полотенцедержатель для ванной
Вот они все тут, эти миниатюрные человечки в своем миниатюрном мирке, чопорно сидящие на стульчиках или прибирающиеся в домике. Я заметила, что инсталляция в витрине была та же, что неделю, а то и две назад. За это время ничто не изменилось. Все эти фигурки остаются неподвижными до тех пор, пока кто-нибудь не придет, не купит их и не унесет с собой, только тогда произойдут какие-то перемены. Меня пробрала дрожь – мысль показалась чересчур безнадежной.В сложившихся обстоятельствах возвратиться в дом Мортимеров было не так уж и неприятно. Джулиус открыл дверь прежде, чем я успела позвонить, а два его сына-подростка, очень угрюмо предложив херес и печенье, проводили меня в маленькую нижнюю гостиную. Я обрадовалась, что Джулиус решил собрать всех здесь, а не в парадном салоне, которым его мать пользовалась лишь в официальных случаях и где время от времени устраивала небольшие выставки из своей коллекции.По причине неуемного мальчишеского любопытства, будучи не в состоянии соблюдать напускную сдержанность, приличествующую обстоятельствам, подростки то пытались кататься на лифте для инвалидной коляски, то сновали по комнате, шаркая своими все еще слишком большими по сравнению с телом ступнями, и нервно хихикали, если одному из них доводилось вдруг, например, чихнуть. Мне это нравилось. Их мать Линда приветствовала меня из противоположного угла комнаты, едва кивнув и скроив кислое подобие улыбки, и тут же повернулась спиной. Секретаршам не следует выходить замуж за боссов – они никогда не избавятся от неуверенности в себе: Линда всегда держалась со мной настороженно и отчужденно. Сейчас она, видимо, опасалась, что я лишу их фамильных драгоценностей.В комнате собралось человек четырнадцать – кроме меня и адвоката, все были членами семьи. Мы ожидали, когда поверенный в делах миссис Мортимер займет свое место. Прежде чем приступить к чтению завещания, он попытался разрядить обстановку, обронив несколько не относящихся к делу и ничего не значащих реплик. В углу гостиной стояла автоматическая инвалидная коляска. Мне она все еще не казалась пустой, слишком много воспоминаний было с ней связано. Странным образом я ощущала, будто хозяйка до сих пор сидит в ней, ожидая, когда по ее повелению разыграется последний акт представления, чтобы лишь после этого окончательно удалиться на небеса, в тамошнюю великую картинную галерею. Глава 7 Я смеялась и никак не могла остановиться. Подмигивала инвалидной коляске и воображала, будто сама ее пустота есть нечто вроде ответной улыбки. Да, я смеялась, несмотря на то что понимала всю неуместность своего поведения, – меня могли счесть дурно воспитанной или сумасшедшей. Моя часть наследства, представляя собой нечто вроде дружеской мести, милой шутки, была – не будем жеманничать – весьма существенной и весомой. И именно это последнее обстоятельство, а вовсе не ее подлинная художественная ценность, породило отнюдь не безоговорочно одобрительный ропот. Едва ли кто-нибудь из присутствующих когда-либо видел то, что завещала мне миссис Мортимер; они не могли судить ни о том, представляли ли эти картинки выдающееся или слабое произведение искусства, ни об их размерах, ни о стиле, ни об образной системе. Но они знали, что имя автора сулит деньги, и по гостиной прокатился хорошо различимый шепоток. Дорогой подруге и окантовщице моей коллекции Маргарет Перси за честность и прямоту, проявленные в тот день, и за то, что она была совершенно права, а также до раздражения высокопарна, я завещаю портфолио офортов Пикассо под названием «Танцы огня» целиком и полностью, без каких бы то ни было оговорок. Портфолио в нетронутой упаковке находится в третьем ящике снизу желтого горизонтального стеллажа. Рис Фишер недавно произвел оценку, документ приложен к планшету с офортами. Надеюсь, Маргарет, что Вы их продадите и на вырученную сумму хорошенько повеселитесь, потому что Вам давно пора это сделать. Подумайте о каком-нибудь мальчике для легкого флирта. Мне очень хотелось оставить Вам и свою инвалидную коляску в качестве memento mori Помни о смерти (лат.)
