Неяркий свет не позволявший помещению погрузиться в кромешную тьму, исходил от шести свечек, укрепленных в паре ветвистых канделябров высотой в человеческий рост, причем в каждом из них могло гореть не меньше дюжины свечей. Чуть поодаль стояли лакеи, которые заботились об этом скудном освещении, а возле двери сидели две фрейлины, готовые по первому слову своей госпожи выполнить любую ее прихоть.
Медеан, дочь Эдемско, внучка Начерады, вдовствующая императрица Вечной Изавальты, сидела за письменным столом из темного дерева, на котором слоновой костью были инкрустированы изображения гербов двадцати волостей, составляющих Империю. Кость пожелтела от времени, а дерево покрылось чернильными пятнами и царапинами. Стол состарился раньше времени, как и сама императрица.
Это было странно для такой знатной женщины и неслыханно для колдуньи. То благословение души, которое даровало чародеям магическую силу, обычно награждало их и долголетием. Ценой же долголетия было то, что завести ребенка колдуну или колдунье было в лучшем случае трудно.
При дворе ходили слухи, будто бы причиной преждевременной старости Медеан было как раз то, что когда-то она заключила сделку с древней ведьмой Бабой Ягой, выменяв годы своей жизни на наследника престола. Но это было не так. Проблему бесплодия сумел решить Калами: один раз для себя, второй — для Медеан. А то, что заставляло императрицу стариться, было результатом сделки куда более давней и намного более опасной.
Калами упал на колени перед императрицей и наклонился так низко, что коснулся головой истертого узора на ковре. Как он и предполагал, Медеан довольно долго молчала, и Калами был вынужден стоять в этой неудобной и унизительной позе. Но он предусмотрел это и готов был ждать столько, сколько потребуется.
— Встань.
Калами встал, но смиренно опущенных глаз не поднял. Он потерпел неудачу. Он в немилости. По крайней мере какое-то время придется играть эту роль.
— Что произошло?
— Дети Иванко напали на нас и похитили Бриджит Ледерли.
Послышался шелест ткани и бумаги.
— И с какой же это стати воронье племя интересуется тем, что творится в Лисолесье?
— Возможно, они заключили союз с Сакрой.
— Возможно. — Снова шелест, а затем негромкий скрип отодвигаемого кресла. Калами понял, что Медеан встала, по звяканью ключей у нее на поясе. Неясная тень упала на ковер. — Но почему нам ничего не известно об этой сделке?
«Да потому, что ты прогнала его из дворца, и теперь он может свободно бродить где вздумается. А мы не можем даже установить за ним мало-мальски эффективное наблюдение!»
— Потому что мои глаза подвели меня, Ваше Величество.
— Да. — Воздух между ними наполнился молчанием — холодным и глубоким. — Посмотри на меня, лорд-чародей.
Калами поднял глаза. Когда-то Медеан была высокой стройной женщиной с золотистыми волосами — во всяком случае, именно так ее изображали придворные живописцы. Но со временем тело ее ссохлось, золото волос превратилось в серебро. Светлая кожа покрылась морщинами и стала походить на старую слоновую кость письменного стола. Только глаза у Медеан оставались такими же яркими, как на портретах. Но если у изображений времен ее юности взгляд был мягким и проницательным, то теперь на Калами смотрели жесткие, расчетливые глаза, от которых не ускользала ни одна деталь.
— Жить мне осталось недолго. Ты видишь это, Калами?
Чародей промолчал. Говорить о смерти монарха было равносильно государственной измене. Вместо этого он поклонился, как бы говоря, что готов согласиться со всем, что его госпожа сочтет нужным ему сообщить.
— Мне нужны верные союзники, моему государству нужны союзники. Мои обязанности скоро станут слишком тяжелы для меня. — Медеан приблизилась, и Калами почувствовал запах ее дыхания — кисловатый запах болезни.
— Ваше Величество, — спокойно сказал он, — вот я стою перед вами. Я, как и всегда, готов отдать служению вам все свои силы, все свое мастерство.
Императрица мысленно взвесила это решительное предложение и соизволила его принять.
— Да, да. — Она коснулась руки Калами. Ее кожа на ощупь была сухая и тонкая, как пергамент. — Ты всегда был предан Изавальте, и твое самопожертвование безгранично. Но не ты должен спасти нас. — Взгляд ее обратился внутрь и немного смягчился. — Забота о государстве — дело наследственное. Она была рождена, чтобы нести это бремя. Именно для этого Аваназий отослал ее мать так далеко — чтобы она могла родиться. Я знаю, по-другому было нельзя. И вот теперь эти грязные южане украли ее, как пытались украсть моего сына и как собираются украсть Изавальту из моих мертвых рук.
Пока еще живые руки императрицы сжались в кулаки.
— Ваши враги — враги Бриджит Ледерли, — возразил Калами. — Она не предаст вас, так же как и я.
