- Прим. пер.
Да, с ужасным упорством память сначала конвенционализиру-
ет малейшую мысль, малейшую данность реальности, равно как и
любой персонаж. Я имею в виду, что она освобождает их от
контрастов, от их комплексов, превращает их в стереотипы, чтобы
воспроизводить согласно определенным типическим схемам.
Смерть героев всегда будет трагической и грандиозной, великие
вожди будут иметь величественное лицо строгого и беспристрас-
тного отца, пророки - длинную бороду и нотки гнева и справед-
ливости в голосе и т.д. Они стали нам близкими и привычными,
похожими одни на других. Работа, идентификации автоматически
замораживает персонажи и оправляет их в рамки. И те доблест-
но все это выносят. ..-..
Затем память снабжает их поглощающей- э^циональной си-
лой. Назовем ее, за неимением лучшего, соблазном ностальгии. С
помощью игры контрастов между настоящим и прошлым наша
память противопоставляет лицам и реалиям, которые у нас перед
глазами, имаго их эквивалентов, восстановленных нашим сознани-
ем. Избегая всего, что неприятно, отрицательно или невыносимо,
мы стремимся запомнить приятные, положительные, выигрышные
аспекты. И даже если речь идет о самых кровавых тиранах
Истории или если мы вызываем в памяти плачевные перио-
ды нашей жизни, мы всегда возрождаем воспоминания в бо-
лее удовлетворительном виде, более соответствующими на-
шим желаниям.
Чаще всего этот соблазн ностальгии делает менее резкими
конфликты прошлого, все равно, думаем ли мы о нашем детстве
или об истории нашей страны. Он совмещает вещи несовмести-
мые, делает правдоподобным неправдоподобное. Он рисует има-
го, следуя принципу coincidentia oppositorum, слияния противопо-
ложных идей, чувств и персонажей. События прошлого, таким
образом, никогда не кажутся нам такими, какими были на самом
деле. Но, профильтрованные через великие темы нашей собствен-
ной истории или культуры, к которой мы принадлежим, они ка-
жутся всегда более блистательными или более мрачными, чем
были. Памяти не существует. Существуют множество памятей,
похожих на памяти авторов, что создают их, оправдывая свое
существование и стремясь очаровать читателя рассказом о своей
жизни, будучи уверенными, что говорят чистую правду.
Соблазн ностальгии тем более непреодолим, что речь идет о
наиболее эфемерных и наиболее удаленных периодах:
<Отдаленные эпохи, - констатирует Фрейд, - окутаны в воображе-
нии живым и таинственным очарованием. Как только люди становят-
ся недовольны настоящим, что бывает достаточно часто, они обращают-
ся к прошлому и в очередной раз надеются найти никогда не забывае-
мую мечту о золотом веке. Без сомнения, они продолжают испытывать
магическое очарование их детства, которое пристрастное воспоминание
представляет как эпоху безмятежного блажеиства>.
То, что передается от поколения к поколению с идолопо-
клоннической верностью, есть продукт воображения, привитый на
стволе неизменной психической реальности.
 IV
Эти запрещенные и отобранные имаго сохраняются в форме
мнестических следов. Время от времени они достигают уровня
сознания. Согласно Фрейду, мысли, имаго, воспоминания, связан-
ные с влечением, запрещаются, деформируются, душатся волей
индивида, его стремлением держать их в области бессознательно-
го. Однако, несмотря на это вытеснение, они имеют тенденцию
возвращаться, выбирая окольные дороги снов, невротических сим-
птомов и недомоганий, названных психосоматическими. Возвра-
тившись без ведома сознания, бессознательное содержание ока-
зывает на <Я> навязчивое влияние, которого оно не может избе-
жать. Этот волнующий процесс именуется возвращением вытес-
ненного. Но, строго говоря, он свойственен психологии индивида
и плохо применим к психологии толп.
Прежде всего, он предполагает существование фонда бес-
сознательного. Этот фонд не существует у масс. Психоанализ
отказывается его признать. К тому же возвращение вытесненного
касается большей частью подавления эротических влечений. Имен-
но к этой области относится по большей части забытое и подав-
ляемое содержание бессознательного. Но психические остатки
отдаленных эпох, наследие масс, имеют скорее миметическую при-
роду. Они имеют отношение к идентификации с нашими предка-
ми, с великим человеком, Эйнштейном или Наполеоном, с нашим
родным городом и т.д. Они возвращаются с каждым поколени-
ем. Когда Фрейд на заключительных страницах Моисея и моно-
теизма принимается в последний раз излагать эволюцию челове-
чества, он утверждает, что эта эволюция могла бы быть описана
как медленное <возвращение вытесненного>. Но он тут же до-
бавляет:
<Я не употребляю термина <вытесненное> в его прямом смысле.
