Я проводил хмурым взглядом ее извивающееся, соблазнительное, коварное, порочное тело, наполненное желанием и порождающее желание в смотрящем на него; тело, ищущее того, кто будет им обладать.Это тело и есть женщина, сказал я себе и рассмеялся.Женщина — пустое слово, один лишь звук.Ей ничто не принадлежит в этом мире; одеяние, ошейник, украшения и даже само это сладострастно извивающееся тело принадлежит не ей, а ее хозяину, тому, кто незадолго до этого прошелся плетью по этой выгнутой спине.Я рассмеялся.Люди из Порт-Кара знают, как обращаться с женщинами, знают, как держать их в узде.Рабыни они, рабыни!Ничто! Пустое место!И я любил двух женщин и потерял обеих.Больше этого не повторится. Клянусь, больше я не потеряю ни одной!Я шатаясь поднялся на ноги и отшвырнул от себя стол.Я плохо помнил, что еще происходило в этот вечер, но некоторые моменты отложились у меня в памяти.Припоминаю, что я был очень пьян, рассержен и одновременно испытывал жалость к себе.— Я из Порт-Кара! — кричал я, словно стараясь уверить в этом самого себя.Затем вытащил из-за пояса серебряную монету, из тех денег, что мы отыскали на галерах, и бросил ее хозяину таверны, получив в обмен большой кувшин паги, такой, в которых разносят вино обслуживающие рабыни. Затем, помню, я брел по узкой пешеходной дорожке вдоль канала, пока не очутился перед помещением, занимаемым нами с Турноком, Клинтусом и рабынями.Я забарабанил кулаками в дверь.— Пага! — объявил я во всеуслышание. — Я принес паги!Загрохотали задвижки, дверь открылась, и на пороге появился Турнок.— Пага! — с довольным видом подтвердил он, увидев у меня в руках большой кувшин.Мидис, стоя на коленях в углу, начищавшая медный обод моего щита, встретила меня изумленным взглядом. На шее у нее были завязаны несколько петель веревки, символизировавшие ее рабство. Выдал я ей и обычную шелковую тунику рабыни, значительно более короткую, нежели та, что она носила на ренсовом острове, и в которой она так сладострастно вытанцовывала передо мной, привязанным к позорному столбу.— Отлично, капитан, — обрадованно приветствовал меня Клинтус, латавший разложенную на полу рыболовную сеть. — Пага — это как раз то, что сейчас нужно, — усмехнулся он при виде кувшина.Он приобрел сеть этим утром, вместе с трезубцем — традиционным оружием рыбаков дельты и всего западного побережья. Рядом с ним, подавая нитяные волокна для сети, сидела черноволосая Ула, также в короткой шелковой тунике рабыни, со стягивающей горло веревкой, заменяющей ей ошейник.Тура, сероглазая блондинка, примостилась у горы стружек: Турнок даже в Порт-Каре каким-то чудом ухитрился отыскать довольно толстую ветвь ка-ла-на и теперь пытался смастерить из нее длинный лук. Я знал, что ему удалось достать и два рога боска, и кусок кожи, и несколько прочных шелковых волокон, и даже целый моток пеньки. Неудивительно, если через два-три дня у него тоже будет длинный лук. Из остатков ветви выточил он и бумеранг, пробуя который, Тура подбила этим вечером воскскую чайку.— Добро пожаловать, капитан моего хозяина, — приветствовала она мое появление, бросая робкий взгляд в сторону Турнока. Тот отвесил ей легкий подзатыльник, оставив на волосах девушки несколько мелких стружек. Тура, смеясь, низко наклонила голову.Подобная непочтительность вывела меня из себя.— Где кухонная рабыня? — загрохотал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно суровее.— Я здесь, хозяин, — тут же откликнулась Телима, входя в комнату и опускаясь передо мной на колени.На шее у нее также были завязаны несколько петель заменяющей ошейник веревки.Она единственная из четверых девушек носила тунику не из шелка, поскольку относилась к самой низкой категории рабынь — рабыням-посудомойкам, — а из грубой репсовой материи, в некоторых местах уже отблескивающей жирными пятнами. Она выглядела уставшей, а лицо и глаза ее покраснели от пламени очага. Мне доставляло огромное удовольствие наблюдать за громыхающей котелками и кастрюлями гордой Телимой, бывшей моей хозяйкой, ставшей теперь обычной кухонной рабыней.— Чего изволит хозяин? — спросила она.— Организуй стол, рабыня, — распорядился я.— Да, хозяин, — послушно ответила она.— А ты, Турнок, — продолжал я, — свяжи всех рабынь.— Да, мой капитан, — прогудел здоровяк. Мидис, робко прижимая руки к губам, поднялась на ноги.— Что хозяин собирается сделать с нами? — дрожащим голосом спросила она.— Мы пойдем ставить на вас клейма и надевать ошейники! — рявкнул я.Девушки обменялись испуганными взглядами.Турнок уже заканчивал связывать им руки, протягивая веревку от одной девушки к другой.