Да ты ж нехристь, Яков. Тебе не втолкуешь. А скомороху епитимья — седмицу на воде и хлебе.
— Что ж так сурово, батюшка? — Радим обиженно посмотрел на пресвитера.
— Чтоб урок был, дорогой. Крому же забирай. Ее какой-нибудь холоп боярский продал, хоть права не имел.
— Армен! Что ты говоришь! Я честно отдал три резани! — возмутился Яков, — видимо, не ожидал такого поворота событий.
— Я сказал, — устало ответил пресвитер.
— Яков, подчинись, — обратилась к мужу Сара и потянула его за рукав. — Будет тебе.
— Аи, беда мне беда! Все против бедного честного торговца. Будь по-вашему. Только пусть скоморох обещает вернуть три резани. Хоть не сейчас, но к Песаху обязательно.
— За свое добро? Не бывать такому! Моя крома!
— Ограбили, обобрали! — запричитал Яков и, опустившись на скамью, показательно зарыдал.
— Отдохнули — хватит, — подал голос безучастно наблюдавший за спором Сигват. — Наляжем на весла. Надо к Березейке до темна добраться.
Хоть и плыть по течению легче, чем против, но гребцы устали уже к полудню. А тут, как нарочно, на берегу показалась отара овечек, пришедших на водопой. Сигват решил, что сами боги дают знак: надо остановиться и перекусить. Увидев ладью, полную суровых воинов, пастух почел за благо стремительно скрыться в лесу. Он хотел увести и отару, но глупым животным очень хотелось пить. Насытившись, они попытались убежать от норманнов, однако это удалось только тем, на кого не хватило сулиц. Остальные остались лежать на берегу, захлебываясь в собственной крови.
— Знатная добыча! — Яков так и сиял, будто не было недавних распрей со скоморохом. — Тут и про запас будет.
— Это вряд ли, — заметил Хельги. — Мы проголодайт.
Решили готовить баранину на пару. Для начала побросали в костер речные камни. Пока они грелись, Хельги и его ребята освежевали и разделали овец. Принесли котел. В него положили раскаленные камни, а потом сочащиеся кровью куски мяса. Котел закрыли крышкой и прижали ее бревном.
В ожидании ужина спутники завязали беседу о том, что делать дальше.
— Если все правда, что поведали об идолище разбойничьем, то это творенье диавола, — начал Армен. — Решил он Господа Бога опорочить и рабов его к рукам своим прибрать. Трудно будет с отродьем сатанинским тягаться. Мечом дело не решить, только рать положите.
— Есть на тварь управа, — возразил Сигват. — Она оружия боится.
— Но поразить-то его не смогли?
— Нет. Но у нас сил не было. Коли вся дружина тварь бить начнет — конец злобному альву.
— А если не конец? Тут, дорогой, не в силе железной дело. А в силе духа. Молитвою супостата обрушить Не пытались?
— Не до того было.
— Ясно, язычник. Ну, а ты, Радим, что ж не вспомнил Господа Бога?
— Батюшка, не гневись, однако ж Господа все больше тот вспоминал… распятый. Не по себе было. То дрожь, то ярость, никаких светлых дум.
— Плохо, что средь вас мудрых христиан не нашлось. И теперь ту же ошибку повторить хотите. Диавола оружием земным не одолеть.
— Так, батюшка, вы же с нами, — скромно заметил скоморох.
— Да уж, теперь не отступлю. Но я не столь мудр. Тут воистину святой человек нужен. Как блаженный Августин или апостол Иоанн. Знаю одного такого. У Торжка в монастыре настоятелем пребывает вот уж не один десяток лет. Его бы к нам…
— Уж не об Ефреме ли, братце Георгия да Мойши Угринов, ты речь ведешь, Армен? — поинтересовался Яков.
— О нем, о единственном из рода Угринов, коему чудом удалось избежать козней Святополка князя Окаянного.
