В глубине
души он не подозревает об искусственном, почти невероятном
характере цивилизации; он восхищен аппаратами, машинами и аб-
солютно безразличен к принципам и законам, на которых они
основаны. Когда я упоминал слова Ратенау о <вертикальном
вторжении варваров>, можно было подумать - как многие и дума-
ют, - что это лишь фраза. Теперь мы видим, что это выражение
(независимо от того, верно оно или нет) не пустая фраза, а точ-
ная формула, полученная в итоге сложного анализа. Человек
массы, поистине примитивный, неожиданно вынырнул на авансце-
ну нашей старой цивилизации.
Сейчас постоянно говорят о фантастическом прогрессе тех-
ники, но я еще нигде не слышал - даже среди избранных - чтобы
касались ее достаточно печального будущего. Даже Шпенглер,
тонкий и глубокий ум, хотя и одержимый одной идеей, кажется
мне беззаботным оптимистом - ведь он считает, что за веком
<культуры> следует век <цивилизации>, под которой он разумеет
прежде всего технику. Представления Шпенглера о культуре и
вообще об истории настолько расходятся с предпосылками этой
книги, что нелегко говорить здесь о его заключениях, хотя бы
для проверки. Только в общих чертах, пренебрегая деталями и
приведя обе точки зрения к одному знаменателю, можно устано-
вить примерно вот что: Шпенглер думает, что техника может
развиваться даже и тогда, когда интерес к основным началам
культуры угаснет. Я не решаюсь в это поверить. Техника и наука
- одной природы. Наука угасает, когда люди перестают интересо-
ваться его бескорыстно, ради нее самой, ради основных принци-
пов культуры. Когда этот интерес отмирает, что по-видимому
происходит сейчас, техника может протянуть еще короткое время,
по инерции, пока не выдохнется импульс, сообщенный ей чистой
наукой. Жизнь идет с помощью техники, но не от техники. Техни-
ка сама по себе не может ни питаться, ни дышать, она - не causa
sui, но лишь полезный, практический осадок бесполезных и
непрактичных занятий*.
* Поэтому популярное определение Америки как <страны техни-
ки> не имеет реального значения. Одно из наибольших заблуждений
Европы - детские представления об Америке, распространенные даже
среди очень образованных людей. Это частный случай несоответствия
между сложностью современных проблем и ограниченностью совре-
менного духа.
Таким образом, я прихожу к заключению, что интерес к техни-
ке никоим образом не может обеспечить ее развитие или даже
сохранение. Недаром техника считается одной из отличительных
черт современной культуры, т.е. такой культуры, которая исполь-
зует практические прикладные науки. Потому-то из всего, что я
назвал выше наиболее характерными чертами новой жизни, со-
зданной XIX веком, в конце концов остались лишь две: либераль-
ная демократия и техника*. Но, повторяю, когда говорят о техни-
ке, легко забывают, что ее животворный источник - чистая наука,
и продление техники зависит в конце концов от тех же условий,
что и существование чистой науки. Кто думает сейчас о тех
нематериальных, но живых ценностях, таящихся в сердцах и умах
людей науки и необходимых миру для продления их работы?
Может быть, сейчас серьезно верят, что развитие науки можно
обеспечить одними долларами? Эта иллюзия, которая многих ус-
покаивает, - еще одно доказательство примшивизма наших времен.
Вспомним бесчисленное множество элементов, самых' различ-
ных по своей природе, из которых сложным путем составляются
физико-химические науки! Даже при самом поверхностном зна-
комстве с этой темой нам бросается в глаза, что на всем протяже-
нии пространства и времени изучение физики и химии было со-
средоточено на небольшом четырехугольнике: Лондон - Берлин -
Вена - Париж, а во времени - только в XIX веке. Это доказывает,
что экспериментальная наука - одно из самых невероятных чудес
истории. Пастухов, воинов, жрецов и колдунов было достаточно
всегда и везде. Но экспериментальные науки требуют, по-види-
мому, совершенно исключительной конъюнктуры. Уже один этот
простой факт должен был бы навести нас на мысль о непрочнос-
ти, летучести научного вдохновения**. Блажен, кто верует, что
если бы Европа исчезла, североамериканцы смогли бы продол-
жать науку!
Стоило бы рассмотреть этот вопрос подробнее и уточнить в
деталях исторические предпосылки, необходимые для развития
. * Строго говоря, либеральная демократия и техника так неразрыв-
но связаны между собою, что одна немыслима без другой. Нужно было
бы найти специальное слово, более широкое понятие, обнимающее и ту, и
другую. Это слово было бы подлинной характеристикой XIX века. '
** Нс будем углубляться в этот вопрос. Большинство ученых сами
до сих пор не имеют ни малейшего представления о том серьезном и
опасном кризисе, который переживает сейчас их наука.
