https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/skrytogo-montazha/s-gigienicheskim-dushem/
Цицерон в своей книге <О республике> и Сал-
люстий в своих воспоминаниях о Цесаре резюмируют мысли этих
политиков, требуя учредить должность или
или же .
Цезарь решил иначе, он ясно понимал, что единственное сред-
ство справиться с трудностями, возникшими в результате пре-
жних римских завоеваний, - продолжать эти завоевания, до конца
принять и выполнить назначение исторической судьбы. Прежде
всего он считал необходимым покорить новые народы Запада,
которые в недалеком будущем угрожали стать более опасными,
чем разложившиеся народы Востока. Таким образом, Цезарь счи-
тает нужным радикально романизировать варварские племена
Западной Европы.
Шпенглер утверждал, что греко-римский мир был неспособен
постигнуть время, рассматривать свое бытие как нечто протяжен-
ное во времени; он жил лишь <точкообразно>, настоящим момен-
том. Я склонен думать, что этот диагноз ошибочен или по край-
ней мере смешивает две вещи. Античный человек страдает пора-
зительной слепотой в отношении будущего. Он просто его не
видит, как дальтоник не видит красного цвета. Зато он укоренен
в прошлом. Прежде чем принять решение, он отступает назад, он
ищет в прошлом прообраз сегодняшней ситуации; и погружается
в прошлое, как водолаз в скафандре, чтобы потом, найдя там
ответ, применить его к разрешению современных проблем. По-
этому вся его деятельная жизнь некоторым образом - воскреше-
ние прошлого. Таков архаический человек, и такими были почти
все древние. Это не полная нечувствительность ко времени, а
несовершенное его восприятие - будущего нет, прошлое преуве-
личено. Мы, современные европейцы, наоборот, ориентированы на
будущее; для нас определяет не то, что было до, а то, что придет
после. Поэтому нам и кажется, что античность не знает времени.
Эту манию - подходить к настоящему с меркой прошлого -
унаследовали от старых времен современные филологи. Фило-
лог тоже слеп к будущему. Он смотрит только назад; для каждо-
го явления современности он ищет прецедента, который на изящ-
ном языке эклоги называет <источником>. Я говорю об этом, так
как уже древние биографы Цезаря сами не смогли понять его
величия, внушив себе, что он просто хотел подражать Александру
Македонскому. Сравнение это само собой напрашивалось; если
лавры Мильтиада не давали спать Александру, конечно, Цезарь
обязан не спать из-за Александра. И так далее. Всегда взгляд
назад, <сегодня> идет по стопам <вчера>. Наши филологи - это
отзвук классических биографов.
Те, кто думает, что Цезарь стремился к тому же, что и Алек-
сандр, - а так думали почти все историки - совершенно не понима-
ют Цезаря и никогда его не поймут. Цезарь скорее противополо-
жен Александру. Идея мировой империи - единственное, что их
связывает. Но эта идея принадлежит не Александру, она идет из
Персии. Образ Александра должен был бы увести Цезаря на
Восток, к драгоценной древности. Решительное предпочтение, ко-
торое Цезарь оказал Западу, показывает, что он решил идти иным
путем, чем Македонец. Помимо того Цезарь стремился не к миро-
вой империи. Его замыслы глубже. Он хотел создать Римскую
Империю, которая жила бы но одним Римом, но и окраинами
провинций, то есть решительно преодолел идею города-государ-
ства и перешел к новому государству, где все народы сотрудни-
чают, все связаны. Не центр, который только повелевает, и не
периферия, которая только повинуется, но могучее социальное
образование, где каждый элемент и пассивен, и активен. Это -
наше современное государство, чудесно предвосхищенное гени-
ем. Но тогда надо было создать внеримскую, антиаристократи-
ческую власть, которая по своим полномочиям далеко превыша-
ла бы республиканскую олигархию с ее princeps'oM (ведь он был
только primus inter pares - первый среди равных). Эта исполни-
тельная власть, представляющая мировую демократию, могла быть
только монархией со столицей вне Рима.
