А завтра праздник, я все одно в Святую Софию идти собиралась.
— Я — старший. Меня надо слушаться.
— Зяма, братишка, я слушаюсь. Ты не веришь Ра-диму, потому не идешь. А я ему верю. Он добрый, сразу видно.
— Спасибо, Умилка, — поблагодарил скоморох. — Может, я и не такой добрый, как кажусь. Но тебя не обману.
Радим уже давно проникся симпатией к спасительнице, а теперь просто не знал, как ей угодить. Улыбка Умилки порождала мысли о весеннем солнышке, драгоценном адаманте в золотой оправе, прозрачной колодезной водице в жаркий летний день. Радим зачарованно любовался отроковицей до самого рассвета. Она спала, свернувшись калачиком, высунув из-под теплой дерюги только кончик носа, но и этого было достаточно, чтобы наслаждаться ее присутствием.
Зяма видел, что скоморох бодрствует, и тоже не сомкнул глаз. Курю старший отрок уговорил лечь. Тот недолго отнекивался. Весь остаток ночи храп Кури то и дело нарушал окрестную тишину.
Утром Умилка быстро сполоснула лицо припасенной водой. Утеревшись рукавом, сказала, что готова идти ко граду. Радим немедленно поднялся.
— Смотри, Радим, если с Умилкой что случится… Мы тебя из-под земли достанем. По кусочкам раздерем.
— Не беспокойтесь. Я лучше себя ворогам отдам, чем ее.
Куря недружелюбно хмыкнул. Зяма последний раз попытался остановить Радима:
— Не ходил бы все-таки к Остромиру. Бояре скоморохам не друзья.
— Верни мошну, не пойду.
— Лучше я дам тебя Куре придушить.
— Поздно, — коротко ответил Радим и отвернулся к Умилке: — Веди.
Зяма и Куря долго смотрели вслед скомороху и отроковице. Радим и Умилка шли, не оборачиваясь.
Глава 3
Когда скоморох и его спутница подошли к Новгороду, они уже многое знали друг о друге. Отроковица рассказала, что ее отец княжий огнищанин Белоглав, уйдя на покой после похода на греков, купил землю в Зеленой Пойме и завел семью. В той же усадьбе он поселил своего младшего брата, Синемора, который еле-еле сводил концы с концами после того, как попал в полон к свейским варягам и отдал последнее на выкуп. Отстроив хоромы, братья стали возделывать поля и рожать детей. Умилка — первая дочь Бело-глава — имела пятерых сестер и ни одного брата. Последних ей заменяли Зяма и Куря — дети Синемора, родившиеся еще до переселения в Зеленую Пойму, а потому самые старшие из ребят. Это было веселое время, полное игр и задорного смеха. Вспоминая о нем, Умилка не могла удержаться от доброй улыбки. Радостные мгновенья светлого счастья навсегда оставили след в ее душе. Беззаботное детство кончилось, когда грянула беда. Несчастье случилось из-за жадности новгородского епископа Луки Жидяты. Поставленный в Новогороде волей великого князя Ярослава, он получил от господина огромные полномочия. Сидеть сложа руки Лука не стал. С первых же дней стал разбираться с десятиной, которую новгородцы обязаны платить церкви. Сначала застонали купцы, ибо их прижали первыми. Потом завыли посадские, почуяв чужую руку в мошне. Наконец дело дошло и до служилых людей. Гриди заявились в усадьбу Белоглава и потребовали десятину. Он отказал, сославшись на верную службу князю. Гриди пригрозили карой за ослушание, но в тот раз ушли ни с чем. Через месяц к Белоглаву приехал его старый боевой товарищ и воевода Ян Творимирыч. Он гостил три дня, но так и не добился того, чтобы церковь получила оброк. Умилка слышала, как Ян Творимирыч обещал заступиться за товарища перед епископом, а пока советовал воздержаться от поездок в Новгород. На том и расстались. Гроза грянула через седмицу. Ночью не меньше сотни церковных холопов собрались близ усадьбы Белоглава. Вперед выехал Лука Жидята. Он потребовал выдать десятину, в противном случае обещал жестоко покарать ослушника.
Белоглав решил стоять до конца. Он надел доспех, взял топор и приготовился дорого продать жизнь. Однако Лука не собирался выходить на честный бой. Епископ поджег усадьбу. Всех, кто выскакивал из огня, гриди жестоко секли мечами и кололи копьями. Щадить и миловать Лука строго-настрого запретил. Расправа должна была стать примером для всех ослушников. Спастись удалось лишь троим — Зямы, Кури да Умилки тогда не было дома. Они ушли накануне в ночное, пасти коней, а когда вернулись, застали лишь головешки и обугленные тела. Коней дети продали за бесценок, однако и тому были рады. На вырученные деньги с грехом пополам пару лет протянули. За это время выучились обходиться без крыши над головой, да и в лихих заработках преуспели.
