержали наконец полную победу.
Через пятнадцать минут после отбытия с базы мы подъехали к Виктори-Гарденс и поставили «мустанг» около коттеджа номер сорок пять.
Виктори-Гарденс — приятное место: кольцо из полусотни стоящих вплотную друг к другу домов, посредине — сквер, красивый ландшафт, вместительная автостоянка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57