И тут же, круто развернувшись, я нетвердой походкой зашагал из зала.— Адмирал! — доносились до меня чьи-то крики. — Адмирал!Я зажал в кулаке висящую у меня на шее золотую медаль с изображением боевого корабля и бегущей вокруг него надписью «Совет капитанов Порт-Кара».Грохоча сапогами по выложенному паркетом полу, крича от распиравшего меня бешенства, я зашагал к своим покоям.Из зала, перекрывая звуки начавшейся свалки, доносились испуганные вопли.Наконец я добрался до своей комнаты и ударом ноги распахнул дверь.Мидис и Таб отпрянули друг от друга.Я едва не задохнулся от гнева и дико завопил, брызгая слюной из широко раскрытого рта и пытаясь вытащить из ножен меч.— Вы хотели доконать меня, — с трудом удалось произнести мне. — Ну что ж, Мидис, готовься к расплате.— Нет, — вступился Таб. — Это моя вина. Это я заставил ее.— Нет, нет! — воскликнула Мидис. — Это я, я во всем виновата!— Пытать, я буду тебя пытать, — бормотал я. — Я посажу тебя на кол! — мне кое-как удалось взять себя в руки. Я повернулся к Табу. — Ты был неплохим человеком, Таб, — сказал я ему, — поэтому тебя пытать я не буду. Защищайся, — указал я ему на меч.Таб пожал плечами. Он не стал обнажать оружие.— Вы можете просто убить меня, — сказал он.— Защищайся! — крикнул я.— Хорошо, — ответил он и вытащил меч. Мидис, рыдая, бросилась между нами на колени.— Нет! — причитала она. — Убейте лучше Мидис!— Я убью тебя прямо у нее на глазах, — бросил я Табу. — А потом подвергну ее пыткам.— Да, да, убейте Мидис, — рыдала она. — Только дайте ему уйти! Пусть он уйдет!— Но почему, почему ты это сделала? — закричал я. — Почему?— Я люблю его, — рыдая, пробормотала она. — Люблю!Я расхохотался.— Ты любишь? Ты не можешь любить, — бросил я ей. — Ты ведь Мидис — маленькая, ничтожная, эгоистичная, тщеславная дрянь! Ты не можешь любить никого, кроме себя!— Я люблю его, — прошептала она. — Люблю.— А меня ты не любишь? — спросил я.— Нет, — покачала она головой. — Не люблю.— Но ведь я дал тебе так много… всего, — я чувствовал, как слезы подступают у меня к глазам. — И разве я не дал тебе самое большое удовольствие?— Да, — ответила она. — Вы дали мне очень многое.— А удовольствие? — допытывался я. — Разве ты не получила наивысшего наслаждения?— Да, — ответила она, — получила.— Тогда почему? — закричала я.— Я не люблю вас, — ответила она.— Нет, ты любишь! — кричал я. — Любишь!— Нет, — сказала она, — не люблю. И никогда не любила.Слезы покатились у меня по щекам. Я снова спрятал меч в ножны.— Забирай ее, — сказал я Табу. — Она твоя.— Я люблю ее, — сказал он.— Забирай ее! взорвался я. — И чтоб я тебя больше не видел! Убирайтесь отсюда!— Мидис, — хрипло пробормотал Таб.Она бросилась к нему, и он обнял ее за плечи. Так он и оставил мою комнату: обнимая девушку и продолжая сжимать в руке забытый, все еще обнаженный меч.Я принялся бродить из угла в угол. Затем устало опустился на каменное ложе, устеленное шкурами, и стиснул голову руками.Сколько я так просидел — не знаю.Внезапно мое внимание привлек донесшийся с порога комнаты легкий шорох.Я поднял голову.В дверях стояла Телима.Я удивленно посмотрел на нее.— Ты пришла натирать полы в комнате? — недовольно спросил я.Она улыбнулась.— Это было сделано раньше, — ответила она, — чтобы вечером я смогла прислуживать на празднестве.Мидис больше не принадлежит мне. Она предпочла мне другого. Я потерял ее. Я навсегда потерял ее.— Мидис, — повторял я, не в силах остановиться. — Мидис!