Воропай (шепотом). Не выдавай… Тебя, великий, тебя, грозный.
Иван . А нам о том и заботы нет… (Быстро уходит в темноту и сейчас же возвращается с костяным ларчиком.) За то, что вышла у нас с тобой любовь, – прими, Константин, от души к душе.
Воропай . Великий государь, спасибо…
Иван . Жену твою Катериной зовут? Здесь щепа от колеса великомученицы Катерины.
Воропай . Матерь божья!
Иван . Вспомни-ка Писание, – ангел поразил мечом огненным римлян, кои терзали на колесе чистое тело Катерины, и колесо разбил… Не терзаема ли – подобно так – земля русская. Прими щепу. На ней кровь запеклась.

Воропай преклоняет колено, целует полу его кафтана.

Воропай . Истинно ты щедр и велик, пресветлый государь.
Иван (поднимает, целует его). Прощай, Константин, нелегко тебе было с нами… То ли дело на западе: весело живут и короли, и вельможи, – странишки махонькие, делишки махонькие… А у нас дела – великие, трудные… И мы – люди трудные… Иди с миром…

Воропай уходит. Иван останавливается посреди палаты, нахмурясь, усмехается. К нему подходит Малюта.

Опять приступил когтями рвать мою совесть, рыжий…
Малюта . Он тебе не друг. Он недруг… Ты ему святыню отдал…
Иван . Нет, я ему святыни не отдавал… Щепа как щепа… За обман – бог простит… Константину и его людям пришли завтра столетнего меду бочку… Шляхта из-за меня саблями сечется, слышал? Не откажемся, коли выберут в польские короли… Королей-то у них выбирают, слышь, как у нас губных старост Губной староста – управляющий уездом, избирался для ведения уголовных дел.

да целовальников… Целовальник – сборщик податей, при вступлении в должность приносивший присягу с целованием креста.

А, Константин, Константин, двуликий Янус… …двуликий Янус… – двуличный человек. В римской мифологии Янус – бог времени, начала и конца, входа и выхода – изображался с двумя лицами, обращенными в противоположные стороны.

Нет… Ни за литовский княжеский стол, ни за польскую корону – равно Ливонии им не отдам. (Малюте.) Что у тебя ко мне? (Отходит к окошку.)
Малюта . Опять хлопоты с зятем твоим, с принцем датским Магнусом, – топчется около Ревеля, не может его взять, а вернее, не хочет. Просит еще денег и войска в подмогу, а сам тайно ссылается со свейским королем.
Иван . Кому известно это?
Малюта . Мне известно.
Иван . Еще что?
Малюта . Годунов говорил со мной о Ваське Шуйском, – что де Васька многое знает и хочет быть полезен…
Иван . Еще что?

Малюта молчит.

Завтра потолкуем. Спать хочу. Светает.
Малюта . И то бы лег спать, чем в окошко глядеть на голубей… Иван Васильевич, борода-то уж с проседью. Ты думаешь – никто не видит, как ты чуть свет тайком пробираешься в Успенский собор?.. Стража отворачивается, люди с дороги окорачь лезут со страху… Как ты греха не боишься? Душа у тебя бездонная, что ли?
Иван . Будешь за мной тайно следить – убью своими руками…
Малюта . Ты велел мне правду говорить, – терпи…
Иван (подходит, глядит в глаза). Напугать меня хочешь? Ты сильнее меня хочешь быть? Малюта! А ну-ка – уйди…
Малюта . Ах, боже мой, боже мой… (Уходит.) Иван (один). Спина согнется, коленки застучат, повиснет мясо на костях, – тогда, что ли, покой?.. Плоть алчная! (Садится на постель.)

Появляется Басманов, приседает, чтобы стащить с него сапоги.