Республика, монархия! Истинный смысл этих слов в истории
все время менялся, и поэтому для каждого момента их надо сно-
ва проверять, чтобы удостовериться, как их понимали.
Доверенными людьми Цезаря, его непосредственными оруди-
ями были не архаически мыслящие представители римской знати,
а новые люди, провинциалы, энергичные и решительные. Его на-
стоящим помощником бьи Кориолий Бальбон, делец из Кадикса,
человек Атлантики, <колонист>.
Но замысел нового государства был слишком смелым; медли-
тельные головы латинян не способны были к такому огромному
прыжку. Образ Города в его покоряющей реальности заслонял
для римлян всякую иную организацию общественной жизни. Как
могут люди, не жившие в Городе, образовать государство? Что
это за нереальное, мистическое образование?
Я повторяю снова: реальность, которую мы называем <госу-
дарством> , отнюдь не представляет собой спонтанно возникшего
общества людей, связанных кровным родством. Государство воз-
никает тогда, когда группы разного происхождения вынуждены
жить вместе. Это не голое насилие; скорое их влечет сила общей
цели, общей задачи, предстоящей рассеянным группам. Государ-
ство - это прежде всего план действия, программа сотрудниче-
ства. Оно призывает людей к некой совместной работе. Государ-
ство не кровное родство, не общность языка или территории, не
соседство. Оно вообще не что-то материальное, косное, данное,
ограниченное. Это чистая динамика, воля к общей деятельности.
Поэтому государственной идее не положено физических границ.
Есть знаменитая политическая эмблема Сааведры Фахардо -
стрела и под ней слова: <Взлетает или падает>. Это и есть госу-
дарство. Оно движение, а не предмет; в каждый миг оно откуда-
то приходит и куда-то идет. Как у всякого движения, у него есть
свой terminus a quo и свой terminus ad quern - начальный и
конечный пределы. Если мы последуем любое государство в
любой момент, мы обнаружим единство общественной жизни, ос-
нованное на одном из тех материальных признаков, которые со
статической точки зрения кажутся самой сущностью государства,
- на единстве крови, языка, на <естественных границах>. Но мы
вскоре замечаем, что население государства занимается не только
внутренними делами; оно покоряет другие народы, основывает
колонии, заключает союзы с иными государствами, то есть бес-
престанно выходит за пределы того самого объединяющего прин-
ципа, на котором оно якобы основано. Это terminus ad quern, это
и есть подлинное государство, назначение которого - в преодоле-
нии начального единства. Если стремление к дальнейшему пре-
образованию ослабевает, государство автоматически вдет к кон-
цу, и единство, основанное на материальной базе - расе, языке, грани-
цах - ему не помогает; государство слабеет, разлагается, распадается.
Только это наличие двух аспектов в государство - исходного
единства и того широкого плана, к которому оно стремится, - дает
нам представление об его природе. Как известно, все попытки
дать точное определение нации, в современном значении этого
слова, остались безуспешными. <Город-государство> очень ясное
понятие, его можно было проверить собственными глазами. Но-
вый тип государственного единства, созданный галлами и герман-
цами, это великое политическое открытие Запада, - гораздо более
расплывчатое и неустойчивое понятие. Филолог, историк нашего
времени, архаичный по своей природе, стоит пород этим огром-
ным явлением так же растерянно, как Цезарь или Тацит, когда
они пытались в римском лексиконе найти определение государ-
ствам, которые зарождались по ту сторону Альп и Рейна или к
югу от Пиренеев. Они называли их civitas, gens, natio и знали, что
ни одно из этих понятий не подходит*. Это не civitas просто
потому, что это не <город>**. Также невозможно определить их
исходя из понятия территории: новые народы с большой легкос-
тью меняли место жительства, распространялись или сжимались.