Затем, несколько успокоившись, я встал на ноги и, вытерев лицо краем туники, долго стоял, борясь со сжимающими горло спазмами, уперев невидящий взгляд в стену. Бесцельно походив по комнате, я опустился на покрывающие каменное ложе шкуры и низко опустил голову.— Это очень тяжело — любить и не быть любимым, — пробормотал я, обращаясь к Телиме.— Я знаю, — прошептала она. Я задумчиво посмотрел на нее. Ее волосы были аккуратно расчесаны.— Ты причесана, — заметил я. Она улыбнулась.— Одна из кухонных работниц, — ответила она, — нашла сломанный гребень, брошенный Улой.— И она разрешила тебе его взять, — заметил я.— Мне пришлось выполнить за нее много работы, — сказала Телима, — чтобы она позволила мне в одну из ночей, которую я сама выберу, воспользоваться им.— Возможно, эта новая девчонка, — сказал я, — чтобы понравиться этому мальчишке, Фишу, тоже когда-нибудь пожелает им воспользоваться.Телима улыбнулась.— Тогда ей тоже придется много работать за ту девушку, — ответила она. Я рассмеялся.— Иди сюда, — позвал я ее. Она послушно подошла и снова стала передо мной на колени. Я прикоснулся ладонями к ее лицу.— И это моя гордая Телима, моя прежняя хозяйка, — сказал я, глядя на нее, босую, стоящую передо мной на коленях, в измятой, заляпанной жирными пятнами тунике посудомойки, со стягивающим ей горло стальным рабским ошейником.— Да, мой убар, — прошептала окр,— Хозяин, — строго поправил я ее,— Хозяин, — послушно повторила она. Я стащил с ее руки золотой браслет и внимательно оглядел его.— И как ты посмела, рабыня, — спросил я, — носить его в моем присутствии?Она удивленно посмотрела на меня.— Я хотела сделать тебе приятное, — прошептала она.Я отшвырнул браслет в сторону.— Кухонная рабыня, — сказал я. Она низко опустила голову; из глаз у нее закапали слезы. — Ты рассчитываешь добиться моего расположения, — заметил я, — явившись сюда в такую минуту. Она подняла на меня глаза,— Нет, — покачала она головой.— Но твой трюк не удался.Она снова покачала головой.Я взял ее за ошейник, вынуждая ee смотреть прямо мне в глаза.— Ты достойна своего ошейника, — продолжал я выговаривать ей.Ее глаза вспыхнули; в них появилось что-то от прежней Телимы.— На тебе тоже ошейник! — ответила она.Я сорвал висевшую у меня на шее широкою алую ленту c золотой медалью, на лицевой стороне которой с раздутыми парусами бежал по волнам отчеканенный корабль, и отшвырнул ее в угол комнаты.— Ты — дерзкая рабыня! — сказал я. Она не ответила.— Ты явилась сюда, чтобы еще больше помучить меня!— Нет, нет! — воскликнула она.Я поднялся на ноги и толкнул ее на холодный пол.— Ты хочешь занять место первой девушки! — закричал я.Она медленно поднялась, продолжая смотреть себе под ноги.— Нет, — тихо произнесла она, — не для того я пришла сюда в эту ночь.— Хочешь стать первой девушкой! — кричал я. — Хочешь, я знаю!Внезапно она подняла на меня горящие злобой глаза.— Да! — крикнула она. — Хочу! Я хочу стать первой девушкой в этом доме!Я расхохотался, услышав от нее самой это признание собственной вины.— Ты, рабыня-посудомойка! Стать первой! — смеялся я. — Я сейчас же отправлю тебя на кухню, где тебя хорошенько угостят плетьми!Она смотрела на меня со слезами на глазах.— А кто будет первой девушкой? — спросила она.— Сандра, конечно, — ответил я.— Она очень красива, — согласилась Телима.— Может быть, ты видела ее танец? — поинтересовался я.— Да, — ответила Телима, — она очень, очень красивая.— Ты умеешь так танцевать? — спросил я.— Нет, — жалобно улыбнулась она.— Сандра, кажется, действительно старается во всем мне угодить, — заметил я. — Она хочет мне понравиться.