Прежде чем выйти на улицу, мы с Клинтусом и Турноком откупорили кувшин и, наполнив кубки, с заздравными тостами перелили их содержимое в свои желудки. Затем заставили проглотить по кубку паги и наших отплевывающихся, кашляющих и отфыркивающихся рабынь. Мне припоминается застывшее на лице Мидис испуганное выражение, с которым она, захлебываясь, старательно глотала обжигающую жидкость.— А потом, когда вернемся, закатим пир! — воскликнул я.Мы с Клинтусом и Турноком опорожнили еще по кубку, и затем я, пошатываясь, вышел на улицу, ведя за собой привязанную первой Мидис, и попытался отыскать ближайшую кузницу.Дальше у меня в памяти следует провал, зато я отлично помню, как мы с Клинтусом рассматриваем в кузнице гравировку на ошейниках, сделанную специально для наших уже прошедших клеймение рабынь. На ошейнике Улы значилось: «Я являюсь собственностью Клинтуса». Турнок пожелал сделать следующую надпись: «Тура, рабыня Турнока». У меня было два ошейника, для Мидис и для Телимы, оба со словами: «Я принадлежу Боску».Помню еще Мидис, уже с клеймом на бедре, стоящую спиной ко мне; я надеваю ей ошейник, решительно защелкиваю на нем замок и, потянув девушку к себе, целую ее в затылок.Она поворачивается ко мне лицом, все еще со слезами на глазах, вцепившись руками в надетый ошейник.Мне было смешно.Она хромала; очевидно, нога у нее еще горела после впившегося ей в тело раскаленного металлического клейма. Она узнала: она рабыня, животное, и должна носить на теле соответствующую отметку.И ошейник — этот символ рабства и принадлежности определенному хозяину.Слезы катятся у нее по щекам. Она протягивает мне руки, я подхватываю ее и вывожу на улицу. Слышу, как сзади ведет всхлипывающую Туру Турнок, а за ними раздаются шаги Клинтуса.Мидис сзади то и дело натыкается на меня — или я на нее? — и скоро туника у меня на плечах становится мокрой от ее слез.— Кажется, Мидис, это я выиграл тебя, — говорю я, — а не ты меня.— Да, хозяин, — бормочет она. — Это вы меня выиграли. Я — ваша рабыня.Меня снова разбирает смех.Ну разве не смешно услышать это от нее, той, которая еще так недавно издевалась надо мной, привязанным к позорному столбу.Я запрокидываю голову и громко хохочу.Она заливается слезами.Этой ночью мы попировали на славу.Клинтус после нашего возвращения снова куда-то уходил и вернулся с четырьмя музыкантами, долго протиравшими заспанные глаза, однако, увидев пару серебряных монет, они проснулись окончательно и выразили готовность играть, если понадобится, до самого утра. Вскоре они, однако, налакались до такого же состояния, как и мы, и их пришлось долго убеждать прекратить настойчивые потуги снова и снова сыграть что-нибудь связное, но я был благодарен им за искреннее желание разделить с нами нашу затянувшуюся трапезу.Затем Клинтус принес еще две больших бутыли ка-ла-на, связку вяленых угрей, кусок веррского сыра и целый пакет красных маслин, доставляемых в город из оливковых рощ Тироса.Мы приветствовали его громкими криками.Телима вынесла жареного тарска, обильно политого соусом и украшенного перцем.Она сама прислуживала нам за столом, подавая пагу мужчинам и ка-ла-на женщинам. Она разрезала тарска и сыр, очистила и разложила по тарелкам угрей; она бегала от одного конца стола к другому, обслуживая не только нас, своих хозяев, но и ставших нашими гостями музыкантов. Девушки командовали ею так же, как мужчины. Она была всего лишь кухонной рабыней, посудомойкой, и значит, принадлежала к гораздо более низкой категории рабынь, чем они, К тому же, думаю, Телима с ее красотой, мастерством и высокомерием не пользовалась большой любовью островитянок, и теперь им доставляло удовольствие уязвить ее и унизить.Я сидел, скрестив ноги, у низкого столика, обняв за плечи стоящую рядом на коленях Мидис и потягивая пагу.Когда Телима в очередной раз подошла наполнить мне бокал, я поймал ее за руку.— Как получается, — поинтересовался я, — что какая-то кухонная рабыня носит на руке золотой браслет?Мидис тут же подняла голову и, поцеловав меня в шею, угодливо заглянула мне в глаза.— Пусть хозяин отдаст этот браслет Мидис, — заискивающим голосом прошептала она. На глаза Телимы навернулись слезы.— Может быть, позже, — ответил я. — Если ты сумеешь доставить мне удовольствие.Она снова коснулась губами моего плеча и бросила презрительный взгляд в сторону Телимы,— Подай мне вина, рабыня, — потребовала она и принялась демонстративно долго, ласкаясь ко мне всем телом, целовать меня в губы, пока Телима со слезами на глазах наполняла ей кубок.Я заметил, как по другую сторону стола Ула потянулась робкими губами к Клинтусу, благосклонно принявшему ее поцелуй. Турнок проявил нетерпение и сам сжал Туру в объятиях. Девушка взвизгнула в притворном испуге, но уже через мгновение я со смехом увидел, как ее губы ищут губы Турнока.