Они и не этнические единства, как gentes или nationes. Насколь-
ко мы можем проследить их развитие, новые государства образо-
вались из групп независимого происхождения. Они произошли
от слияния групп различной крови. Но что же тогда нация, если
она по кровное родство, не заселенная территория, не еще что-
нибудь в этом роде?
Здесь, как и везде, самый верный путь - простое признание
фактов. Что бросается в глаза, когда мы проследим развитие
любой из <современных наций> - Франции, Испании, Германии?
Вот что: тот принцип, который и известную эпоху вроде бы лег в
основу нации, позже отменяется. Сперва нация кажется племенем,
<не-нация> - соседним племенем. Затем она слагается из обоих
племен; потом она- <область>, немного спустя - графство, герцог-
ство и, наконец, королевство. В Испании <нацией> был Леон, но
не Кастилья; потом - Леон и Кастилья, но не Арагония. Ясно
* CM. Dopsch. Экономические и социальные основы европейского
культурного развития от Цезаря до Карла Великого.
** Римляне никогда не называли поселения варваров городами,
как бы густо ни были они застроены. Они называли их sedes aratorum.
действие двух начал; одно- меняющееся и все время преодолева-
емое: племя, область, графство, королевство со своим языком или
диалектом; другое - постоянное, которое весьма свободно преодоле-
вает все эти границы и включает в свое единство именно то, что
первому началу противоположно.
<Филологи> - так зову я всех, кто нынче претендует на зва-
ние <историка>, - исходят в своих исторических рассуждениях из
Европы двух-трех последних веков и представляют себе, что Вин-
ценгеторикс или Сид Кампоадор сражались за Францию от Сен-
Мало до Страсбурга или Испанию от Финистерре до Гибралта-
ра. Они начинают биографию своих героев с Тридцатилетней
войны. Чтобы объяснить нам, как возникли Франция и Испания,
они предполагают, что Франция и Испания существовали в глу-
бине французских и испанских душ, как готовые образы. Словно
вначале, когда еще не было ни Франции, ни Испании, уже были
<французы> и <испанцы>! Словно французов и испанцев не при-
шлось создавать две тысячи лет!
В действительности современные нации лишь современный
аспект того переменного, обреченного на вечное преодоление прин-
ципа, о котором мы говорили выше. Этот принцип но кровное
родство и не общность языка; во Франции и в Испании оба эти
явления были следствием, а но причиной образования единого
государства; сегодня этот принцип - <естественные границы>.
Вполне понятно, когда дипломаты в словесном поединке пользу-
ются понятием естественных границ в качестве ultima ratio. Но
историк не смеет прятаться за него, как за укрытие. Это понятие
не постоянно, даже не очень конкретно.
Мы не должны забывать, в чем, строго говоря, наша проблема.
Речь идет о том, чтобы дать точное определение национального
государства того, что мы сегодня называем нацией - в отличие от
других форм государства - города-государства и его антипода,
империи Августа*. Скажу яснее и конкретнее: какая реальная
сила объединила под единой верховной общественной властью
миллионы людей, которые мы сейчас называем Францией, Англи-
* Как известно, империя Августа противоположна тому, что хотел
создать его приемный отец, Цезарь. Август пошел по стопам Помпея,
врага Цезаря. Лучшая книга по этому предмету - Эдуарда Майера:
<Монархия Цезаря и Принципат Помпея>. (Внутренняя история Рима
с 66 по 44 г. до Р.Х.), Штутгарт, 1918.