— А почто изводили тех Угринов, батюшка? — поинтересовался Радим.
— По святости их. Диавол не дремлет, и как ныне поднял голову в Новгородчине, так при отцах наших всю землю поверг в хаос, отдал Окаянному. Ежели б не Угрины, быть нам в руках сатанинских.
— О таком не слышал. Я скоморошу, по разным местам хожу, о Святополке байки знаю. Но все говорят: силу брата обрушил князь великий Ярослав. Об Угринах я не слыхал.
— Беда, когда святых забывают, — сокрушенно покачал головой Армен. — Князь велик, и меч его востер, но без молитв святых угодников не свершилось бы успокоение земли Русской. После того как сатана злыми кознями Владимирычей наших поссорил, натравил, как псов диких, друг на друга, а Окаянный князь наслал язычников-варягов на братьев своих, восторжествовало зло на земле. Долго ли, коротко ли, но свершилось дьявольское дело. Пал князь великий Борислав Владимирыч, зарезанный яко агнец. До последнего рядом были Угрины, трое братьев, юных телом, да крепких духом. Старший из них, Георгий, попытался было заступить дорогу убивцам, но сгиб, удостоившись мученичества во славу Божию. Моисей же да Ефрем взяли мощи его благословенные и отдались милости княжны Предславы, сестры князя великого Ярослава. Говорят, уже тогда от тех мощей чудес много произошло. Только правды все одно мало кто помнит, ибо пришел вскоре в Киевскую землю владетель ляшский Болеслав, призванный губителем Окаянным. Было сражение горячее. Много крови русской пролилось, много жен вдовами остались. Моисей попал в полон к ляхам вместе с благодетельницей своей Предславой, а Ефрему утечь удалось. Из мощей же он только главу мученика Георгия спас. Остальное злые ляхи захова-ли в неизвестное место, ибо было им пророчество, что православные святые погибель им учинят. Но что б они ни делали, промысла Божия не изменить. Как Ефрем, уйдя к Торжку, удалился в скит, так и Моисей постригся в иноки. Но если первого глава его святого брата берегла, то второму пришлось примерить венец страстотерпца. Ведь постригся он вопреки чаяньям ляшки, у коей в рабстве пребывал. Она на молодого Моисея глаз положила, в грех его тянула. Да не тут-то было. День и ночь держался он молитвами Божьими, скверну отвергал, в Боге спасения искал. Наконец, и венец мученический принял, дабы святостью своей землю родную спасти.
— Его убили?
— Повелела распутница ему тайные уды урезать. Чтоб значит ежели не с ней, так ни с кем боле.
— Ох, беда…
— Так и думала греховодница. Да только ошибалась. Для святых людей умерщвление страстей плотских не беда, а благо. Претерпел Моисей все боли и печали, только крепче в вере стал. Стал он молить Господа не переставая о погибели для ляхов. И услышал его Боже. Даровал Господь победу мечу Ярославову. Пал Окаянный князь в неизвестной земле, а Болеслав в муках умер. У ляхов же замятия началась. Моисей вышел на Русь и своей благочестивой жизнью стал пример подавать. Видывал я его в Антониевом ските под Киев-градом. Благочестивый старец был, да будет ему земля пухом. Теперь только один инок той же святости в земле Русской есть — брат его Ефрем. Воистину, будь он с нами, нечего б ныне было страшиться.
— Я тоже Ефрема знаю. Мудрый старец. Не только Евангелие, но и Тору знает. Однако сомневаюсь, что Ефрем сможет к Волочку добраться. Он давно на ладан дышит.
— Да и времени ему весть подать нет, — сказал Сигват. — Скверна резво идет. Еще неделя — и тати всю Новгородчину заполонят.
— Времени, конечно, мало. Но с голыми руками много не навоюешь.
— А мы не с голыми руками. Срубим идолище и в землю уроем, — поддержал норманна Рад им. — Пусть оттуда пошипит.