Телима заглянула мне в лицо.— Я тоже стараюсь тебе понравиться, — прошептала она.Я рассмеялся над ней, над гордой Телимой, подвергающей себя таким унижениям.— Ты прекрасно научилась пользоваться всеми хитрыми уловками рабыни, — заметил я. Она уронила голову на грудь.— Неужели на кухне тебе так не нравится? — продолжал я издеваться.Сквозь пелену слез на глазах она обожгла меня гневным взглядом.Я отвернулся.— Можешь возвращаться на кухню, — бросил я ей.Через секунду я почувствовал, что она собирается уходить.— Подожди! — окликнул я ее, и она, остановившись у самой двери, обернулась.И тут у меня вырвались слова, пришедшие, казалось, откуда-то из самых глубин моего сердца, из тех глубин, о существовании которых я даже не подозревал. Ни разу с тех пор, когда я стоял перед Хо-Хаком на ренсовом острове связанный, на коленях, подобные столь мучительные слова не всплывали в моем сознании.— Я так несчастен, — сказал я. — И так одинок.У нее снова потекли слезы по щекам.— Я тоже одинока, — прошептала она.Мы медленно, словно невольно, подошли друг к другу и протянули руки. Наши ладони соприкоснулись. И тут слова, вместе со слезами, потекли сами собой, и мы заговорили разом, перебивая один другого.— Я люблю тебя, — пробормотал я.— И я люблю тебя, мой убар, — воскликнула она. — Я так давно тебя люблю! Глава шестнадцатая. ТЕМНОЙ НОЧЬЮ В ПОРТ-КАРЕ Я держал в руках милое, любящее существо без стягивающего ее горло ошейника.— Убар мой, — прошептала Тешима.— Хозяин, — поправил я ее.Она укоризненно отшатнулась от меня.— Неужели тебе не хотелось бы быть моим убаром, а не хозяином?— Хотелось бы, — ответил я, глядя ей в лицо.— Ты и тот и другой сразу, — сказала она, снова осыпая меня поцелуями.— Убара моя, — бормотал я.— Да, — шептала она, — я твоя убара и твоя рабыня.— Но ошейника на тебе, кстати, нет, — заметил я.— Это хозяин снял его, чтобы ему удобнее было покрывать поцелуями мою шею.Я кивнул, соглашаясь, и крепко прижал ее к себе. Она вскрикнула.— Что-то не так?— Все в порядке, — рассмеялась она.Я провел рукой у неe по спине и ощутил под ладонью покрытые корочкой следы от плети кухoнного мастера.— Несколько часов назад я доставила неудовольствие своему хозяину, — напомнила она, — и меня наказали плетьми.— Ну, извини, — пробормотал я, не найдя ничего более умного. Она рассмеялась.— Убар мой, ты иногда бываешь таким глупым, — призналась она. — Я ушла без разрешения, и меня за это, конечно, наказали. Так что все правильно.По-своему она была права, но логика ее меня удивляла.— Я довольно часто заслуживаю наказания, — поведала она, — но далеко не всегда его получаю. — Она снова рассмеялась.Нет, она, конечно, горианка до глубины души. Во мне хотя бы частично продолжал жить землянин. Я крепче прижал к себе Телиму. И ведь никогда, никогда, твердил я себе, ты не сможешь даже всерьез рассматривать вопрос об отправке этой женщины на Землю. Это будет равнoсильно ее убийству. В этой запруженной толпами людей пустыне, с их лицемерным эгоизмoм и бессмысленной жестокостью, она мгновенно зачахнет, завянет, как редкий, прекрасный болотный цветок, вырванный с корнем и втиснутый среди безжизненных камней.— Ты все еще расстроен, мой убар? — спросила она.— Нет, — ответил я, целуя ее.Она ласково провела ладонью у меня по щеке.— Не будь таким грустным, — попросила она. Я огляделся и нашел золотой браслет. Поднял его и снова надел ей на руку.Она вскочила на ноги, приминая лежащие на полу шкуры, и вскинула вверх левую руку.