ей, Испанией, Италией, Германией? Не кровное родство, так как в
этих коллективных организмах течет различная кровь. Не един-
ство языка: народы, соединенные в одном государстве, говорят
или говорили на разных языках. Относительное однообразие
расы и языка, которого они сейчас достигли (если это можно
считать достижением), - следствие предыдущего политического
объединения. Таким образом, не кровь и не язык - основа нацио-
нального государства; наоборот, это оно сглаживает первичные
различия кровяных шариков и членораздельных звуков. И так
было всегда. Границы государства почти никогда не совпадали с
границами племенного или языкового расселения. Испания - на-
циональное государство не потому, что там говорят по-испанс-
ки*. Каталония и Арагония не потому были национальными го-
сударствами, что в какой-то определенный день их границы со-
впадали с границами распространения каталонского или арагонс-
кого языка. Мы будем, во всяком случае, ближе к истине, если
скажем так: каждое языковое единство, которое охватывает из-
вестную область, почти всегда бывает результатом предшествую-
щего политического единства. Государство всегда бывало заме-
чательным толмачом.
Это давно хорошо известно, и потому удивительно то упор-
ство, с каким кровь и язык до сих пор считают основами нацио-
нальности. В таком взгляде столько же неблагодарности, сколько
непоследовательности. Сегодняшний француз обязан сегодняш-
ней Францией, испанец - Испанией, принципу <х>, который и со-
стоит в преодолении узкой общности, основанной на языке и
крови.
Подобную же ошибку совершают те, кто основывает идею
нации на территориальном принципе и хочет найти объяснение
единства в географической мистике <естественных границ>. Мы
стоим здесь перед таким же оптическим обманом. Случайно в
данный момент так называемые нации занимают определенные
части материка и близлежащие острова. Из этих сегодняшних
границ хотят сделать что-то абсолютное и метафизическое. Их
называют <естественными границами>, а под <естественностью>
понимают какое-то магическое предопределение истории, связан-
ное с очертаниями суши. Но миф тотчас же распадается, как
* Да и фактически неверно, что все испанцы говорят по-испански,
все англичане - по-английски, все немцы - по-немецки.
только мы подвергнем его такому же анализу, какой доказал не-
состоятельность - крови и языка, как источников нации. Если мы
ог.тянемся на несколько столетий назад, мы увидим на месте Фран-
ции и Германии мелкие государства, разделенные своими, непре-
менно <естественными>, границами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
люстий в своих воспоминаниях о Цесаре резюмируют мысли этих
политиков, требуя учредить должность
Цезарь решил иначе, он ясно понимал, что единственное сред-
ство справиться с трудностями, возникшими в результате пре-
жних римских завоеваний, - продолжать эти завоевания, до конца
принять и выполнить назначение исторической судьбы. Прежде
всего он считал необходимым покорить новые народы Запада,
которые в недалеком будущем угрожали стать более опасными,
чем разложившиеся народы Востока. Таким образом, Цезарь счи-
тает нужным радикально романизировать варварские племена
Западной Европы.
Шпенглер утверждал, что греко-римский мир был неспособен
постигнуть время, рассматривать свое бытие как нечто протяжен-
ное во времени; он жил лишь <точкообразно>, настоящим момен-
том. Я склонен думать, что этот диагноз ошибочен или по край-
ней мере смешивает две вещи. Античный человек страдает пора-
зительной слепотой в отношении будущего. Он просто его не
видит, как дальтоник не видит красного цвета. Зато он укоренен
в прошлом. Прежде чем принять решение, он отступает назад, он
ищет в прошлом прообраз сегодняшней ситуации; и погружается
в прошлое, как водолаз в скафандре, чтобы потом, найдя там
ответ, применить его к разрешению современных проблем. По-
этому вся его деятельная жизнь некоторым образом - воскреше-
ние прошлого. Таков архаический человек, и такими были почти
все древние. Это не полная нечувствительность ко времени, а
несовершенное его восприятие - будущего нет, прошлое преуве-
личено. Мы, современные европейцы, наоборот, ориентированы на
будущее; для нас определяет не то, что было до, а то, что придет
после. Поэтому нам и кажется, что античность не знает времени.