— Наивный! Диавол себя в обиду не даст.
— А куда денется? Всех татей дружина положит, так он только шипеть и сможет.
— Дело говоришь, — одобрил слова скомороха Сигват.
— Без имени Господа, дорогой, с супостатом не справиться.
— Так это вы, батюшка, помогите нам. Ежели до того, как дружина с ворогом сладит, молитва идолище спалит — мы только рады будем.
— Я сделаю все, что потребуется. Но, увы, хоть вера моя крепка, но грехи тяжки. Вот даже вас, язычников, за собой повести не могу.
Тем временем кушанье поспело. Сара, сопровождаемая неодобрительным взглядом мужа, принесла туесок с солью и пучок черемши. Спутники достали ножи и начали делить мясо.
Радиму вспомнился окровавленный Валуня, оставшийся в одиночестве против сотен врагов, и стало грустно. Неужели он больше не увидит этого веселого, ростоватого отрока, у которого только-только стала складываться жизнь? Отчего так: едва Радим сблизится с кем-то, судьба их разлучает? Боги не хотят, чтоб у скомороха появились друзья? Или он сам виноват, что не может сберечь близких людей?
Закончив с барашком, спутники быстро погрузились в ладью и взялись за весла. Не съеденные туши забрали с собой, к несказанной радости Якова. После обильной еды клонило в сон, но Сигват не дал рассла-'иться. Исполняя обязанности кормчего, он постоянно подгонял гребцов:
— Живее! Веселее! Раз! Еще раз!
Яков был уверен, что, дойдя до устья Березейкина ручья, он расстанется с Сигватом и его соратниками, каково же было удивление купца, когда вечером, придав к берегу, норманн заявил, что все пойдут с ним, стеречь корабль останутся только Хельги, его воины да холопы-иудеи.
Яков бурно запротестовал:
— Такого уговора не было! Я только помог добраться до князя, а теперь наши дороги расходятся. Мне до стужи в Булгар надо попасть!
— Успеешь, — коротко ответил Сигват, снаряжаясь в путь.
— Ну что вам проку от меня, старого, больного Человека? — взмолился Яков. — Я даже меч держать не могу, копье и на пару шагов не брошу. Ой, пощади, Сигват!
— Ты — иудей. Вы — иудеи — Бога христианского распяли. Совсем как того альва. Может, чем и поможешь.
— Аи, не надо! Я ж не рабби какой, я простой человек.
— В любом случае, нам нужна твоя ладья.
— Это еще зачем? — возмутился Яков, размахивая руками. — Дружину тут не поместить.
— Зато передовой дозор — можно.
— Ой, разорите вы меня! Ну почему, почему, Сара, мне так не везет?
— Такова жизнь, милый Яков. Такова жизнь… Зато с самим светлым князем перемолвимся. У нас есть о чем его попросить.
В дорогу пустились уже в темноте. Чтобы постоянно не спотыкаться, нарубили сосновых веток и запалили факелы. Идти стало легче.
К Березейке вышли ближе к полуночи. На околице были остановлены стражей. Дружинники быстро признали Сигвата и разрешили пройти в деревню. К веже князя пеструю компанию не пустили. С особенным подозрением косились на Радима — видимо, смутно припоминая приказ взять его живым или мертвым.
Сигват переговорил с княжьим огнищанином и, вернувшись к спутникам, сказал:
— Князь недомогает. Никого видеть не хочет. Но нас примет. Не всех. Со мной пойдет только Радим. А вы ждите тут.
— Холодно. Я замерзну! — недовольно воскликнул Яков. Его надежда быть допущенным к княжьему столу рухнула, а потому он позволил себе обидеться.
— Браги, пусти их к костру, — попросил Сигват. Огнищанин согласно кивнул. Радим поспешил за норманном, оставив недовольно ворчащего Якова в компании жены и хмурого Армена. Встречаться с князем не хотелось, но было необходимо.