(Иван отпихивает его.) Ты мне еще руки, ноги свяжи, повали меня на постель, – подушку грызть… Сговорились с рыжим?
Басманов . Да ничего я с ним не сговаривался… Пойдем, если хочешь.
Иван . Куда – пойдем?
Басманов . Ах ты, господи…
Иван . В Успенский собор на голубей глядеть?
Басманов . Ну да, на голубок…
Иван . Ты меня к ней подвел, ты мне на нее указал, отравил мое сердце… Искуситель…
Басманов . Государь, чего маяться-то. Э-ва, – полюбилась чужая жена… Мы все твои… Мигни, приведу, хоть сейчас.
Иван (тихо, с ужасом). Кого приведешь?
Басманов . Да ее жа… Она, чай, уж там, у ранней… А князь Афанасий, пьяный, спит здесь, на Опричном дворе… Самое удобное…
Иван . Молчи, молчи…
Басманов . Да государь жа, не стоит она твоих мук… Приведу, ей-ей… Ломаться станет – припужаю… Султан нам фиников прислал – финиками ее заманю. Сдастся. Я здесь – лавку еще одну приставлю, постель помягче приберу, – пошалишь с ней, успокоишься…
Иван . Напугаешь ее, искусишь, – и придет краса моя?
Басманов . Ей-ей, придет, – бабы все одним лыком шиты.
Иван . Придет краса моя… Горе ей тогда. Ах, горе мне будет!.. Не верю тебе, пес желтоглазый… Не придет она сюда… Грозить будешь, – обомрет, упадет, умрет – она же, как яичко голубиное в пуховом гнезде… А у меня – клочья седые… Не любит меня, не хочет… Афонька, пьяный, ей люб…
Басманов . Вот наказанье привязалось!.. Хочешь, с Афонькой Вяземским поругаюсь, зарублю его?
Со вдовой легче справишься… Ладно? А то приворотного зелья достану, ей-ей… Вели.
Иван . И приворотным зельем не хочу ее неволить. Скажи лучше, как жало вырвать из сердца? Плачу, душу разверзаю перед рабом последним, – не стыдно ли? Дай простой кафтан, колпак, плат темный – лицо закрыть. Постою около нее. Она вздохнет, молясь, я вздохну, она припадет, я припаду… Она глаза на купол поднимет, я загляжусь на нее… Не испугаю, чай, уродством-то моим? (Надев кафтан, взяв шапку, платок, уходит.)

Картина четвертая

Едва озаренные румяным рассветом сквозь окна столбы Успенского собора, покрытые живописью. Откуда-то из глубины слышен голос дьячка, читающего часы. …голос дьячка, читающего часы. – Читать часы – то есть Часослов – богослужебную книгу, содержащую молитвы и песнопения суточного круга богослужения.


У одного из столбов стоят Анна – княгиня Вяземская и старуха мамка.

Анна . Не буду больше сюда ходить… Столбы какие страшные… Лики святых глазастые… Хорошо в церкви низенькой, – здесь и святого духа на кумполе не видно. Чего молчишь, мамка?
Мамка . Слушаю тебя, княгинюшка, слушаю, дитятко.
Анна . Боюсь я Москвы… В деревеньку хочу… Прохлаждалась бы там век без печали… В Москве и кукушка-то не кричит, одни разбойники свистят по ночам… А у нас на Истре сейчас – заря румяная, туман над речкой, кукушка в роще проснулась… Мамка, почему меня муж не любит?
Мамка . Любит он, моя княгинюшка, любит, касаточка.
Анна . Любил бы – дома ночевал…
Мамка . Служба царская неволит его, сердешного…
Анна . Голубиться хочу, ласкаться хочу… Жила без печали с батюшкой, с матушкой, с подруженьками… Для чего тогда замуж выдали?.. Глаза выплакивать у косящата окошка, на постылых воробьев глядеть? А он худой какой стал, мамка, бледный… Тоска у меня, не будет мне в Москве счастья…

Появляется Иван, в простом кафтане, руку с платком он держит у лица, закрывая лицо до глаз.

Мамка, опять этот человек, что за наказанье!

Иван по-положенному прикладывается к иконе, потом встает близко от Анны.

