Миссис Мортимер нажала кнопку и на полной скорости врезалась в нарядную пару, как раз подходившую к двери; дама и господин разлетелись в стороны, как кегли. Смех сквозь слезы – смотреть на выражение лиц тех, кого сбивает инвалидная коляска. С одной стороны, им хочется потрясать кулаками, ругаться, дать сдачи или хотя бы громко выразить свое негодование. С другой – они понимают, что обязаны оказать снисхождение члену общества, ограниченному в физических возможностях. Поэтому мужчина только поправил сбившуюся набок шляпу, а женщина потерла ушибленную лодыжку. Миссис Мортимер же, лишь, коротко извинившись, невозмутимо восседала в своем кресле, загораживая проход и ожидая, когда какая-нибудь мелкая сошка выскочит и поможет ей проехать здание. Оказавшись в галерее и увидев меня, застывшую, надо сказать, как соляной столб – отчасти от старания подавить смех, отчасти из желания остаться незамеченной, – дама устремилась ко мне, расшвыривая встречающихся на пути знатоков искусства, падавших перед ней, как рабы перед Нероном.– Ну, что скажете? – осведомилась она, сверкая очами и поочередно нажимая на кнопки, отчего коляска бешено вертелась туда-сюда. Я даже испугалась, что миссис Мортимер сейчас стошнит.– Лихо, – признала я, – и не исключает летального исхода.– Возможно, я и вас смогу прокатить, если вы сядете мне на колени, – бодро предложила она. – Хотите попробовать?– Нет, – решительно отказалась я, хотя где-то в уголке сознания и промелькнула мысль: а здорово было бы прокатиться по этому до блеска натертому полу из конца в конец зала! В наши дни атмосфера в мире искусств сделалась затхлой и помпезной, вызывающие хепенинги остались в далеком прошлом. Мы находились в солидном заведении, увешанном ценным имуществом в золотых рамах, представляющим собой надежное вложение капитала, – выставка офортов Пикассо являла собой его часть.– Принесу вам что-нибудь выпить, – предложила я, – а вы пока полюбуйтесь.– Ну нет, – остановила меня миссис Мортимер, – это я принесу вам выпить. Смотрите! – И рванула с места.Я не могла не смотреть. Хозяин галереи тоже. И его жена, и его помощник в костюме из шикарной ткани в узкую полоску, и ассистенты, и клиенты, и зеваки – мы все смотрели. Выражение же лица бармена в белой куртке, когда миссис Мортимер вихрем неслась прямо на него, словно конница Кромвеля, заслуживало того, чтобы быть запечатленным фотокамерой самой Дайаной Арбас. Миссис Мортимер залихватски подкатила к столу с напитками, схватила два бокала и, круто развернувшись, чуть менее стремительно пустилась в обратный путь. Бармен не мог оторвать от нее взгляда. Как, впрочем, и все остальные. Едва ли Пабло в его преклонном возрасте понравилось бы (как могло бы, вероятно, понравиться в юности) то, что его развешенные по стенам работы безнадежно проигрывали в привлечении зрительского интереса этой чисто феллиниевской сценке: старая дама с выпивкой в руке проносится в инвалидной коляске мимо бесценных экспонатов.– Думаю, – тихо сказала я, – нам лучше спокойно двинуться вдоль стены, разглядывая офорты, иначе сейчас поднимется бунт. Отключите автоматику, я сама вас повезу.– Не хочу я ничего отключать, – ответила миссис Мортимер. – И никакого бунта не будет, потому что я собираюсь покупать.– Покупать? Вы же еще на них и не взглянули.– Но это же Пикассо, – резонно заметила она. – К тому же офорты. Новые. И мне они вполне по карману.– Возможно, но вы их видели? Мне кажется, они не так уж хороши.– У вас сегодня, похоже, мрачное настроение, Маргарет, – произнесла она с нехарактерным для нее смущенным сопением.– Каждый гений имеет право на неудачу, – назидательно произнесла я. – Рейнолдс сказал: «Если у вас есть дар, трудолюбие доведет его до совершенства». Думаю, в этот раз гений оказался недостаточно трудолюбив.– Рейнолдс был помпезным портретистом, – снисходительно заявила она. – А судить я буду сама!И, покинув меня, отправилась осматривать экспозицию.Работы были действительно не слишком удачные, и их было очень много: папка, содержащая около двадцати из целой серии оттисков, каждый пронумерован и подписан; еще одна коллекция висела на стенах, изящно окантованная (увы, не мной) в рамки из тончайшей шлифованной меди, и представляла собой значительную материальную ценность, поскольку эти предметы оказались одними из последних, к коим прикасалась рука рано покинувшего этот мир мастера. Но это были сибаритские работы. Избитая тема: стареющие «кентавры» с бычьими головами и восставшими детородными органами и стая похотливых девственниц (цветущие прелести были выписаны стилом возбужденного мастера так скрупулезно и так гипертрофированно, что их обладательницы годились лишь на то, чтобы выделывать всевозможные курбеты, – просто ходить с таким оснащением было бы невозможно). Я подумала, что подобные вульгарные картинки должны быть интимной собственностью автора – как, например, грязные вирши поэта-лауреата. Но миссис Мортимер решила по-своему.