Эту манию - подходить к настоящему с меркой прошлого -
унаследовали от старых времен современные филологи. Фило-
лог тоже слеп к будущему. Он смотрит только назад; для каждо-
го явления современности он ищет прецедента, который на изящ-
ном языке эклоги называет <источником>. Я говорю об этом, так
как уже древние биографы Цезаря сами не смогли понять его
величия, внушив себе, что он просто хотел подражать Александру
Македонскому. Сравнение это само собой напрашивалось; если
лавры Мильтиада не давали спать Александру, конечно, Цезарь
обязан не спать из-за Александра. И так далее. Всегда взгляд
назад, <сегодня> идет по стопам <вчера>. Наши филологи - это
отзвук классических биографов.
Те, кто думает, что Цезарь стремился к тому же, что и Алек-
сандр, - а так думали почти все историки - совершенно не понима-
ют Цезаря и никогда его не поймут. Цезарь скорее противополо-
жен Александру. Идея мировой империи - единственное, что их
связывает. Но эта идея принадлежит не Александру, она идет из
Персии. Образ Александра должен был бы увести Цезаря на
Восток, к драгоценной древности. Решительное предпочтение, ко-
торое Цезарь оказал Западу, показывает, что он решил идти иным
путем, чем Македонец. Помимо того Цезарь стремился не к миро-
вой империи. Его замыслы глубже. Он хотел создать Римскую
Империю, которая жила бы но одним Римом, но и окраинами
провинций, то есть решительно преодолел идею города-государ-
ства и перешел к новому государству, где все народы сотрудни-
чают, все связаны. Не центр, который только повелевает, и не
периферия, которая только повинуется, но могучее социальное
образование, где каждый элемент и пассивен, и активен. Это -
наше современное государство, чудесно предвосхищенное гени-
ем. Но тогда надо было создать внеримскую, антиаристократи-
ческую власть, которая по своим полномочиям далеко превыша-
ла бы республиканскую олигархию с ее princeps'oM (ведь он был
только primus inter pares - первый среди равных). Эта исполни-
тельная власть, представляющая мировую демократию, могла быть
только монархией со столицей вне Рима.
Республика, монархия! Истинный смысл этих слов в истории
все время менялся, и поэтому для каждого момента их надо сно-
ва проверять, чтобы удостовериться, как их понимали.
Доверенными людьми Цезаря, его непосредственными оруди-
ями были не архаически мыслящие представители римской знати,
а новые люди, провинциалы, энергичные и решительные. Его на-
стоящим помощником бьи Кориолий Бальбон, делец из Кадикса,
человек Атлантики, <колонист>.
Но замысел нового государства был слишком смелым; медли-
тельные головы латинян не способны были к такому огромному
прыжку. Образ Города в его покоряющей реальности заслонял
для римлян всякую иную организацию общественной жизни. Как
могут люди, не жившие в Городе, образовать государство? Что
это за нереальное, мистическое образование?
Я повторяю снова: реальность, которую мы называем <госу-
дарством> , отнюдь не представляет собой спонтанно возникшего
общества людей, связанных кровным родством. Государство воз-
никает тогда, когда группы разного происхождения вынуждены
жить вместе. Это не голое насилие; скорое их влечет сила общей
цели, общей задачи, предстоящей рассеянным группам. Государ-
ство - это прежде всего план действия, программа сотрудниче-
ства. Оно призывает людей к некой совместной работе. Государ-
ство не кровное родство, не общность языка или территории, не
соседство. Оно вообще не что-то материальное, косное, данное,
ограниченное. Это чистая динамика, воля к общей деятельности.
Поэтому государственной идее не положено физических границ.