Мамка, у него глаза черные…
Мамка . А ты гляди на огоньки, лапушка, думай про доброе…
Анна . Помнишь, – нагадала мне про черные глаза?.. Мамка, а может, это – Кудеяр-разбойник, уйдем-ка лучше…
Мамка . Он смирно стоит, и кафтан на нем хороший, – купец какой-нибудь…
Анна . Мамка, как дышит, боюсь…
Мамка . Чай, горе какое, вот и дышит, бога просит.
Анна . Он на меня дышит, да глядит, да жарко…
Иван . Анна, не бойся меня…
Анна . По имени назвал…
Мамка . Господи помилуй!
Иван . Голубка… Сердце себе ножом вырежу, тебя не трону, не страшись…
Анна . Ох, грех какой, чего тебе надо-то? Помочь, что ли?
Иван . Дитя безгрешное… Вели мне уйти, вели, вели.
Анна . Лучше я уйду от тебя… Ты не хмельной ли?
Иван . Любовным зельем опоен…
Анна . Ой! Отойди от меня, бесстыдник…
Иван . Огонь чрево пожирает, – сердце стонет… Искушение мое… Заря прекрасная… Царство небесное променивают на такую красу…
Анна . Постой, ты про кого говоришь-то?
Иван . Про тебя, невинная…
Анна . Про меня? Ой, мамка, уйдем скорее…
Мамка (Ивану). Бесстыжий ты человек, а еще одет чисто…

Анна и за ней мамка уходят вперед, за колонны.

Иван . Пойди, пойди, умойся росой, утрись светом…

Входит Мстиславский. Иван быстро проходит вперед, за колонны, вслед за Анной.

Мстиславский (оглядывается). Поздненько, поздненько, надо бы уж им быть… (Подпевает голосу дьячка, прикладывается к иконам.)

Входит Оболенский, также осматривается, крестится.

Оболенский. Ты один, князь Иван Федорович?
Мстиславский. Человек какой-то еще здесь, – не наш…
Оболенский. Отойдем к притвору… Ах, ах… Ночь я не спал, ворочался, – истома, докука…
Мстиславский. Всех нас думы гложут, Дмитрий Петрович…
Оболенский. Ты посуди: село Бородино у меня отняли под опричнину, можайские вотчины на куски поделили, опричникам пожаловали, из города Дмитрова меня выбили. Ныне сижу, как пес голодный, на двух деревеньках, и те не отческие, а купленные… Землю мне, видишь ты, царь отвел за Рязанью, – пустоши великие в степи… Не поеду я за Рязань!
Мстиславский. Тише гуди, Дмитрий Петрович, тайну соблюдай…
Оболенский. Князя Репнина царь вконец разбил и оголодил, да и зарезал потом… Князя Ретшика… разбил и оголодил, да и зарезал потом… – Князь М. П. Репнин отказался участвовать в скоморошьих плясках, сорвал с себя надетую Иваном IV маску и растоптал ее. Через несколько дней был убит по приказу царя в церкви.

Мне что остается? Плюнуть ему в глаза, как князь Репнин, – разорил, на теперь – режь меня…
Мстиславский. А тебе бы делать, как делает братец твой двоюродный, Иван Петрович Челяднин.
Оболенский. А как это?
Мстиславский. Он вотчины свои жертвует монастырям и жертвенные листы пишет особенные, – не навечно, а на небольшой срок…
Оболенский. Кто же его так надоумил?
Мстиславский. Князь Курбский ему письмо прислал, так посоветовал…
Оболенский. Ох ти!
Мстиславский. Хоть не Ивану Петровичу, а уж детям его вернутся вотчины-то.

Входит Челяднин.

Челяднин . Князь Иван Федорович, князь Дмитрий Петрович, просил я вас быть к обедне поранее ради великого дела. Тайно приехал один человек с письмами от короля Сигизмунда Августа и князя Андрея Михайловича Курбского. …с письмами от короля Сигизмупда Августа и князя Андрея Михайловича Курбского. – Челяднину, Вельскому, Мстиславскому, Воротынскому были тайно переданы грамоты польского короля Сигизмунда и литовского гетмана Ходкевича, в которых им предлагалось бежать от расправы Грозного.