или, точнее, memento torpidus Помни о парализованном или «о бездвижности» (лат.)
, но я подумала, что это будет явным капризом и несправедливостью по отношению к кому-то, кому она действительно необходима. Вам эта вещь реально никогда не понадобится. Имелось и дополнительное распоряжение, написанное, судя по всему, непосредственно перед кончиной. Прилагаю конверт. Это скромный «прямой» подарок. Я хочу, чтобы Вы истратили эти деньги на какой-нибудь легкомысленный наряд. НЕ на леггинсы, джемпер или что-то, что закрывает колени. Я знаю толк в ногах и утверждаю, что у Вас они исключительно хороши. Прощайте, моя дорогая, и да благословит Вас Бог. Бедный поверенный старался смотреть куда угодно, только не на мои ноги, которые, впрочем, были целомудренно прикрыты клетчатой юбкой. Со смущенной гримасой, призванной, видимо, изобразить улыбку, он вручил мне конверт. Смеяться я начала уже при упоминании моей «высокопарности», дошла до кульминации при совете «подумать о мальчике для легкого флирта» – и где она только нахваталась подобных выражений? – и только когда дело дошло до комплимента моим ногам, немного успокоилась. Я слышала, как все вокруг перешептывались с явным неодобрением. Пикассо. Я посмотрела на «Головку девочки» Матисса, висевшую на прежнем месте и ставшую теперь скорее всего собственностью Джулиуса. Что ж, миссис Мортимер, наверное, была права. Вскрывая конверт, я почувствовала, как все вытянули шеи, поджали губы, и в воздухе повисло напряжение, так что, увидев, что в конверте четыре пятидесятифунтовые банкноты, испытала радость. Вполне разумная сумма. Не слишком большая, чтобы мне было страшно ее истратить, и не слишком маленькая, чтобы ее хватило лишь на какой-нибудь пустяк. Золотая середина. К тому же по вздохам облегчения, послышавшимся со всех сторон, я определила, что родственники миссис Мортимер оценили сумму так же, как и я. Все вежливо улыбнулись, и чтение завещания продолжилось.Хотя по окончании церемонии участникам снова предложили херес и печенье, я задержалась лишь на несколько минут, как требовали правила приличия. Прежде чем покинуть дом, подошла к инвалидному креслу и «похлопала его по плечу», пожелав обрести хозяина, с которым оно не заскучает.– Она передала его благотворительному фонду помощи художникам. Вполне уместно, – кисло сообщила Линда.– У нее была масса замечательных идей, – сказала я. – Мне ее будет очень не хватать.– Как вы думаете, сколько стоит ваш Пикассо? – спросила она как бы невзначай.Оценочный реестр лежал у меня в сумке, но я не стала его вынимать.– Немало, – ответила я и почувствовала, как вдруг перехватило дыхание, – впервые я по-настоящему осознала всю тяжесть утраты друга и покровительницы.У Линды посуровел взгляд, словно она приняла решение открыто выйти на тропу войны.– Мы очень любили друг друга, – добавила я.– Оно и видно, – не сдержалась Линда и резко отвернулась.Я пошла попрощаться с Джулиусом.– Значит, Пикассо? – хмыкнул он, пожимая мне руку. – Всегда терпеть его не мог. А мама вас очень любила. Думаю, она хотела, чтобы я родился девочкой. – Джулиус произнес это с тоской, и я подумала, что он скорее всего прав.– Что вы собираетесь делать с коллекцией?– Посоветуюсь с Рисом Фишером. Возможно, мы продадим лучшие картины, остальное, разумеется, сохраним для мальчиков. – Мы одновременно посмотрели в тот угол, где «мальчики» мутузили друг друга: один пытался засунуть печенье за шиворот другому. – Надеюсь, и положенное время они научатся ценить искусство, – со вздохом предположил Джулиус.– Вот что я всегда обожала. – Я указала на Матисса.– Да, – согласился Джулиус, – портрет очень мил. По крайней мере лицо на нем изображено безо всяких искажений, и художник… – он, прищурившись, прочел имя, – Матисс… слава Богу, не пририсовал девочке три носа.– Она очаровательна, – сказала я и почувствовала, что действительно готова расплакаться.– Маме ведь было восемьдесят три года, знаете ли. Она прожила гораздо дольше, чем пророчили доктора.– Это искусство ей помогло. – Я вспомнила замечание миссис Мортимер об Эмерсоне. – Страсть продлевает жизнь.Джулиус печально улыбнулся:– Тогда я, наверное, проживу недолго. – Его взгляд исполнился грусти, глаза чуть заблестели. – Что вы собираетесь себе купить на эти наличные? – Он скользнул взглядом по моим ногам. Блеск в глазах стал ярче. – Что-нибудь короткое?Мне явно пора было прощаться.