экспериментальной науки и техники. Но человеку массы это не
поможет - он не слушает доводов разума и учится только на
собственном опыте, на собственной шкуре.
Вот, например, наблюдение, которое не позволяет обольщаться
убедительностью доводов для человека массы: разве не глупо,
что в наше время простой, заурядный человек не преклоняется
сам, без внушений со стороны, перед физикой, химией, биологией?
Посмотрите на положение науки: в то время, как прочие отрасли
культуры - политика, искусство, социальные нормы, даже мораль -
явно стали сомнительными, одна область все больше, все убеди-
тельней для массы проявляет изумительную, бесспорную силу -
науки эмпирические. Каждый день они дают что-то повое, и ря-
довой человек может этим пользоваться. Каждый день появля-
ются медикаменты, прививки, приборы и т.д. Каждому ясно, что
если научная энергия и вдохновение не ослабеют, если число
фабрик и лабораторий увеличится, то и жизнь автоматически улуч-
шится, богатство, удобства, благополучие удвоятся или утроятся.
Можно ли представить себе более могучую и убедительную про-
паганду науки? Почему же массы не выказывают никакого инте-
реса и симпатии, не хотят давать деньги на поощрение и развитие
наук? Наоборот, послевоенное время поставило ученого в поло-
жение парии - не философов, а именно физиков, химиков, биоло-
гов. Философия не нуждается в покровительстве, внимании и
симпатиях масс. Она свято хранит свою совершенную бесполез-
ность*, че^ и освобождает себя от необходимости считаться с
человеком массы, она знает, что по своей природе проблематична
и весело принимает свою свободную судьбу, как птица Божия, не
требуя ни от кого заботы, не напрашиваясь и не защищаясь. Если
кому-нибудь она случайно поможет, она радуется просто из чело-
веколюбия. По это не ее цель, она к этому не стремится, этого не
ищет. Да и как бы она могла претендовать, чтобы ее принимали
всерьез, если она сама начинает с сомнения в своем существова-
нии, если она живот лишь постольку, поскольку сама с собой
борется, сама себя отрицает? Оставим же философию в покое,
это особая статья.
Но экспериментальные науки нуждаются в массе так же, как и
масса нуждается в них - иначе грозит гибель. Наша планета уже
не может прокормить сегодняшнее население без помощи физики
и химии.
* См.: Аристотель. Метафизика 893а, 10.
243
Какими доводами можно убедить людей, если их не убеждает
автомобиль, в котором они разъезжают, или инъекции, которые
утешают их боль? Тут огромное несоответствие между очевид-
ными благами, которые наука каждый день дарит массам, и пол-
ным отсутствием внимания, какое массы проявляют к науке. Боль-
ше нельзя обманывать себя надеждами: от тех, кто так себя ведет,
можно ожидать лишь одною - варварства. В особенности, если -
как мы увидим далее - невнимание к науке, как тиковой, проявля-
ется ярче всего среди самих практиков науки - врачей, инжене-
ров и т.д., которые большей частью относятся к своей профессии,
как к автомобилю или аспирину, не ощущая никакой внутренней
связи с судьбой науки и цивилизации.
Есть и другие симптомы надвигающегося варварства - уже
активные, действенные, а не только пассивные - очень явные и
весьма тяжелые. Для меня несоответствие между благами, кото-
рые рядовой человек получает от науки, и невниманием, которым
он ей отвечает, кажется самым ровным симптомом из всех*. Я
могу понять эту неблагодарность, лишь вспомнив, что в Централь-
ной Африке негры тоже ездят в автомобилях и глотают аспирин.
И я выдвигаю гипотезу: по отношению к той сложной цивилиза-
ции, в которой он рожден, европеец, входящий сейчас в силу, -
просто дикарь, варвар, поднимающийся из недр современного че-
ловечества. Вот оно, <вертикальное вторжение варварства>.
X. Примитивизм и история
Природа всегда при нас. Она сама себя питает и обновляет. В
лесах, среди природы, мы смело можем быть дикарями. Мы мо-
жем и навсегда остаться дикарями без всякого риска, кроме раз-
ве прибытия других людей, не диких. В принципе пребывание
народов в вечной первобытности вполне возможно, такие народы
есть. Брейсиг назвал их <народами вечного рассвета> - они пре-
бывают в замороженных сумерках, для них никогда не взойдет
"олнце.