Императрица зашагала из угла в угол.
— Возможно. До поры до времени. Но у южан свои методы. Они бы настроили против меня и родного сына, если бы я вовремя не приняла меры. Однажды они пытались обратить меня против Изавальты, и благодаря моей глупости им это почти удалось.
Калами заложил руки за спину. Началось… Бесконечное перечисление ошибок, грехов и измен, которое хотя бы однажды приходилось слышать каждому обитателю внутреннего двора, но все они скорее умерли бы, чем в этом признались. Неспособность прощать себе ошибки молодости изнуряла мозг и душу Медеан не меньше, чем бремя императорской власти.
— Она плетет интриги, — сказала императрица и с силой сжала кольцо с ключами. — Я чувствую, как она переплетает нити и завязывает свои тайны узлами. Она думает, что добьется успеха там, где потерпел неудачу ее предок. Этому не бывать! Я спасла своего сына, спасу и государство! А ведь это я сама, моя слабость, мой страх привели ее сюда! Я должна была понять! Уж я-то должна была разгадать ее замыслы!
«Да, должна была…» Калами опять опустил глаза, не будучи уверен, что крамольные мысли не отразятся на его лице. «А ведь я пытался тебя предупредить, но ты не стала и слушать. Твой лорд-чародей, твой верный туукосский пес, годится лишь на то, чтобы рисковать своей шкурой. А свои тайны ты предпочитаешь открывать неопытной девчонке. Какая наглость с моей стороны — давать советы великой императрице Изавальты!»
— Именно поэтому, Ваше Величество, мы должны найти Бриджит как можно скорее, — сказал Калами, когда к нему вернулось самообладание. — Прежде чем у Сакры будет возможность воспользоваться своим даром убеждения.
Императрица остановилась и посмотрела на Калами так, будто он говорил на неизвестном ей языке.
— Да, — после долгой паузы произнесла она. — Вы совершенно правы, лорд-чародей. Благодарю вас.
Медеан прошествовала по комнате с гордо поднятой головой, словно напоминая всем присутствующим, что у нее пока что есть силы.
— Лорд-чародей проводит меня, — объявила она к радости своих фрейлин, которые уже вскочили на ноги.
В дальнем конце кабинета пряталась маленькая дверца, которую Медеан отперла медным ключом. В каморке, что находилась за дверцей, было темно и холодно. Слуга внес подсвечник, а затем, повинуясь знаку Медеан, с поклоном удалился и закрыл за собой дверь.
Тихое тиканье наполняло комнату, и Калами казалось, что оно подчиняет своему ритму биение его сердца. Эта каморка могла служить памятником искусству изавальтских мастеров. На стенах висели заботливо прикрытые тканью зеркала в затейливых рамах из бронзы и золота. На полках, между шкатулками из серебра и редких пород древесины, стояли десятки остановившихся часов, стрелки которых показывали самое разное время. И хотя ни один из бесценных предметов, наполнявших комнату, не был магическим сам по себе, с их помощью можно было творить великое волшебство. У Калами от возбуждения затряслись руки, когда он представил, что можно было бы здесь сотворить, если бы только — хотя бы раз! — Медеан доверила ему ключи.
«Спокойно, — напомнил он себе, — скоро у тебя будет свои собственный ключ».
Однако главный предмет в этой комнате находился в ее центре, он-то и являлся источником этого негромкого беспрестанного шума. На простом полированном столе стояла так называемая Модель Миров. Эта модель представляла собой итог векового труда придворного чародея Рашека. Он служил бабушке Медеан, Начераде, последней изавальтской правительнице, которая еще именовала себя скромным титулом королевы. Сделанная из бронзы, меди и серебра, Модель на четыре фута возвышалась над поверхностью стола. Это было собрание сфер внутри других сфер, заключенных в орбиты. Каждая сфера двигалась в медленном танце независимо от соседней, и миры то сближались, то расходились в ритме, заданном часовым механизмом.
Мир Изавальты находился в самом центре Модели. Он неторопливо вращался на бронзовой оси. Зеленой и синей эмалью были отмечены материки и океаны. Золотой шарик солнца и серебряная бусинка луны обращались вокруг по своим орбитам. Полые сферы, сплетенные из бронзовой и медной проволоки, изображали Земли Смерти и Духов. Каждая из них удерживалась в определенном положении специально сконструированным механизмом.
— Когда они похитили ее? — спросила Медеан.
— В сумерки.
Медеан взяла с полки маленькие янтарные часики и поставила стрелки на половину пятого — время захода солнца. Потом императрица завела часы, и их легкое тиканье присоединилось к стрекочущему хору Модели Миров.
— Есть у тебя что-нибудь, к чему она прикасалась?