Я брела по газону вдоль Стрэнда. К вечеру стало прохладно и свежо от прошедшего дождика. Людей на улице было немного – настоящее весеннее тепло, а следовательно, и время посещения пабов, еще не подошло. Меня это устраивало. На ходу я тихо плакала крупными, неудержимыми слезами – лучший способ поплакать, – плакала без определенного повода, просто предаваясь тихой печали. К тому времени, когда я дошла до Кью-бридж, слезы высохли, я чувствовала себя опустошенной, как комната, из которой вынесли мебель, освободив место для новых вещей, но больше не напоминала себе тот неизменный кукольный домик с витрины. Я позволила своим мыслям свободно чередоваться в голове в такт шагам. За шутливыми словами миссис Мортимер скрывалось весьма разумное послание. Остановившись, я наклонилась и чуть приподняла подол, чтобы удостовериться в справедливости ее комплимента. Мимо проходила пара, прогуливавшаяся с собакой. Я подняла голову. Мой взгляд встретился со взглядом женщины – холодным и взглядом мужчины – восхищенным. Я двинулась дальше, мои мысли стали более серьезными.Что составляло теперь мою жизнь? Мастерская. Это, так сказать, кровеносная система моего существования – бизнес. И ток крови в ней, как я вдруг осознала, весьма слаб. Конечно, была еще Саския, но она – в том числе и в буквальном смысле слова – уже отправилась в самостоятельное плавание, стала сама себе рулевым и более не нуждалась в моих интенсивных заботах. Еще у меня имелись друзья. Джилл с Дэвидом, Верити, Колин – самые близкие. Но у всех у них так или иначе были партнеры. У Джилл – Дэвид. У Верити – новый знакомый, который дарил ей цветы, готовил для нее еду и умел чинить пробки. У Колина – сонмы поклонниц, которые так и висли на нем. Он утверждал, будто приходит ко мне, чтобы от них отдохнуть. Остальные – это всего лишь приятели: сходить в театр, поужинать, пообедать вместе… Миссис Мортимер больше не было. Саския уехала. А я осталась. Осталась с парой хороших ног, почти полным отсутствием седины в волосах и – тут я остановилась, чувствуя, как бьется сердце, – деньгами! Эти гнусноватые офорты были способны обеспечить надежное будущее, и неожиданно они оказались моими, я могла в любое время обменять их на кругленькую сумму – достаточную, чтобы мои нынешние сбережения показались по сравнению с ней горсткой мелочи. Теперь я могла предпринять нечто радикальное. Если захочу немного «оторваться». Вдруг я вспомнила о существовании Роджера.А следом пришла другая мысль: нет стимула. Ничего, что заставило бы сердце трепетать, что волновало бы кровь и для чего захотелось бы купить суперувеличивающую объем ресниц тушь. Тут же, на берегу реки, над которой кружили чайки, по которой скользили лодки и которая уносила прочь из-под ног обломки моего кораблекрушения, я решила действовать. Овидий утверждает, что реки всегда оказывают на душу такое влияние, потому что текущей воде все ведомо о любви. И поскольку Овидиево определение любви в целом более широкое, чем большинство других, я восприняла это как знак. Вот что я сделаю, вот лучшее, что можно предпринять в моих весьма благоприятных обстоятельствах: я заведу любовника. Любовника. Не спутника жизни, которому каждое утро в семь часов требуется свежая пара носков, который будет карабкаться на мою стремянку, чтобы закрепить занавеску, а настоящего любовника. Только розы – никаких шипов. Памятуя о неизбежном, судя по всему, разочаровании – что там Грязнуля Джоан говорила насчет постельных радостей? – любовника следует взять на один год. Вполне достаточный, можно сказать, идеальный срок.