Речь идет о чем-то в жизни народа, что прошло, потерялось из вида, и
что мы пытаемся сравнить с вытесненным в психической жизни инди-
вида>.
Чтобы избежать подобного неопределенного переноса из од-
ной психологии в другую, мы можем предположить следующую
специфическую конструкцию: воскресение имаго. Оно проявля-
ется во внезапном и почти сценическом, но, в любом случае, гло-
бальном, оживлении ситуаций и персонажей прошлого. Этому из-
вестно много аналогий. Когда стимулируют височную кору боль-
ного эпилепсией, наблюдают внезапный полный возврат пережитого
ранее: образов и ситуаций, поступков и чувств. Также, когда не-
кто переживает эмоциональный шок, он начинает говорить на
забытом языке, реагирует на архаический образ, уже давно вы-
шедший из употребления. Наконец, то, что некогда происходило и
относится к первичной групповой идентификации, стремится к
неустанному повторению, к навязыванию определенной принуди-
тельной модели. Например, все происходит так. как будто участ-
ники одной революции воспроизвели и пережили другую: Фран-
цузская революция просматривается сквозь Советскую револю-
цию. Или же как будто во всех императорах непрерывно воз-
рождается один - единственный, Цезарь или Наполеон.
Отметим важное следствие: во всем, что принадлежит настоя-
щему, мы не просто видим копию прошлого, номы переживаем
его, испытывая чувства, связанными с источником. Так, можно в
будущем обществе видеть претворение совершенного архаичес-
кого сообщества или в папе - Христа, в Де Голле - Наполеона или
Людовика XIV и т.д. Вспоминаются слова великого арабского
философа Саади:
^Велико число женщин, которые кажутся прекрасными в тени шат-
ров и под покровом вуали. Но подними вуаль, и ты увидишь мать своей
матери>.
Я называю это воскресением, поскольку сама идея очень древ-
няя. Во всех культурах есть верования, имеющие к нему отноше-
ния, церемонии, облегчающие его осуществление и обозначающие
его результаты. В особенности, когда речь идет о харизматичес-
ком вожде.
<Обладание магической харизмой, - пишет Макс Вебер, - всегда
предполагает возрождение>. Возрождение образа, который масса узнает.
Кроме того, в подобном случае вспоминают идентичность с
другим персонажем. Главным образом мертвым. Ученики Пифа-
гора представляли его похожим на шамана Гермотима, позже в
Сталине находили Ленина. Римляне сделали из этого механизма
политическую формулу. В каждом императоре воскресала лич-
ность основателя. Он и носил титул redivivus. Октавиан Ромул
redivivus*. С той поры эта практика не прекращалась. Когда
советские люди объявляли: <Сталин - это сегодняшний Ленин>,
они делали это под давлением все той же социальной и психоло-
гической необходимости. Все вожди поддерживают свою власть,
взывая к имаго прошлого, которые, однажды воскреснув, зажига-
ют былые чувства. Бодлер это очень точно заметил:
* Воскресший, обновленный (лат.)- Прим. пер.
522
<Феномены и идеи, которые периодически, через годы, воспроизво-
дятся, при каждом воскресении заимствуют дополнительную черту ва-
рианта и обстоятельства>.
Все эти замечания должны показаться вам тяжеловесными и
лишенными правдоподобия. Нелегко поверить, что персонажи и
события консервируются нематериальным образом в памяти по-
колений. Что после какого-то промежутка времени они неиз-
бежно возвращаются, воплощенные в новом физическом и соци-
альном существе. И, наконец, что причины даже самого незна-
чительного события, самого легкого волнения масс лежат в их
прошлом, а их результаты в будущем, в котором воссоздается
прошлое. Короче говоря, что будущее всегда из прошлого. Итак,
мы представляем воскресение имаго как гипотетический и даже
условный механизм, сравнимый с фантомными полями в физике.
Он дает нам возможность рассматривать преемственность иден-
тификаций в ходе истории, ничего более.
Глава десятая
ПЕРВОБЫТНЫЙ СЕКРЕТ
Массы, не желая этого, хранят следы своей древней жизни и
первобытных времен. Они повторяют их. Важно, прежде всего,
уточнить, что именно возвращается и повторяется: связь хариз-
матического вождя с народом. В искусственных толпах - церк-
вях, корпорациях, античных римских collegia* - можно наблюдать
одни и те же церемонии, знаменующие уход и возвращение при-
вязанностей в казну верований и общих чувств к членам толп.
