304
лишь преходящее значение и относится только к содержанию,
форме и гарантиям, которых плебисцит требует. Ренан нашел
магическую формулу, излучающую свет; она позволяет нам про-
никнуть во внутреннюю структуру нации. Два момента различа-
ем мы при этом: во-первых, проект совместной жизни в общем
деле; во-вторых, отклик людей на этот проект. Всеобщее согла-
сие создает внутреннюю прочность, которая отличает <государ-
ство-нацию> от древних форм, где единство достигалось и под-
держивалось внешним давлением государства на отдельные группы,
тогда как в нации сила государства проистекает из глубокой
внутренней солидарности <подданных>. В сущности эти поддан-
ные сами и есть государство и потому - в этом чудо, в этом
новизна нации - не могут ощущать государство, как нечто им
чуждое.
И, однако, Ренан сводит почти на нет свою идею тем, что он
придает плебисциту ретроспективное содержание, применяя его к
готовому государству, которое плебисцит должен лишь утвер-
дить. Я дал бы этому плебисциту обратное направление и предо-
ставил бы ему решать, какой будет рождающаяся нация. Только
так и можно смотреть, ибо в действительности нация никогда не
бывает <готовой>, законченной - в этом ее отличие от других
типов государства. Она всегда или созидается, или распадается.
Tertium поп datur. Она либо приобретает приверженцев либо
теряет их в зависимости от того, есть ли у нее в данный момент
жизненное задание.
Было бы поэтому крайне поучительно проследить историю
тех идей и проектов, которые поочередно воспламеняли сообще-
ства Западной Европы. Мы увидели бы, что европейцы пережи-
вали эти стремления не только в общественной жизни, но и в
личной, в быту; увидели бы, как <исправлялись> они или порти-
лись в зависимости от того, была ли у них общая цель.
И еще одно могло бы выясниться в результате этого исследо-
вания. В древнем мире возможность экспансии государства была
фактически ничем не ограничена: во-первых, потому, что группы
людей не соприкасались тесно одна с другой; во-вторых, потому,
что каждое <государство> состояло всего из одного племени или
города. Поэтому воинственный парод - персы, македоняне, римля-
не - мог подчинить своему господству, <объединить> сколько
угодно земель. Так как подлинного, внутреннего, организованно-
го единства не было, судьба народов зависела целиком от воен-
ных и административных способностей завоевателя. На Западе
процесс объединения нации неизбежно должен был проходить
через промежуточные стадии. Стоило бы серьезно задуматься
над тем, что в Европе оказалось невозможно образовать огром-
ную империю наподобие империй Кира, Александра Македонско-
го или Октавиана- Августа.
Процесс образования европейских государств-наций всегда
протекал в таком ритме:
Первая стадия, особый инстинкт Запада, побуждающий видеть
государство как слияние разных народов в единую политичес-
кую и духовную общину, проникает в группы, близкие друг дру-
гу по месту, племени и языку - не потому, чтобы эта близость
сама по себе была основой нации, а потому, что различия между
соседями вообще преодолеваются легче.
Вторая стадия: период консолидации, в течение которого дру-
гие народы, вне нового государства, рассматриваются как чужие
и более или менее как враги. Процесс национального развития
работает на <исключительность>, стремится замкнуться в преде-
лах одного государства; короче говоря, это - период национализ-
ма. По воспринимая соседей политически, как чужаков и сопер-
ников, новое государство в действительности - экономически, ум-
ственно, духовно - живет совместной с ними жизнью. Нацио-
нальные войны приводят к выравниванию технических и духов-
ных различий. <Исконные враги> становятся все более похожи-
ми друг на друга. Мало-помалу появляется сознание, что враж-
дебные народы принадлежат к тому же миру, что и собственное
государство. Однако их еще по-прежнему считают чуждым и
враждебным - элементом.
Третья стадия: государство упрочилось. Теперь перед ним встает
новая задача - объединение с народами, которые вчера еще были
врагами. Растет убеждение, что они родственны нам, по духу и
практически, и что вместе мы образуем одно национальное целое,
противостоящее другим, более далеким и чуждым группам. Та-
ким образом созревает новая национальная идея.