Я эти письма читал и готов вам показать, да и сжечь их нужно…
Оболенский. Приехал-то что за человек?
Челяднин . Надежный. Он с Курбским тогда отъехал в Польшу, – Юрий Всеволодович Козлов, княжий постельничий… Послушайте его и удостоверьтесь, – воистину ли хочет Сигизмунд Август нам помочь.

Входит Козлов, одетый в суконный купеческий кафтан. У него сухощавое, злое, презрительное лицо с плоскими усиками и небольшой бородкой. Подойдя к Челяднину, он, не здороваясь, прикладывается к иконам.

Оболенский. Он?
Челяднин . Он.
Козлов (говорит, глядя на икону). Все еще думаете, князья, бояре! А царь вам по одному головы сечет. На Земском соборе не могли отстоять мира, войну приговорили. Спасибо! Московские купцы уж деньги собирают царю в кошель… А вы – потомки князей удельных – только рукавами машете, – ахти да ахти… Смеются над вами в Польше и Литве…
Оболенский. Что ты! Над нами смеются?.. Врешь!
Мстиславский. Вольной шляхте легко смеяться. У нас рот запечатан.
Козлов . Все вы стали смердами царя Ивана, в шутовские колпаки обрядились…
Оболенский. Опомнись! Кому ты говоришь!.. Пес!..
Челяднин . Не кричи на него, Юрий Всеволодович от великой обиды говорит… Правду говорит…
Козлов . Хожу по Москве, земля сапожки жжет. На Красной площади – плахи да колеса на шестах – в чьей крови? В вашей, князья. Вами сыты вороны, галки московские, – крик-то какой птичий – уши заткнешь да прочь бежать! Один волостель на Москве – царь Иван с опричниками! Ах, стыдно! Ах, обидно!
Мстиславский. Творится небывалое, – все мы ждем конечного разорения.
Оболенский. Постыдил – и будет, без тебя сыты стыдом-то. Дело говори.
Козлов . Сигизмунд Август послал меня к вам и велел сказать: королевское ухо преклонилось к вашим страданиям, король готов помочь, ежели вы сами начнете…
Оболенский. Чего мы начнем?
Козлов . Мятеж.
Оболенский. Ахти! Мятеж!
Мстиславский. Трудное дело, опасное дело…
Челяднин . Не так, князья, не так. В одной Москве тысячи детей боярских можно посадить на коней; холопов, охочих погулять с ножом да кистенем, на каждом дворе – тьма… Только крикни: «Бей черные кафтаны!» Великий Новгород и Псков против Ивана встанут поголовно… Они давно к Литве тянут, таить нечего – Литва для нас не чужая. (Указывая на Василия Шуйского, который медленно подходит.) Хотя бы за Шуйским, пойдут единодушно все замоскворецкие посады.
Шуйский . Как знать, как знать, пойдут ли, – не спрашивал… (Зажигает свечечки.)
Оболенский. Исполать тебе, Иван Петрович, если так говоришь, – тогда дело святое… Только надо – дружно в колокола-то ударить… Ты как, Иван Федорович, думаешь?
Мстиславский. Дружки мои, а ведь и в Византии императоров свергали, и ослепляли, и на растерзание черни бросали… Нам, чай, и бог простит…
Оболенский. От бога же издревле у власти стоим… А ему – Ивану худородному – кто власть давал?.. Черт ему власть дал… На Опричниках сидит, – против этой скверны всю Москву поднимем.
Шуйский . А не поднимется Москва – как отвечать станем?
Оболенский. Как отвечать станем?
Челяднин . Что ты, Василий, пустое несешь. Поднимется Москва.
Козлов . А не подымется Москва, – я и один с тираном управлюсь, – при отъезде я благословение получил… (Показывает нож.)

Из глубины, из-за колонн, быстро выходят Анна и мамка.

Анна . Боюсь, боюсь, домой пойду, и не проси меня…
Мамка . Вот – люди, с ними побудем… Как же ты – не отстояла обедню-то?
Анна . Это – искуситель, мамка, – сроду я таких речей не слыхала… Ноженьки мои не стоят, головушка кружится… Нет, нет, не буду стоять обедни, на волю хочу…

Анна и мамка уходят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74