— Что скажет хозяин? — заранее уверенная в ответе, поинтересовалась Мидис. Я посмотрел ей в лицо.— Хозяин хочет напомнить тебе, — сказал я, — как ты издевалась над ним, когда он стоял, привязанный к позорному столбу.В глазах девушки промелькнул ужас.— Разве ты уже забыла, как танцевала передо мной?Она невольно отшатнулась.— Пожалуйста, хозяин, — пробормотала она, опуская голову.Я повернулся к музыкантам.— Знаете ли вы музыку к танцу любви новообращенной рабыни?— Так, как его исполняют в Порт-Каре? — поинтересовался их руководитель.— Да, — ответил я.— Конечно, — кивнул он.Когда мы были в кузнице, я приобрел еще кое-что и теперь хотел сделать девушкам сюрприз.— Встать! — прогудел Турнок, и Тура поспешно вскочила на ноги.По молчаливому приказу Клинтуса поднялась Ула.Я достал принесенные ножные кандалы и защелкнул их у Мидис на лодыжках. Затем сорвал с нее прикрывавший тело клочок шелковой материи и помог ей подняться на ноги.— Играйте, — сказал я музыкантам. Танец любви новообращенной рабыни имеет в различных городах Гора много вариаций, но основная его тема — выражение своей любви и покорности рабыней, с нетерпением ожидающей минуты, когда она окажется в объятиях своего нового господина.Музыканты ударили по струнам и под крики и хлопки Клинтуса и Турнока их девушки медленно закружились перед ними.— Танцуй, — приказал я Мидис.Скованная страхом, со слезами на глазах, гибкая темноволосая девушка грациозным движением подняла руки над головой.Она снова танцевала передо мной, поводя из стороны в сторону плотно сдвинутыми бедрами и воздев над головой соприкасающиеся тыльной частью запястья, ладонями наружу. Однако теперь она не просто мастерски исполняла танец закованной в цепи рабыни; на запястьях у нее действительно были наручники, а на ногах — кандалы. И я не думал, что на этот раз она закончит танец плевком мне в лицо.Все было совершенно наоборот.— Пусть хозяин сочтет меня привлекательной, — не удержавшись, взмолилась она дрожащим голосом.— Не мучь ее так, — обратилась ко мне Телима.— Убирайся на кухню, посудомойка! — огрызнулся я, и Телима, в заляпанной жиром грубой репсовой тунике, опустив голову, вышла из комнаты.Музыка становилась все неистовее.И тут Ула, танцевавшая перед не сводившим с нее взгляда Клинтусом, с какой-то неожиданной дерзостью сорвала с себя прикрывающий ее тело шелк и протянула руки к своему хозяину.Тот поднялся на ноги и увел тяжело дышащую девушку за собой.Я рассмеялся.И тут Тура, эта простая девчонка-ренсоводка, также широким взмахом руки сбросила с себя тонкое шелковое одеяние, открывая свое тело наблюдающему за ней Турноку — какому-то крестьянину, недостойному ее, — и тот, рассмеявшись, подхватил ее на руки и вынес из комнаты.Я обнажил меч.— Этим танцем решается моя жизнь? — дрожащим голосом пробормотала Мидис.— Вот именно, — ответил я.Танцевала она великолепно. Казалось, каждая клеточка ее тела двигалась так, чтобы доставить мне удовольствие, а глаза неотрывно следили за выражением моего лица, пытаясь прочесть по нему, что ее ожидает. Наконец она без сил опустилась на пол и прижалась лицом к моим сандалиям.— Пожалуйста, пусть хозяин найдет меня привлекательной, — взмолилась она. — Пусть скажет, что я ему нравлюсь.Я сознательно томил ее ожиданием, неторопливо вкладывая меч в ножны.— Зажги светильник, — наконец распорядился я.Она с благодарностью взглянула на меня, понимая, однако, что проверка еще не окончена, и легкими шажками подбежала к медной чаше, наполненной сухим мхом и мелкими древесными стружками. Затем она умелым движением высекла искру, ударив металлическим бруском по кремню, и когда крохотное пламя побежало по мелким сухим щепочкам, перенесла его в наполненный жиром тарлариона светильник.Я сам бросил на пол, в угол, рядом со вделанным в стену кольцом для привязывания рабов, шкуры любви.Музыканты, сжимая в кулаке по серебряной монете, один за другим оставили, комнату.Позже, вероятно, за час до рассвета, масло в светильнике начало догорать.Мидис, лежавшая у меня на плече, приподняла голову.— Мидис сделала все как нужно? — спросила она, вглядываясь мне в лицо. — Хозяин доволен своей рабыней?— Да, — устало ответил я, глядя в потолок, — я доволен тобой.Я чувствовал пустоту во всем теле.Довольно долго мы лежали молча, наконец она снова заговорила.— Хозяин правда доволен своей Мидис?— Доволен, — нехотя ответил я.— Значит, Мидис — первая рабыня у него в доме?— Первая.Она нерешительно посмотрела на меня и прошептала:— А Телима только кухонная рабыня, посудомойка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47