Скорее всего виновато во всем было новое инвалидное кресло. Восторг от управления им лишил ее суждения трезвости. Поставив пышный, росчерк на чеке, большую часть остального времени она потратила на то, что с детской радостью совершала рискованные маневры, заезжая в самые тесные уголки и ловко выбираясь из них. О том, какое удовольствие это ей доставляло, можно было судить по раскрасневшимся щекам и диким голубым огонькам, вспыхивавшим в ее глазах. Я не возражала. Ничуть. Почему бы миссис Мортимер не делать то, что ей нравится? Мне даже импонировала идея шокировать всех этих снобов с их притворными восторгами и бухгалтерским подходом к искусству, являвшим собой веяние времени: «О, это же Пикассо! Надо брать!» Я слышала, как кто-то усомнился, листая офорты: «Да, но будет ли это выгодным вложением денег?» – а кто-то другой сообщил, что собирается держать свое приобретение в банковской ячейке. Мне представилось, как Пикассо в зените славы идет, по этой выставке и, слыша подобные речи, собственными руками рвет свои работы в клочья. Каким бы ловким дельцом он ни был, ему вряд ли захотелось бы, чтобы его офорты томились в сейфах господ банкиров, недоступные взорам публики.– Как бы вы их окантовали? – спросила миссис Мортимер позднее, когда мы стояли на Корк-стрит в ожидании ее такси.– Пожалуй, оставила бы как есть, – равнодушно ответила я.– Вы считаете, что я совершила ошибку, так ведь? Думаете, мне не следовало их покупать. Но эти офорты будут прекрасным вложением капитала. – Она сурово посмотрела на меня, как бы предупреждая дальнейшие комментарии. Я и не стала поддерживать разговор. Мне сделалось грустно, потому что никогда прежде миссис Мортимер не оценивала свою коллекцию таким образом. Конечно, она покупала дорогие вещи, но цена всегда была для нее чем-то вторичным по сравнению с любовью, желанием, вдохновением. Ее картины были для нее все равно что возлюбленные, а в данном случае она словно бы завела легкомысленную и ни к чему не обязывающую интрижку.– Так как же, Маргарет?– Медью, – безразлично сказала я.– Я не о том. Вы считаете, что я совершила ошибку?– Не сомневаюсь, что они будут неуклонно расти в цене.– Я вас не об этом спрашиваю.– Лучше всего окантовать их медью, – повторила я, стараясь, чтобы в моих словах прозвучала заинтересованность. – Определенно медью…Миссис Мортимер моргнула.– Ну что ж, я подумаю и решу. Мне очень нравится медь, но, возможно… Ах, вот и машина. Прощайте, дорогая…И она – вжик-вжик – взлетела в своем кресле по рельсам в автомобиль и, небрежно махнув рукой на прощанье, скрылась за хлопнувшей задней дверцей. Мы никогда больше не говорили с ней об офортах Пикассо, и она не просила меня их окантовать, из чего я, несколько уязвленная, сделала вывод, что она обратилась к кому-то другому и что эти работы скорее всего висят где-то в той части дома, куда мне доступа нет.Восторг по поводу чудо-коляски постепенно улегся, и, хотя миссис Мортимер по-прежнему наслаждалась свободой передвижения, которую это чудо техники ей обеспечивало и было весьма кстати, поскольку дама становилась все старше и все слабее, она никогда не вспоминала в моем присутствии тот забавный эпизод на Корк-стрит. Равно как никогда больше, насколько мне известно, не ставила инвестиционный потенциал произведения искусства выше своего критического суждения о нем.Следующей ее покупкой, совершенной несколько месяцев спустя, были два портретных рисунка плодовитого и весьма темпераментного Джона Беллани, изображавшие загадочные, нервные лица с рыбьими глазами. После этого я почувствовала себя намного лучше, потому что рисунки были превосходными и отнюдь не того сорта, какой привлекает ценителей «банковского» искусства с их набитыми мякиной мозгами, независимо от того, сколько каталогов они прилежно проштудировали. Я сделала для этих портретов деревянные позолоченные рамы с богатой резьбой, потому что было в них нечто старинное, и поняла, что не ошиблась, когда миссис Мортимер повесила их в гостиной, сняв отличного Дюбюффе, чтобы освободить место. Меня порадовало то, что изгнанию подвергся Дюбюффе, а не Матисс, и я сказала об этом, когда мы рассматривали ее новое приобретение.– О нет, – ответила она с улыбкой. – Его я не сниму никогда. Это моя любимая картина.– Моя – тоже, – не задумываясь, призналась я.