О каких церемониях идет речь? Согласно ТарДу,
<это, в особенности, акт совместной еды и общий культ по отноше-
нию к одному предку. Запомните эти оба явления, так как они объяс-
няют нам, почему касты, корпорации, античные города придают такое
важное значение комменсализму**, периодическим товарищеским брат-
ским банкетам и выполнению погребальных ритуалов>.
Эта трапеза, называемая некоторыми тотемической, несомненно
чествует отца-основателя толпы, которого его последователи ими-
тируют и с кем они себя идентифицируют. Канонизированный
после смерти, он живет в их сознании, как Христос в сознании
священнослужителей и Пифагор в сознании всех вождей его
секты. Мы можем допустить это без большой натяжки. Но тот-
час же возникает множество вопросов. Почему мертвый основа-
тель сливается с харизмой его последователей? Как может он
оказывать на них столь сильное влияние, когда в действительно-
сти он уже не существует? Что же беспрестанно обновляет его
могущество и не дает ему исчерпать себя? Даже сегодня, в век
науки и техники!
Решение Фрейда просто. Я резюмирую его несколькими сло-
вами. Трапеза, вкушаемая сообща, и погребальные обряды отмеча-
ют первостепенное событие: убийство первобытного отца его
сыновьями-заговорщиками. Всякая человеческая эволюция на-
чинается этим доисторическим событием, которое она продолжа-
ет искупать и воспоминание о котором периодически возвраща-
* Коллегиях (лат. ) - Прим. пер.
** Сотралезничество. - Прим. пер.
ется. В конечном счете, это единственное, что обнаруживает-
ся в нашей психической жизни. Оно образует ядро психоло-
гии масс.
<После этого объяснения, - заявляет Фрейд, - я не замедлю сказать,
что люди - особым образом - всегда знали, что у них был первобытный
отец и что они убили его>.
Вот этот первобытный секрет. Мы скрываем его, маскируем
его в наших религиях, в харизме наших вождей и в церемониях
чествований. Таково точное содержание постулата психологии
масс. Вопреки, а может быть, и по причине резкого отпора со
стороны ученого мира, Фрейд до конца своей жизни был убеж-
ден в его истинности и последние страницы, опубликованные им,
были посвящены этому.
Почему это преступление бы по совершено? Согласно Фрей-
ду, в доисторические времена люди жили в орде, образованной
всемогущим отцом, окруженным сыновьями и женщинами. Бла-
годаря своему могуществу он наводил на них постоянный ужас.
Он не выносил никаких, даже робких, попыток автономии, ника-
кого утверждения индивидуальности, соперничающей с его соб-
ственной. Не заботясь об их нуждах, об их чувствах, об их мнени-
ях, он требовал от своих сыновей и женщин полного подчинения.
Его мнение и персональное желание имели смысл приказа для
всех. Единоличный произвол был возведен в систему социальных
обычаев.
В то же время, отец был любим, даже обожаем своими детьми
по вполне очевидным причинам. Он представлял собой все, что
было наиболее могущественного, и воплощал в себе идеал для
каждого. Он должен был обладать, по словам Кафки,
<тем таинственным свойством, присущим всем тиранам, право кото-
рых основано не на идее, а на их личности>.
Его царство было царством деспотизма и жестокости одного
в отношении всех. Этот отец, вероятно, охотник, просто и одно-
значно подавлял путем внешнего физического насилия всякую
попытку удовлетворения эротических желаний у всех, кроме него.
Не трудно вообразить, что в подобных условиях накапливалась
ненависть. За спиной архаического деспота назревал мятеж. В
союзе, придающем им силу, сыновья объединились против него,
чтобы его убить. Но, несомненно, их подбадривали, им покрови-
тельствовали униженные матери, которые с детства разжигали их
враждебность. Нужно было, чтобы их коалиция включала и
их, потому что они тоже желали определенной свободы. Тем
более, что именно к этому времени женщины изобрели зем-
леделие.
Результат всего этого заговора очевиден: один из братьев,
вероятно, самый младший, от которого меньше всего этого ожида-
ли, довел до конца неблагодарную задачу. Отец, должно быть,
упал под ударами, вскричав, как Цезарь <И ты тоже, мой сын!> В
нашей истории Брут хорошо представляет образ сына, который
замышляет и совершает преступление во имя освобождения. Убив
своего отца, сыновья съели его вместе, скрепив свой союз его
кровью, поскольку ничто так не связывает людей, как преступле-
ние, совершенное сообща. С того времени пища, принимаемая вместе
тотемическими собратьями, корпорациями и другими искусствен-
ными толпами, возрождает эту первобытную трапезу. Но они
заменяют тело отца животным, их тотемом.
Так рождается первая ассоциация, сформированная из свобод-
ных и равных индивидов, не имеющих ни бога, ни повелителя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99