— Я убара! — воскликнула она. — Убара!— Обычно, — заметил я, — на убарах надето еще хоть что-нибудь кроме браслета.— Даже в постели? — удивилась она.— Ну, этого я не знаю, — решил я не уточнять эти тонкости.— Я тоже, — призналась она и тут же, окинув меня лукавым взглядом, поспешила утешить: — Ничего, я спрошу об этом новую девушку на кухне.— Все ясно: ты просто распутная девка, — с грустью констатировал я, потянувшись к ее лодыжке.Она поспешно отступила назад и подбоченилась, царственно попирая брошенные на пол меха.— Как смеешь ты, раб, обращаться с подобными словами к своей убаре? — высокомерным тоном вопрошала она.— Это я — раб?— А кто же?Я бросился отыскивать снятый с нее ошейник.— Нет, нет! — кричала она, смеясь и утопая в мехах. — Не нужно! Я нащупал ошейник.— Ты никогда на меня его не наденешь! — закричала она и умчалась от меня.Я, естественно, тут же решил нацепить на нее ошейник и кинулся вдогонку.Она, хохоча, носилась по комнате, увертываясь от меня, но в конце концов я все же загнал ее в угол и, прижимая к стене своим телом, защелкнул на ней ошейник. Затем поднял ее на руки, отнес на середину комнаты и снова бросил на шкуры.Она дернула за ошейник, словно хотела сорвать его с себя, и раздраженно посмотрела на меня.Я сжал ее запястья.— Тебе никогда меня не приручить, — процедила она сквозь зубы. Я поцеловал ее.— Хотя, может, когда-нибудь тебе это и удастся.Я заглушил ее слова следующим поцелуем.— Наверное, даже очень скоро, — призналась она, а после очередного поцелуя добавила: — Мне даже страшно, как быстро я сдаюсь.Притворившись, будто смех мой приводит ее в ярость, она вдруг начала отчаянно сопротивляться.— Но сейчас тебе меня не взять, — бормотала она.Я усмехнулся и дал ей возможность самой довести себя до изнеможения, а затем стал осторожно, едва касаясь, трогать ее напряженно извивающееся тело ладонями, губами, покрывать его поцелуями под аккомпанемент ее стонов и сдавленных криков, неторопливо подводя ее к высшему пику наслаждения. И за секунду до этого мгновения, почувствовав ее доведенное до предела мучительное ожидание и готовность выплеснуть наружу переполняющую ее радость и томление, я снял с нее ошейник, чтобы она могла встретить этот момент свободной женщиной.— Я люблю тебя, — наконец нашла в себе силы пробормотать она.— Я тоже люблю тебя, Телима.— Но иногда ты должен любить меня как простую рабыню, — не удержалась она от рекомендаций.— Все тебе не так, — посетовал я.— Просто каждой женщине нужно, чтобы иногда ее любили как убару, — тоном мудрой наставницы продолжала инструктировать меня Телима, — а иногда как рабыню.Я тут же начал воплощать в жизнь только что приобретенные мной знания.Потом мы долго лежали в объятиях друг друга.— Убар мой, — обратилась ко мне Телима.— Да?— Почему на празднестве, когда пел слепой певец, ты плакал?— Просто так, — ответил я, — без причины. Мы лежали на шкурах рядом, обнявшись и глядя в потолок.— Когда-то, несколько лет назад, — вспоминала она, — я уже слышала песню о Тэрле Бристольском.— На болотах?— Да, певцы иногда посещают и ренсовые острова. Но я слышала песню о Тэрле Бристольском и раньше, еще когда была рабыней в Порт-Каре, в доме моего тогдашнего хозяина.Телима всегда была немногословной, вспоминая о времени, когда была рабыней. Я знал, что она ненавидела своего бывшего хозяина, что ей удалось убежать, и чувствовал, что рабство оставило в ее душе глубокий, мучительный след.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47