Есть знаменитая политическая эмблема Сааведры Фахардо -
стрела и под ней слова: <Взлетает или падает>. Это и есть госу-
дарство. Оно движение, а не предмет; в каждый миг оно откуда-
то приходит и куда-то идет. Как у всякого движения, у него есть
свой terminus a quo и свой terminus ad quern - начальный и
конечный пределы. Если мы последуем любое государство в
любой момент, мы обнаружим единство общественной жизни, ос-
нованное на одном из тех материальных признаков, которые со
статической точки зрения кажутся самой сущностью государства,
- на единстве крови, языка, на <естественных границах>. Но мы
вскоре замечаем, что население государства занимается не только
внутренними делами; оно покоряет другие народы, основывает
колонии, заключает союзы с иными государствами, то есть бес-
престанно выходит за пределы того самого объединяющего прин-
ципа, на котором оно якобы основано. Это terminus ad quern, это
и есть подлинное государство, назначение которого - в преодоле-
нии начального единства. Если стремление к дальнейшему пре-
образованию ослабевает, государство автоматически вдет к кон-
цу, и единство, основанное на материальной базе - расе, языке, грани-
цах - ему не помогает; государство слабеет, разлагается, распадается.
Только это наличие двух аспектов в государство - исходного
единства и того широкого плана, к которому оно стремится, - дает
нам представление об его природе. Как известно, все попытки
дать точное определение нации, в современном значении этого
слова, остались безуспешными. <Город-государство> очень ясное
понятие, его можно было проверить собственными глазами. Но-
вый тип государственного единства, созданный галлами и герман-
цами, это великое политическое открытие Запада, - гораздо более
расплывчатое и неустойчивое понятие. Филолог, историк нашего
времени, архаичный по своей природе, стоит пород этим огром-
ным явлением так же растерянно, как Цезарь или Тацит, когда
они пытались в римском лексиконе найти определение государ-
ствам, которые зарождались по ту сторону Альп и Рейна или к
югу от Пиренеев. Они называли их civitas, gens, natio и знали, что
ни одно из этих понятий не подходит*. Это не civitas просто
потому, что это не <город>**. Также невозможно определить их
исходя из понятия территории: новые народы с большой легкос-
тью меняли место жительства, распространялись или сжимались.
Они и не этнические единства, как gentes или nationes. Насколь-
ко мы можем проследить их развитие, новые государства образо-
вались из групп независимого происхождения. Они произошли
от слияния групп различной крови. Но что же тогда нация, если
она по кровное родство, не заселенная территория, не еще что-
нибудь в этом роде?
Здесь, как и везде, самый верный путь - простое признание
фактов. Что бросается в глаза, когда мы проследим развитие
любой из <современных наций> - Франции, Испании, Германии?
Вот что: тот принцип, который и известную эпоху вроде бы лег в
основу нации, позже отменяется. Сперва нация кажется племенем,
<не-нация> - соседним племенем. Затем она слагается из обоих
племен; потом она- <область>, немного спустя - графство, герцог-
ство и, наконец, королевство. В Испании <нацией> был Леон, но
не Кастилья; потом - Леон и Кастилья, но не Арагония. Ясно
* CM. Dopsch. Экономические и социальные основы европейского
культурного развития от Цезаря до Карла Великого.
** Римляне никогда не называли поселения варваров городами,
как бы густо ни были они застроены. Они называли их sedes aratorum.
действие двух начал; одно- меняющееся и все время преодолева-
емое: племя, область, графство, королевство со своим языком или
диалектом; другое - постоянное, которое весьма свободно преодоле-
вает все эти границы и включает в свое единство именно то, что
первому началу противоположно.
<Филологи> - так зову я всех, кто нынче претендует на зва-
ние <историка>, - исходят в своих исторических рассуждениях из
Европы двух-трех последних веков и представляют себе, что Вин-
ценгеторикс или Сид Кампоадор сражались за Францию от Сен-
Мало до Страсбурга или Испанию от Финистерре до Гибралта-
ра. Они начинают биографию своих героев с Тридцатилетней
войны. Чтобы объяснить нам, как возникли Франция и Испания,
они предполагают, что Франция и Испания существовали в глу-
бине французских и испанских душ, как готовые образы. Словно
вначале, когда еще не было ни Франции, ни Испании, уже были
<французы> и <испанцы>! Словно французов и испанцев не при-
шлось создавать две тысячи лет!