Закончив рассказ, Умилка попросила, чтобы теперь скоморох поведал о себе. Тот пожал плечами — мол, ничего примечательного в его жизни не было — однако отказать не смог. Рассказал, как потерял отца, убитого татями на лесной дороге, как потом жил с матерью у ее родичей в Городце на Соже. Узнала Умилка о скитаниях Радима и его вольной жизни, о его скоморошьем пропитании и вечной мечте заняться чем-нибудь важным. Про свои несчастья в новгородской земле Радим упомянул лишь вскользь. Особо гордиться ему было нечем. Не пугать же отроковицу повестью о мстительной ведьме или бесовском кресте! В любом случае, Умилка с интересом слушала. Ей нравились неторопливая речь Радима и его подтрунивание над самим собой.
К городским воротам подошли вместе с толпой окрестных земледельцев и скотоводов, спешивших на утренний торг. Повозки, груженные мешками с зерном, натужно скрипели рассохшимися колесами. Чалые лошадки и бурые коровки понуро брели пыльной дорогой, следуя за хозяевами. По мосту, перекинутому через ров, пускали размеренно, чтобы не было толчеи. Два сторожа — оба одетые в кольчуги и опоясанные мечами — успешно справлялись с задачей.
— Куда прешь! Стой! — Сторож хлестнул плеткой незадачливого пастуха.
— А теперь двигай! — И хлестнул снова.
Смерды безропотно сносили все. Но Радиму не особенно улыбалось получить поперек спины, поэтому он сразу понял, зачем Умилка поспешила заслониться от сторожей медленно бредущими буренками. Скоморох проделал то же самое. Однако ростом и статью Ра-дим значительно отличался от Умилки. Девушка прошмыгнула незамеченной, а вот скомороха сторож приметил.
— Стой! Куда?! — Сомнений не было, что обращаются к Радиму. — А ну, сюда!
Радим подчинился. Когда заслонявшая скомороха корова прошла мимо, сторож ухмыльнулся:
— Хотел нестеганым пройти, смерд? Ух, закачу по полной.
Свистнула плеть. Скоморох выгнулся, и она прошла мимо.
— Ах, ты! — Сторож ударил снова, целя в лицо. Радим наклонился, потом выпрямился. Задержка из-за упражнений с плетью привела к тому, что за спиной скомороха стала скапливаться толпа. Поднялся ропот — люди спешили на торг. Второй сторож, похоже, не разделял настроения соратника, поэтому вмешался в замятию.
— Брон, хватит. Посадник недоволен будет, если вирники придут, а на торгу никого нет. Пусти его.
— Ладно, — нехотя согласился первый сторож. — Только я тебя запомнил, смерд. Ловчить вздумал! Жди в граде — замещусь, разыщу тебя. В голосе сторожа прозвучала неприкрытая угроза. Радим тяжело вздохнул: умеет же он находить неприятности на ровном месте. Скомороха толкнули в спину, и он поспешил к ожидавшей в воротах Умилке. Отроковица широко улыбнулась:
— А ты — герой!
— Ох, лучше бы я им не был.
— Чего так?
— Жилось бы в удовольствие.
По Торговой улице, мимо усадеб Словенского Конца, Радим и Умилка прошли на Торжище. Чего здесь только не продавали! Скоморох не помнил града, где бы он видел такое скопление делового народа. Даже в стольном Киеве было спокойнее. Там протиснуться между палатками было просто. В Новгороде же местами возникали такие заторы, что Радим опасался застрять в них надолго. Иноземцев кругом было немерено. Каждый второй был одет либо по-гречески, либо по-франкски, а кое-кто носил вовсе незнакомое Радиму платье. Продавали мыслимое и немыслимое. Наряду с молодым зерном и откормленным скотом, тонкими паволо-ками и причудливыми височными кольцами, торговцы предлагали пестрых заморских птиц и шкуры диковинных зверей, прозрачные кувшины с разноцветными жидкостями и исписанное рунами оружие.
— Скорее сюда! — Умилка дернула Радима за рукав.
Она тащила его за одну из палаток. Там девушка опустилась на корточки, жестом приказав скомороху сделать то же самое.
— Что? Что такое?
— Смотри, едут!
Через толпу пробирались двое вершников в длинных синих плащах. Они внимательно вглядывались в суетящихся людей, время от времени покрикивая на тех, что мешали проезду. Судя по длинным мечам в кожаных ножнах и драгоценным гривнам на шее, это были не простые новгородцы.
— Кто такие?
— Гриди бискупли! Тебя ищут!
— Ты их знаешь?
— На плащи глянь. Бискуп нарочно другим синий цвет носить запретил. Чтобы боялись, как увидят.
Вершники проехали мимо. Умилка поднялась на ноги:
— Пошли! Нам мимо Готского двора. Хоть бы там гридей не было.
— Пошли…
Радим еле поспевал за верткой Умилкой. Один раз он чуть не сшиб зазевавшегося торговца вяленой рыбой. Тот рассыпал товар, и вслед скомороху полетели ругательства. Когда они потонули в рыночном гомоне, спутники уже стояли на берегу Волхова. От увиденного у Радима расширились глаза.
— Вот это да!
— Не зрел такого? Верно говорят, ни в одной земле такого чуда нет, — заявила Умилка.