Поясню свою мысль примером. Обычно утверждают, что Ис-
пания, как национальная идея, существовала уже во времена Сида
Кампеадора (XI в.), и, чтобы подкрепить это утверждение, добав-
ляют, что за несколько столетий до того святой Исидор говорил
о <матери Испании>. По-моему, такой взгляд грубо искажает ис-
торическую перспективу. Во времена Сида началось слияние Леона
и Кастильи в одно государство; оно и было национальной, поли-
тически действенной идеей той эпохи. Слово <Испания> ()
было в то время лишь ученым, литературным выражением; в
крайнем случае - одной из плодотворных политических идей, за-
роненных Римской Империей на почву Западной Европы. <Ис-
панцы> за время римского владычества привыкли считать себя
административной единицей Рима, диоцезой Империи. Но это гео-
графически-административное понятие было навязано извне, за
.ним не было внутренней силы, устремления в будущее.
Как бы ни пытались приписать этой идее действенную .силу
уже в XI веке, надо признать, что она никогда не достигала той
определенности, какой идея Эллады достигла уже в IV веке до
Р. X. Однако Эллада никогда не была подлинной национальной
идеей. Подлинное историческое соотношение можно выразить
так: <Эллада> была для греков IV века, <Испания> - для <испан-
цев> XI и даже XIV века тем же, чем <Европа> для <европейцев>
XIX века.
Как видим, задачи и попытки национального объединения сле-
дуют во времени, подобно звукам в мелодии. Вчерашнее простое
тяготение может завтра стать вспышкой оформленных нацио-
нальных чаяний. И можно не сомневаться, что эта вспышка неиз-
бежно угаснет.
Сейчас для европейцев приходит время, когда Европа может
стать национальной идеей. Вера в это будущее гораздо менее
утопична, чем предсказания XI века о единстве Испании или
Франции. Чем тверже будет <Национальное Государство Запа-
да> отстаивать свою подлинную сущность, том вернее оно пре-
вратится в огромное государство-континент.
9
Когда государства-нации Запада стали обретать свои тепе-
решние границы, позади них, подобно экрану или фону, начал
обрисовываться силуэт <Европы>. Уже со времен Ренессанса
европейские нации живут и движутся на этом фоне; сами его
создают, и незаметно для себя начинают остывать от былого
воинственного задора. Франция, Англия, Испания, Италия, Герма-
ния сражаются друг с другом, составляют лиги и союзы и разры-
вают их лишь для того, чтобы заключить их снова, в ином соста-
ве. По все это - как война, так и мир - совместная жизнь равных
с равными, какой не могло быть между Римом, с одной стороны, и
кельто-иберами, галлами, бриттами и германцами - с другой. Исто-
рики обычно выдвигают на первый план конфликты, воины, вообще
<политику>; так, якобы, подготовляется почва для будущих всхо-
дов единства. В действительности когда на одном поле разыгры-
вается битва, на сотнях других <враги> мирно торгуют, обменива-
ются идеями, видами искусства, священными предметами. Битва
гремит, так сказать, на авансцене, а позади, за занавесом, идет мир-
ное сотрудничество, которое тесно сплетает судьбы враждующих
народов. С каждым новым поколением духовная близость и сход-
ство увеличиваются. Говоря точнее и осторожнее: души францу-
зов, англичан и испанцев были, есть и будут сколь угодно различ-
ны; но у них одна и та же структура, и сверх того - они все более
сближаются. Религия, наука, право, искусство, принципы - соци-
альные и этические - становятся все более общим достоянием. А
ведь именно этими духовными ценностями люди и живут. Стало
быть, однородность еще больше, чем если бы все души были
одинаковы.
Если бы мы подытожили наш духовный багаж - верования и
нормы, желания и мнения, - то оказалось бы, что большая часть их
обязана своим происхождением не своему отечеству, но общеев-
ропейскому фонду. В каждом из нас европеец значительно пре-
обладает над немцем испанцем, французом. Если бы мы попыта-
лись жить только тем, что в нас есть <своего>, <национального>,
если бы мы, например, захотели лишить среднего француза или
немца всех тех привьиек, мыслей, чувств, слов, которые он заим-
ствовал от других народов, мы были бы поражены, ибо оказалось
бы, что это просто невозможно: четыре пятых нашего внутренне-
го богатства - общеевропейское достояние.
Мы, населяющие эту часть планеты, должны наконец выпол-
нить то задание, заключенное в слове Европа, к которому нас
обязывает история последних четырех столетий. Этому препят-
ствует только предрассудок старых <наций>, идея нации, связан-
ной своим прошлым. Нам предстоит показать, что европейцы про-
исходят не от жены Лота и не собираются делать историю, глядя
назад, в прошлое. Пример Рима и античного человека должен
послужить нам предостережением: определенному типу людей
очень трудно расстаться с идеей государства, ими усвоенной. К
счастью, идея <государства-нации>, которую европеец сознатель-
но или бессознательно принес в мир, вовсе не совпадает с той
схоластической идеей, которую проповедовали ему филологи.