Владимир лежал на толстом тюфяке, укрытый теплыми шубами до самой головы. Бледное лицо ярким пятном сияло в темноте, рассеиваемой одинокой свечой. Рука больного сжимала массивный серебряный крест.
— Говорите, — негромко велел князь. — Тати торжествуют?
— Государь, я потерял всю дружину.
— Всю? — Радиму показалось, что Владимир не сильно удивился. — Что же теперь?
— Нужна твоя помощь, государь. Дай мне своих людей. Я знаю, куда надо идти и что надо делать.
— Что ты знаешь, Сигват? Это ведь не просто тати, так?
— Они порождения Хеля. Их конунг распят на Лысой горе на косом кресте. Злая волшба окутывает его. Слова конунга слышны за десятки поприщ. Тати — всего лишь послушные холопы.
— Это беда, — Владимир откинулся на парчовую подушку и закрыл глаза.
— Но мы справимся с ней. Дай мне дружину.
— Одну дружину ты погубил. Тебе мало? По справедливости я должен тебя казнить.
— Казни, государь, но прежде дай с Хелем поквитаться.
— Нет тебе веры, Сигват. Вот и убивца этого, скомороха, с собою водишь. Зачем?
— Благодаря ему Лысую гору нашли, и снова найдем.
— Сам-то путь забыл? Быстро прочь бежал?
— Не гневайся, государь, но скоморох на ум скор. Кроме того, к волшбе неравнодушен. А дорога к конунгу злобных альвов вороженная.
Радим невольно покраснел от смущения и еле сдержался, чтобы не отплатить норманну ответной похвалой. Владимир вперил пристальный взгляд в Радима:

— На вид и не скажешь…
— Дай дружину, государь, и ты убедишься, что не лгу. К завтрашнему рассвету будем у Лысой горы.
— Я должен подумать.
— Надо спешить, государь. С каждым днем татей становится все больше. Сила Хеля растет и ширится.
— Я знаю, — слабо ответил Владимир. — Ступайте. Я передам свое слово на восходе.
Делать в веже больше было нечего. Князь свое слово сказал. И ничего радостного оно не содержало. Удрученные, Сигват и Радим с поклоном удалились.
— Что будем делать?
— Спать, — коротко ответил Сигват.
— Утро вечера мудренее… — задумчиво произнес Радим.
Нельзя сказать, что Яков, Сара или Армен были серьезно обеспокоены решением князя. Никто из них не чуял стремительного приближения беды, а потому небольшая задержка их устраивала. Купца и купчиху гораздо больше волновало, где они проведут эту ночь. Жадные взгляды ратников были прикованы к толстым мошнам иудеев, а потому спать у костра совсем не хотелось. Сигват заявил, что он остается с дружиной, а кто хочет, может поискать ночлег в деревне. Яков возмутился, что его заманили в незнакомое место, а теперь бросают на произвол судьбы, но норманн слушать стенания не стал, ушел к друзьям.
Радиму, как и купцу, было неприятно находиться под пристальным взором суровых воинов. Ему то и дело мерещилось, что из темноты выходят, кровожадно скаля зубы, братья Свистуны. Поэтому в стремлении покинуть княжий стан скоморох поддержал Якова.
— Пойдемте, господин. Мир не без добрых людей. Уверен, нас приютят за небольшую мзду.
— Мзду? Ты сказал мзду? Аи, разорите вы меня! Все хотят мзду! Всегда и везде. Прихожу в Новгород — чальнику плачу, выхожу на пристань — мытарю плачу, везу товар на рынок — вирнику плачу, худо-бедно торгую — плачу и княжьим холопам, и ребятам посадским, и всем, кому не лень честного купчину обобрать. Голый останусь, раздетый, разутый на старости лет!
— Может, и не возьмут мзды, коли понравимся хозяевам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38