* Особенно поразительным представляется мне следующее: в то
время как все остальные стороны жизни - политика, закон, искусство,
мораль, религия переживают кризисы, временные банкротства, одна лишь
наука не стала банкротом. Наоборот она каждый день дает вам больше,
чем мы от нее ожидали. В этом у нее нет конкурентов. Для среднего
человека непростительно этого не замечать.
Это бывает в природном мире, но невозможно в мире
цивилизованном, вроде нашего. Цивилизация не дана нам гото-
вой, сама себя не поддержит. Она искусственна и требует худож-
ника, мастера.
Если вы хотите пользоваться благами цивилизации, но не
позаботитесь о ней, вы жестоко ошибетесь, мигом окажетесь без
всякой цивилизации. Один промах - и все исчезнет, как дым,
словно сдернули завесу, скрывавшую нагую природу, и она по-
явилась снова, девственная, как лес. Лес всегда первобытен, и
наоборот: все первобытное - как лес.
Романтиков всегда привлекало насилие низших существ и сил
природы над человеком, над белым женским телом. Они изобра-
жали Леду с лебедем, Пасифаю с быком, Аптиопу с козлом. Они
находили топкое наслаждение в созерцании руин, где выгесанные
руками человека четкие формы томятся в объятиях диких ползу-
чих растений. Когда истинный романтик видит здание, он прежде
всего ищет на карнизах и крышах пятна плюща и клочья мха.
Они возвещают, что в конце концов - все тлен; что над создани-
ями рук человеческих снова нарастет дремучий лес.
Было бы неумно смеяться над романтиком. Прав и он. За
этими образами, за их безгрешной чувственностью кроется вели-
кая и вечная проблема отношений между цивилизацией и тем, что
лежит позади нее, - Природой, между Логосом и хаосом. Мы
вернемся к этому по другому поводу, когда я буду отстаивать
романтизм.
Сейчас передо мною обратная задача. Речь идет о том, чтобы
сдержать напор первобытного леса. <Добрый европеец> должен
делать то, что причинило много забот Австралии, - остановить
наступление дикого кактуса, который грозил вытеснить людей в
морс. В сороковых годах прошлого столетия один переселенец с
берегов Средиземноморья привез в Австралию крохотный отса-
док казуса. Теперь бюджет Австралии обременен расходами на
борьбу с кактусами, которые распространились по всему конти-
ненту и ежегодно захватывают по километру с лишним.
Человек массы считает, что та цивилизация, которую он видит
и использует со дня рождения, так же первозданна и самородна,
как Природа, и тем самым становится в положение дикаря. Циви-
лизация для него - вроде первобытного леса, как я уже говорил.
Теперь уточним некоторые детали.
Принципы, на которых покоится наша цивилизация, просто не
существуют для современного человека массы. Основные куль-
турные ценности его не интересуют, он с ними не соглашается, он
не намерен их защищать. Почему это произошло? По многим
причинам; сейчас я отмечу одну из них.
Цивилизация по мере своего развития становится все слож-
нее и напряженнее. Проблемы, которые она ставит перед нами,
невероятно запутаны. Людей, способных разрешать эти пробле-
мы, становится все меньше. Послевоенный период -разительный
тому пример. Восстановить Европу нелегко, и рядовой европеец,
по-видимому, не может с этим справиться. Дело не в недостатке
средств, дело в недостатке голов. Вернее, головы есть, хотя и
немного, но европейский <человек массы> не хочет посадить их
на свои плечи.
Несоответствие между сложностью проблемы и наличными
средствами будет все обостряться до тех пор, пока не найдут
выхода; вот основная трагедия нашей эпохи. Благодаря здоро-
вым и плодотворным принципам, на которых построена наша
цивилизация, она все время повышает свою производительность
и количественно, и качественно, так что уже превосходит потре-
бительную способность нормального человека - вероятно, впер-
вые за всю историю цивилизации. Все прежние цивилизации поги-
бали от несовершенства начал, на которых они были построены.
Теперь европейская цивилизация шатается по обратной причине.
В Греции и Риме не выдержали принципы организации, но не сам
человек; Римская Империя погибла из-за недостатка техники.
Когда государство разрослось, возник целый ряд материальных
проблем, которых неразвитая техника разрешить не могла. Ан-
тичный мир начал приходить в упадок и разлагаться.
Но в наши дни сам человек не выдерживает. Он не в состоя-
нии идти в ногу со своей собственной цивилизацией. Жутко ста-
новится, когда слышишь, как сравнительно образованные люди
рассуждают на повседневные темы. Словно крестьяне, которые
заскорузлыми пальцами пытаются взять со стола иголку, они
подходят к политическим и социальным вопросам сегодняшнего
дня с тем самым запасом идей и методов, какие применялись 200
лет назад для решения вопросов, в 200 раз более простых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99