Итак, резюмирую мой основной тезис. Наш мир переживает
сейчас тяжкий моральный кризис, самый яркий симптом которого
308
- небывалое восстание масс, а причина - моральное разложение
Европы. Причины разложения Европы сложны; одна из важней-
ших - утрата былой власти над самой собой и над всем миром.
Сейчас Европа не чувствует себя вождем, остальной мир не чув-
ствует себя ведомым. Былая власть исчезает.
Нет больше и <полноты времен>, ибо она предполагает ясное,
предопределенное, недвусмысленное будущее, какое видел пород
собою XIX век. Тогда люди были уверены в завтрашнем дне.
Сегодня горизонт непрогляден, за ним скрывается неведомое, ибо
никто не знает, кто будет править завтра, как будет распределена
власть на земле. <Кто>, то есть какой народ или какая группа
народов, тем самым какой этнический тип, тем самым - какая
идеология, какая система ценностей, норм, жизненных импульсов?..
Никто не знает, к какому центру будет тяготеть наша жизнь в
ближайшем будущем; и потому в наши дни она стала до неприли-
чия временной. Все, что происходит сейчас в общественной и
частной жизни, вплоть до самого глубинного, личного (кроме, и то
частично, науки) - несерьезной непостоянно. Сейчас нельзя ве-
рить тому, что говорят, проповедуют, выставляют, расхваливают;
все это так же быстро исчезает, как и появляется; все - начиная
от мании спорта (я имею в виду манию, не самый спорт) до
политического насилия, от <нового искусства> до солнечных ванн
на нелепых модных пляжах. У этих явлений нет корней, это
пустые выдумки в худшем смысле слова, то есть причуды и кап-
ризы. Это не творчество, которое всегда вытекает из глубинной
сущности жизни; это не вызвано внутренним импульсом, под-
линной необходимостью. Одним словом, все это фальшь. Новый
стиль жизни на словах проповедует искренность, на деле лжет.
Правда только в такой жизни, в которой все вызвано подлинной,
неотвратимой необходимостью. Сейчас ни одни из политиков не
ощущает, что его политика необходима. Чем экстравагантнее его
поза, чем легкомысленнее его политика, тем менее она оправдана
исторической необходимостью. Только жизнь, укорененная в глу-
бине, в почве, слагается из неизбежных событий, только она ощу-
щает свои действия, как непреложную необходимость. Все ос-
тальное, все, что мы произвольно можем сделать или не сделать,
или сделать по-иному, лишь фальсификация подлинной жизни.
Наша жизнь - плод междуцарствия, вакуума между двумя
историческими эпохами мирового господства: той, что была, и
той, что придет. Она по самой сути своей временна. Мужчины не
знают, каким идеалам они служат; женщины - каких мужчин они
предпочитают.
Европейцы не умеют жить без великого общего дела. Если
его нет они опускаются, опошляются, душа их расшатана. Сейчас
началось именно это. Государственные образования, которые до
сих пор называются нациями, достигли наивысшего развития сто
лет тому назад. Они дали все, что могли, и теперь им остается
лишь перейти в новую высшую стадию. Они уже только про-
шлое, облепившее Европу; они связывают и обременяют ее. На-
деленные большей свободой, чем когда-либо, мы чувствуем, что
внутри наших наций нечем дышать как в тюрьме. Нации были
раньше широким, открытым простором, стали - душными захолус-
тьями. В будущей европейской <сверхнации>, которая рисуется
нашим глазам, историческое многообразие Запада не может и, не
смеет исчезнуть. Античное государство уничтожало различия
между отдельными пародами, или обезвреживало их, или, в луч-
шем случае, сохраняло их в мумифицированном виде; но нацио-
нальная идея с ее динамикой требует сохранить то многообразие,
которое всегда было характерным для жизни Запада.
Весь мир чувствует, как необходимы новые основы жизни.
Некоторые - как всегда бывает в подобных кризисах - пытаются
спасти положение, искусственно оживляя те самые, изжитые, прин-
ципы, которые привели к кризису. Именно этим объясняются
вспышки <национализма> в последние годы. Повторяю, всегда
так бывало: последняя вспышка - самая яркая, последний вздох -
самый глубокий. Прежде чем исчезнуть, и военные, и экономичес-
кие границы становятся особенно чувствительными.
Но все эти <национализмы> лишь тупики. Все попытки про-
бить с их помощью путь в будущее тщетны, ибо тупик никуда не
ведет. Национализм всегда противоположен тем силам, которые
творят государство: он стремится ограничить, исключить, тогда
как они включают, приемлют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99