Через великую реку тянулся длинный деревянный мост. Он покоился на десятках толстых дубовых столбов. Настил был положен на такой высоте, что под ним проходила большая ладья с отомкнутой мачтой. Даже в стольном граде Киеве Радим не видел ничего подобного. Днепр никогда не мостили. Водная гладь широка, течение могуче. Как только держится это чудо?
На левом берегу Волхова виднелся детинец. Толстыми дубовыми городнями он опирался на высокую каменистую осыпь. Множество вежей грозно смотрело узкими бойницами на реку. Высоко над стенами сверкали золоченые купола Святой Софии. Совсем как в Киеве. Недаром Новгород кличут полуночной столицей. Есть чем очи порадовать.
У моста стоял вирник в синем плаще и собирал плату.
— Одна резань! Одна резань! Не стесняйтесь, проходите! В Святой Софии скоро к обедне зазвонят! Торопитесь, люди православные!
Радим вопросительно посмотрел на Умилку. У него не было и резани.
— Мы через мост не пойдем, — заявила девушка. — Княжье дворище, где посадник бытует, на этом берегу. Вон частокол за площадью видишь?
— Вижу.
— Нам туда.
Княжье дворище, известное как Ярославово, было крепким острогом. Ограда в два человеческих роста плотно окружала многоярусный терем и хозяйственные постройки. Поодаль виднелась небольшая церковь. Она была посвящена Святому Олаву, королю и крестителю Норги, много лет назад попытавшемуся вернуть власть над своей страной с помощью великого князя Ярослава, но павшему в битве.
— Мы пришли. Вот хоромы посадника.
— Благодарствую, Умилка. Чем смогу, отблагодарю. Хочешь, приходи сюда завтра поутру. Думаю, я разживусь чем-нибудь у боярина.
— Не надо, Радим. Братья и так много у тебя отняли.
— Значит, мы больше не увидимся? Радиму отчего-то стало грустно.
— Все может статься… Прощай, Радим!
— Счастливо, красавица!
Умилка шмыгнула между прохожими и затерялась в толпе. Радим, тяжело вздохнув, постучал в калитку.
— Кто таков? — спросил привратник — дюжий детина в железном доспехе.
— К боярину. Слуга его верный Радим пожаловал.
— Первый раз о таком слышу.
— Я в Новгороде доселе не был. Потому обо мне и не говорили.
— Ты из каких краев?
Радим задумался — аи впрямь, из каких он краев?
— Из земли низовской. Пусти меня к боярину, он все тебе скажет, ежели захочет.
Привратник хмыкнул, оглядел скомороха с ног до головы и освободил проход.
— Эй, малой! — крикнул он холопчонку. — Проводи человека к боярину. Он сейчас плотничает.
— Слушаюсь, господин…
Радим последовал за холопчонком в обход терема. Они прошли мимо птичьего двора, миновали конюшню, в которой юный конюх натирал бока двум породистым жеребцам. Далее виднелся небольшой навес. Там были сложены бревна, поленья и свежеструганые доски. Около грубо сколоченных козел расположились несколько человек. Двое, в поту и опилках, возились с какой-то деревянной конструкцией, трое других стояли рядом и давали указания.
— Не эту! Вон ту, балда, досочку бери!
В белой шелковой рубахе, голубых шароварах и расшитых золотыми узорами яловых сапожках Остромир и без слов выглядел хозяином. За три года, что Радим его не видел, боярин совсем не изменился. По-прежнему аккуратно причесан, светел ликом и прям осанкой. Может, чуток погрузнел в животе, однако это ему не мешало. Наоборот, придавало солидности.
Рядом с Остромиром стояли другие видные люди. Один, одетый во все черное, включая длинный плащ с колпаком, держал руки скрещенными на груди. На пальцах черного человека блестели драгоценные перстни. Опытным взглядом Радим определил, что камушки в украшениях редкие, яркие, чистой воды се-марглы. Второй товарищ боярина был разодет еще пышнее. Его грузное тело еле вмещалось под парчовую накидку, перекинутую через плечо. Руки богатея были унизаны браслетами и кольцами, на шее висело несколько золотых цепей с драгоценными подвесками, крестообразная фибула на груди сверкала прозрачными адамантами.
— Господин! К вам гость! — громко сказал холоп-чонок.
— Кто еще пожаловал?
— Доброго здравия, светлый боярин! — Радим склонился в поклоне.
Остромир сильно удивился. Его брови поползли вверх, усы зашевелились.
— Неужели Радим? Давно о тебе даже слуху не было. Какими судьбами?
— За вашей милостью, светлый боярин!
— Что-то новое… Раньше ты от меня все ускользнуть норовил.
— Напраслину возводите, господин светлый боярин! Просто я своим был промыслом занят, а вы своим. Не вините сирого. Нынче только вы мою голову спасти можете.
— Что случилось?
Остромир заметил, что все вокруг прислушиваются к разговору. Он нахмурился:
— Что встали? Работайте, работайте! Чтоб мне к вечеру будку сколотили! А то велю Косолапому вас порвать, нерадивых.
Тут же застучали топоры, запели наструги — холопы вернулись к своему занятию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38