В действительности современные нации лишь современный
аспект того переменного, обреченного на вечное преодоление прин-
ципа, о котором мы говорили выше. Этот принцип но кровное
родство и не общность языка; во Франции и в Испании оба эти
явления были следствием, а но причиной образования единого
государства; сегодня этот принцип - <естественные границы>.
Вполне понятно, когда дипломаты в словесном поединке пользу-
ются понятием естественных границ в качестве ultima ratio. Но
историк не смеет прятаться за него, как за укрытие. Это понятие
не постоянно, даже не очень конкретно.
Мы не должны забывать, в чем, строго говоря, наша проблема.
Речь идет о том, чтобы дать точное определение национального
государства того, что мы сегодня называем нацией - в отличие от
других форм государства - города-государства и его антипода,
империи Августа*. Скажу яснее и конкретнее: какая реальная
сила объединила под единой верховной общественной властью
миллионы людей, которые мы сейчас называем Францией, Англи-
* Как известно, империя Августа противоположна тому, что хотел
создать его приемный отец, Цезарь. Август пошел по стопам Помпея,
врага Цезаря. Лучшая книга по этому предмету - Эдуарда Майера:
<Монархия Цезаря и Принципат Помпея>. (Внутренняя история Рима
с 66 по 44 г. до Р.Х.), Штутгарт, 1918.
ей, Испанией, Италией, Германией? Не кровное родство, так как в
этих коллективных организмах течет различная кровь. Не един-
ство языка: народы, соединенные в одном государстве, говорят
или говорили на разных языках. Относительное однообразие
расы и языка, которого они сейчас достигли (если это можно
считать достижением), - следствие предыдущего политического
объединения. Таким образом, не кровь и не язык - основа нацио-
нального государства; наоборот, это оно сглаживает первичные
различия кровяных шариков и членораздельных звуков. И так
было всегда. Границы государства почти никогда не совпадали с
границами племенного или языкового расселения. Испания - на-
циональное государство не потому, что там говорят по-испанс-
ки*. Каталония и Арагония не потому были национальными го-
сударствами, что в какой-то определенный день их границы со-
впадали с границами распространения каталонского или арагонс-
кого языка. Мы будем, во всяком случае, ближе к истине, если
скажем так: каждое языковое единство, которое охватывает из-
вестную область, почти всегда бывает результатом предшествую-
щего политического единства. Государство всегда бывало заме-
чательным толмачом.
Это давно хорошо известно, и потому удивительно то упор-
ство, с каким кровь и язык до сих пор считают основами нацио-
нальности. В таком взгляде столько же неблагодарности, сколько
непоследовательности. Сегодняшний француз обязан сегодняш-
ней Францией, испанец - Испанией, принципу <х>, который и со-
стоит в преодолении узкой общности, основанной на языке и
крови.
Подобную же ошибку совершают те, кто основывает идею
нации на территориальном принципе и хочет найти объяснение
единства в географической мистике <естественных границ>. Мы
стоим здесь перед таким же оптическим обманом. Случайно в
данный момент так называемые нации занимают определенные
части материка и близлежащие острова. Из этих сегодняшних
границ хотят сделать что-то абсолютное и метафизическое. Их
называют <естественными границами>, а под <естественностью>
понимают какое-то магическое предопределение истории, связан-
ное с очертаниями суши. Но миф тотчас же распадается, как
* Да и фактически неверно, что все испанцы говорят по-испански,
все англичане - по-английски, все немцы - по-немецки.
только мы подвергнем его такому же анализу, какой доказал не-
состоятельность - крови и языка, как источников нации. Если мы
ог.тянемся на несколько столетий назад, мы увидим на месте Фран-
ции и Германии мелкие государства, разделенные своими, непре-
менно <естественными>, границами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99