Мне казалось, инцидент с папкой офортов Пикассо окончательно исчерпан. И только после похорон, во время оглашения завещания миссис Мортимер, поняла, что это не так. Глава 5 Совпадение есть стечение двух, казалось бы, не связанных между собой событий, завершающееся неким синтезом. Миссис Мортимер скончалась за несколько дней до того, как Саскии предстояло покинуть здешние берега. Сойдясь во времени, оба эти события – внушающие страх, неотвратимые – словно бы взаимно пригасили драматизм каждого в отдельности. Даже похороны состоялись в тот же день, что и прощальная вечеринка. Сасси предлагала перенести ее, но я решила этого не делать. Побыть в окружении большого количества молодых людей, не обремененных в отличие от меня первыми морщинами, – это показалось мне наилучшим противодействием смерти и кладбищенской скорби. Твердо запретив себе раскисать (для чего следовало ограничиться лишь несколькими глотками шампанского), я не сомневалась, что все пройдет без сучка и задоринки.Единственным огорчением было то, что Джилл не смогла приехать. И она, и Дэвид простудились. Я с облегчением убедила себя, что отчасти поэтому она так пессимистично разговаривала со мной по телефону. Но что-то с ней все же происходило. Когда подруга позвонила, желая извиниться за то, что они не смогут приехать, настроение у нее было по-прежнему мрачным и усугублялось тем, что Аманда прибыла ухаживать за родителями.– Можешь себе представить, – шепотом сообщила Джилл, – она считает, что Канада – прекрасное место для жизни. Нет, ты только вообрази!Аманда выросла безмятежной и хорошенькой, как мать, но в отличие от матери начисто лишенной романтической жилки. В этом она оказалась точной копией Дэвида. В ее годы Джилл мечтала об охряно-лазурных пейзажах Адриатики и бархатистом ночном воздухе, напоенном ароматом жасмина.Округлившийся в последнее время Дэвид был теперь президентом какой-то англо-японской финансовой группы со штаб-квартирой в Ньюкасле. Их дом имел впечатляюще георгианский вид. Уютный, несмотря на внушительные размеры и великолепие, он смотрел фасадом на Шевиот-Хиллз. У Дэвида было много общего с Джулиусом: некогда он тоже путешествовал в «магическом автобусе» хиппи, а потом облачился в застегнутый на все пуговицы официальный костюм. Джилл, всегда болтавшаяся где-то между тем и этим, в конце концов, сдалась на милость реальности, послала воздушный поцелуй несбыточным мечтам, родила двух детей, воспитала их, а теперь выращивала овощи на продажу.– Тебе следовало взять пример с меня и выйти замуж за какого-нибудь богача, – говаривала она прежде. В последнее время я уже не слышала от нее этих слов.Ее мне особенно недоставало, не только потому, что эта вечеринка была вехой в нашей с Саскией жизни, но и потому, что я надеялась, – Джилл останется у меня и мы с ней вдоволь наговоримся. Похороны и расставания вселяют тревогу, а подруга могла меня успокоить, пока я снова не войду в колею. Может, она даже порекомендовала бы какого-нибудь ухажера, эдакого идеализированного обожателя. Такие вещи она любила. Кроме того, во время оглашения завещания миссис Мортимер хорошо было бы иметь рядом человека, который не считает меня бессердечной. Оглашение завещания – еще одно занятное совпадение – должно было состояться в тот самый день, когда отплывал корабль, за что я возблагодарила судьбу: будет о чем подумать, кроме отъезда Саскии.То, что меня тоже пригласили присутствовать, удивления не вызывало. Я ожидала, что миссис Мортимер оставит мне какую-нибудь символическую безделицу в знак нашей дружбы, потому что она сама на это намекала, но что именно это будет, я понятия не имела. Разумеется, фантазировала, но единственная вещь, о которой я мечтала, была слишком ценной, чтобы выпустить ее за пределы семьи.В последний перед отъездом Саскии вечер мы с ней – только вдвоем – пошли во французский ресторан «Яблоко любви», от души веселясь по поводу названия, хотя Саския и заметила:– А мы с тобой и впрямь чуть-чуть похожи на расстающихся влюбленных, разве нет?«Неужели действительно похожи?» – подумала я. Мне это не казалось правильным.Саския выглядела и говорила как совершенно взрослый человек.– Интересно, каким он окажется? И понравятся ли мне его работы? Судя по всему, у отца очень большая студия, и мне найдется в ней маленький уголок, если я захочу поработать. Разумеется, я постараюсь немного попутешествовать, но база – своего рода приют скитальца – будет у него. – Она рассмеялась.Я тоже попробовала улыбнуться, но безуспешно – мне было больно, и не было сил притворяться.– Думаю, мы поладим, – заметила Сасси.Я не сомневалась, что так и будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40