Подобные соображения не пришли бы мне в голову, не имей я в запасе офортов Пикассо. Благодаря им я могла позволить себе взять годичный неоплаченный отпуск и беззаботно промотать свои сбережения – или по крайней мере ту их часть, какую сочту разумной. А мистер Спитери как-нибудь справится с помощью Джоан и Рэга, в крайнем случае определит им на время в подмогу своего никчемного сына, он ведь всегда этого хотел. В том, что смогу вернуться к этой работе через год, я не сомневалась. А если нет? Ну что ж, спасибо Пикассо за этот выброс творческой энергии – выживу. Пусть теперь другие немного поволнуются. А я побалую себя хорошим винцом и шелковым бельишком. И кому от этого будет плохо? Кого это вообще касается, кроме меня? Нет необходимости ставить об этом в известность даже Сасси. Пожалуй, действительно лучше ей ничего не говорить. Судя по ее реплике в адрес тех немолодых влюбленных, она только разволнуется, еще, чего доброго, испугается, что мы можем выпасть откуда-нибудь из окна в момент физической близости.Когда я подходила к Зоффани-Хаус, решение созрело. В начале апреля солнце садится рано, поэтому уже стали спускаться сумерки. Утки топтались на гальке, покрытой илом, внизу, у реки, в особняках на противоположном берегу светились маленькие, разделенные на множество квадратов окна. Все было до боли знакомо. Что мне требовалось, так это что-нибудь необычное, чтобы, к примеру, огромный мягкий рекламный муляж спустился с неба и – плюх! – шлепнулся прямо на все это. Какой-нибудь бархатный гамбургер с прослойкой кетчупа из красного-шелка или гигантская пара латексных наколенников. Все смешать в кучу, бросить вызов респектабельности, заставить уток прыгать, занавески плясать – сделать что-нибудь, от чего я сама заплясала бы. Отлично, я решилась и тут, над этой текущей маслянистой водой, пообещала себе не отступать, потому что хорошо понимала, как легко снова стать положительной, отправиться домой и к утру напрочь забыть обо всем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
или, точнее, memento torpidus Помни о парализованном или «о бездвижности» (лат.)
, но я подумала, что это будет явным капризом и несправедливостью по отношению к кому-то, кому она действительно необходима. Вам эта вещь реально никогда не понадобится. Имелось и дополнительное распоряжение, написанное, судя по всему, непосредственно перед кончиной. Прилагаю конверт. Это скромный «прямой» подарок. Я хочу, чтобы Вы истратили эти деньги на какой-нибудь легкомысленный наряд. НЕ на леггинсы, джемпер или что-то, что закрывает колени. Я знаю толк в ногах и утверждаю, что у Вас они исключительно хороши. Прощайте, моя дорогая, и да благословит Вас Бог. Бедный поверенный старался смотреть куда угодно, только не на мои ноги, которые, впрочем, были целомудренно прикрыты клетчатой юбкой. Со смущенной гримасой, призванной, видимо, изобразить улыбку, он вручил мне конверт. Смеяться я начала уже при упоминании моей «высокопарности», дошла до кульминации при совете «подумать о мальчике для легкого флирта» – и где она только нахваталась подобных выражений? – и только когда дело дошло до комплимента моим ногам, немного успокоилась. Я слышала, как все вокруг перешептывались с явным неодобрением. Пикассо. Я посмотрела на «Головку девочки» Матисса, висевшую на прежнем месте и ставшую теперь скорее всего собственностью Джулиуса. Что ж, миссис Мортимер, наверное, была права. Вскрывая конверт, я почувствовала, как все вытянули шеи, поджали губы, и в воздухе повисло напряжение, так что, увидев, что в конверте четыре пятидесятифунтовые банкноты, испытала радость. Вполне разумная сумма. Не слишком большая, чтобы мне было страшно ее истратить, и не слишком маленькая, чтобы ее хватило лишь на какой-нибудь пустяк. Золотая середина. К тому же по вздохам облегчения, послышавшимся со всех сторон, я определила, что родственники миссис Мортимер оценили сумму так же, как и я. Все вежливо улыбнулись, и чтение завещания продолжилось.Хотя по окончании церемонии участникам снова предложили херес и печенье, я задержалась лишь на несколько минут, как требовали правила приличия. Прежде чем покинуть дом, подошла к инвалидному креслу и «похлопала его по плечу», пожелав обрести хозяина, с которым оно не заскучает.