Калами сунул руку в нагрудный карман и вынул оттуда несколько лоскутков — тех, что Бриджит давала ему в доме на острове, чтобы он мог доказать здравость своего рассудка. Он сохранил их на всякий случай, хотя собирался использовать сам.
Медеан взяла лоскутки и достала из кармана длинную кружевную тесьму. Потом закрыла глаза, испустила долгий вздох, после чего ее старушечьи губы зашевелились, беззвучно произнося слова заклинания. Длинные пальцы начали проворно связывать друг с другом тесьму и лоскутки. Затем она открыла глаза, сплюнула на кружево, подышала на него и завязала в тугой узел. Калами почувствовал, как воздух из прохладного становится ледяным и каждый волосок на теле приподнимается от ощущения колдовства, возникавшего из лоскутков и кружева, дыхания и слюны, из наполнявшего стылый воздух разномастного тиканья.
— Покажи мне, — пробормотала императрица, обращаясь к Модели. — Покажи.
Комната была заперта, вокруг — каменные стены дворца, но все равно откуда-то налетел ветер — яростный и леденящий душу. Он выхватил кружево из ладони Медеан и отнес его к Модели Миров, где оно запуталось в одном из проволочных шаров, с рубином в центре.
— Итак, — губы Медеан сжались в тоненькую линию, — она не у Сакры. По крайней мере сейчас. Она у локаи.
Локаи… Лисы-оборотни. У Калами кровь застыла в жилах. Неужели Лисица догадалась об истинном значении той шутки, которую он сыграл с ее сыновьями? И решила в качестве платы присвоить себе Бриджит?
«Нет, этого не может быть, — успокоил он себя. — Лисица никогда не поступила бы так прямолинейно. Здесь кроется что-то другое…»
Будто прочитав его мысли, императрица произнесла:
— Почему — пока не ясно. Но главное для нас — вернуть ее.
Она оглядела комнату и остановила выбор на одной из серебряных шкатулок. Медеан сняла ее с полки и открыла. Внутри лежало золотое кольцо, усыпанное сверкающими изумрудами.
— Отправляйся к Лисице и отдай ей вот это. — Императрица протянула перстень Калами. — Если этого окажется недостаточно, чтобы Бриджит Ледерли целой и невредимой попала во дворец, пусть назовет свою цену.
Калами взял драгоценное украшение, положил в карман и низко поклонился:
— Она будет здесь еще до захода солнца.
— Надеюсь, что так. — Императрица коротко благословила Калами, дотронувшись до его лба. — А теперь оставь меня. Отдохни подкрепись, но не задерживайся слишком долго. Раз мы обнаружили ее, Сакра своими способами может сделать то же самое.
Калами быстро поклонился и вышел. Он торопливо проследовал по коридору, не замечая резных колонн, гобеленов, фресок, портретов и мозаики, виденных уже тысячи раз. Единственным дворцовым ключом, имевшимся в его распоряжении, он открыл дверь в свою комнату и прошел по ней так же быстро, как по коридору. Подойдя к дальней стене, Калами отдернул портьеру, закрывавшую дверь на балкон. Затем рывком распахнул дверь и шагнул наружу. В лицо ему ударил снежный вихрь. Калами глубоко вдыхал морозный воздух, наслаждаясь холодом, от которого покалывало в груди. Боль прояснит разум, холод успокоит пылающую жаром голову.
«Неужели мой час наконец пробил? Неужели я смогу избавиться от ненавистной тени Ингрид и этой проклятой дочери Аваназия!»
— Господин Калами!
Он резко обернулся, вздрогнув от безумной идеи, что его мысли могли подслушать.
— Кто здесь?
Из глубины комнаты донесся скрипучий голос:
— Это я, Финон, мой господин. Ваш ужин, как вы просили.
Калами не просил никакого ужина, и Финону это было известно не хуже него самого. Хотя какая разница… Финон, верно, услышал, как он вернулся, и, как обычно, придумал повод увидеться с ним.
Калами напоследок еще раз вдохнул чистый студеный воздух.
— Ты как всегда кстати.
Он отодвинул тяжелую штору, вернулся в комнату и закрыл за собой дверь.
Финон был хрупким старичком, на пятнистом черепе которого еще кое-как держались несколько пучков седых волос. Его тщедушная фигура, казалось, сгибается под тяжестью золотых нашивок и галунов имперской ливреи. Эта безобидная внешность сослужила хорошую службу и ему самому, и Калами. Люди видели в нем просто престарелого слугу и не замечали ни яркого света черных глаз, ни мускулистых рук. Он мог с легкостью выполнять любую работу — сейчас, например, он ловко разлил по бокалам подогретое вино из серебряного кувшина, поставил на стол хлеб и куски холодной говядины, щедро намазанные паштетом, а также рулеты из тонкого теста с медом и орехами.
— Досточтимый отец, — сказал Калами на родном языке, употребив уважительную форму обращения младшего по возрасту к старшему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72