– Она передала его благотворительному фонду помощи художникам. Вполне уместно, – кисло сообщила Линда.– У нее была масса замечательных идей, – сказала я. – Мне ее будет очень не хватать.– Как вы думаете, сколько стоит ваш Пикассо? – спросила она как бы невзначай.Оценочный реестр лежал у меня в сумке, но я не стала его вынимать.– Немало, – ответила я и почувствовала, как вдруг перехватило дыхание, – впервые я по-настоящему осознала всю тяжесть утраты друга и покровительницы.У Линды посуровел взгляд, словно она приняла решение открыто выйти на тропу войны.– Мы очень любили друг друга, – добавила я.– Оно и видно, – не сдержалась Линда и резко отвернулась.Я пошла попрощаться с Джулиусом.– Значит, Пикассо? – хмыкнул он, пожимая мне руку. – Всегда терпеть его не мог. А мама вас очень любила. Думаю, она хотела, чтобы я родился девочкой. – Джулиус произнес это с тоской, и я подумала, что он скорее всего прав.– Что вы собираетесь делать с коллекцией?– Посоветуюсь с Рисом Фишером. Возможно, мы продадим лучшие картины, остальное, разумеется, сохраним для мальчиков. – Мы одновременно посмотрели в тот угол, где «мальчики» мутузили друг друга: один пытался засунуть печенье за шиворот другому. – Надеюсь, и положенное время они научатся ценить искусство, – со вздохом предположил Джулиус.– Вот что я всегда обожала. – Я указала на Матисса.– Да, – согласился Джулиус, – портрет очень мил. По крайней мере лицо на нем изображено безо всяких искажений, и художник… – он, прищурившись, прочел имя, – Матисс… слава Богу, не пририсовал девочке три носа.– Она очаровательна, – сказала я и почувствовала, что действительно готова расплакаться.– Маме ведь было восемьдесят три года, знаете ли. Она прожила гораздо дольше, чем пророчили доктора.– Это искусство ей помогло. – Я вспомнила замечание миссис Мортимер об Эмерсоне. – Страсть продлевает жизнь.Джулиус печально улыбнулся:– Тогда я, наверное, проживу недолго. – Его взгляд исполнился грусти, глаза чуть заблестели. – Что вы собираетесь себе купить на эти наличные? – Он скользнул взглядом по моим ногам. Блеск в глазах стал ярче. – Что-нибудь короткое?Мне явно пора было прощаться.
Я брела по газону вдоль Стрэнда. К вечеру стало прохладно и свежо от прошедшего дождика. Людей на улице было немного – настоящее весеннее тепло, а следовательно, и время посещения пабов, еще не подошло. Меня это устраивало. На ходу я тихо плакала крупными, неудержимыми слезами – лучший способ поплакать, – плакала без определенного повода, просто предаваясь тихой печали. К тому времени, когда я дошла до Кью-бридж, слезы высохли, я чувствовала себя опустошенной, как комната, из которой вынесли мебель, освободив место для новых вещей, но больше не напоминала себе тот неизменный кукольный домик с витрины. Я позволила своим мыслям свободно чередоваться в голове в такт шагам. За шутливыми словами миссис Мортимер скрывалось весьма разумное послание. Остановившись, я наклонилась и чуть приподняла подол, чтобы удостовериться в справедливости ее комплимента. Мимо проходила пара, прогуливавшаяся с собакой. Я подняла голову. Мой взгляд встретился со взглядом женщины – холодным и взглядом мужчины – восхищенным. Я двинулась дальше, мои мысли стали более серьезными.Что составляло теперь мою жизнь? Мастерская. Это, так сказать, кровеносная система моего существования – бизнес. И ток крови в ней, как я вдруг осознала, весьма слаб. Конечно, была еще Саския, но она – в том числе и в буквальном смысле слова – уже отправилась в самостоятельное плавание, стала сама себе рулевым и более не нуждалась в моих интенсивных заботах. Еще у меня имелись друзья. Джилл с Дэвидом, Верити, Колин – самые близкие. Но у всех у них так или иначе были партнеры. У Джилл – Дэвид. У Верити – новый знакомый, который дарил ей цветы, готовил для нее еду и умел чинить пробки. У Колина – сонмы поклонниц, которые так и висли на нем. Он утверждал, будто приходит ко мне, чтобы от них отдохнуть. Остальные – это всего лишь приятели: сходить в театр, поужинать, пообедать вместе… Миссис Мортимер больше не было. Саския уехала. А я осталась. Осталась с парой хороших ног, почти полным отсутствием седины в волосах и – тут я остановилась, чувствуя, как бьется сердце, – деньгами! Эти гнусноватые офорты были способны обеспечить надежное будущее, и неожиданно они оказались моими, я могла в любое время обменять их на кругленькую сумму – достаточную, чтобы мои нынешние сбережения показались по сравнению с ней горсткой мелочи. Теперь я могла предпринять нечто радикальное. Если захочу немного «оторваться». Вдруг я вспомнила о существовании Роджера.А следом пришла другая мысль: нет стимула. Ничего, что заставило бы сердце трепетать, что волновало бы кровь и для чего захотелось бы купить суперувеличивающую объем ресниц тушь. Тут же, на берегу реки, над которой кружили чайки, по которой скользили лодки и которая уносила прочь из-под ног обломки моего кораблекрушения, я решила действовать. Овидий утверждает, что реки всегда оказывают на душу такое влияние, потому что текущей воде все ведомо о любви. И поскольку Овидиево определение любви в целом более широкое, чем большинство других, я восприняла это как знак. Вот что я сделаю, вот лучшее, что можно предпринять в моих весьма благоприятных обстоятельствах: я заведу любовника. Любовника. Не спутника жизни, которому каждое утро в семь часов требуется свежая пара носков, который будет карабкаться на мою стремянку, чтобы закрепить занавеску, а настоящего любовника. Только розы – никаких шипов. Памятуя о неизбежном, судя по всему, разочаровании – что там Грязнуля Джоан говорила насчет постельных радостей? – любовника следует взять на один год. Вполне достаточный, можно сказать, идеальный срок.Подобные соображения не пришли бы мне в голову, не имей я в запасе офортов Пикассо. Благодаря им я могла позволить себе взять годичный неоплаченный отпуск и беззаботно промотать свои сбережения – или по крайней мере ту их часть, какую сочту разумной. А мистер Спитери как-нибудь справится с помощью Джоан и Рэга, в крайнем случае определит им на время в подмогу своего никчемного сына, он ведь всегда этого хотел. В том, что смогу вернуться к этой работе через год, я не сомневалась. А если нет? Ну что ж, спасибо Пикассо за этот выброс творческой энергии – выживу. Пусть теперь другие немного поволнуются. А я побалую себя хорошим винцом и шелковым бельишком. И кому от этого будет плохо? Кого это вообще касается, кроме меня? Нет необходимости ставить об этом в известность даже Сасси. Пожалуй, действительно лучше ей ничего не говорить. Судя по ее реплике в адрес тех немолодых влюбленных, она только разволнуется, еще, чего доброго, испугается, что мы можем выпасть откуда-нибудь из окна в момент физической близости.Когда я подходила к Зоффани-Хаус, решение созрело. В начале апреля солнце садится рано, поэтому уже стали спускаться сумерки. Утки топтались на гальке, покрытой илом, внизу, у реки, в особняках на противоположном берегу светились маленькие, разделенные на множество квадратов окна. Все было до боли знакомо. Что мне требовалось, так это что-нибудь необычное, чтобы, к примеру, огромный мягкий рекламный муляж спустился с неба и – плюх! – шлепнулся прямо на все это. Какой-нибудь бархатный гамбургер с прослойкой кетчупа из красного-шелка или гигантская пара латексных наколенников. Все смешать в кучу, бросить вызов респектабельности, заставить уток прыгать, занавески плясать – сделать что-нибудь, от чего я сама заплясала бы. Отлично, я решилась и тут, над этой текущей маслянистой водой, пообещала себе не отступать, потому что хорошо понимала, как легко снова стать положительной, отправиться домой и к утру напрочь забыть обо всем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40