Я подошла к окну и взяла у него последний планшет. Рисунки были сделаны по фотографиям, которые я хорошо знала, – я, Лорна, Дики, Саския в младенчестве. Фишер был прав: первые работы грешили безжизненной статичностью, но большинство последующих были великолепны. Мне ничего не оставалось, как улыбнуться.– Яблоко от яблоньки… – ворчливо признала я. – Он тоже был развит не по годам.Фишер достал часы из жилетного кармана.– Сейчас придет Джулиус. И на этот раз, – он предупреждающе поднял палец, – я прошу тебя вообще ничего не говорить. Особенно о красоте мастерски нарисованных фаллосов. Полагаю, Линда до сих пор не оправилась от твоей лекции. – Он хмыкнул. – Боюсь, я тоже. Сохраняй хладнокровие. И полную невозмутимость.– В присутствии Джулиуса я всегда невозмутима.Фишер очень проницательный человек.– Ом имел на тебя виды? Так-так.– Жена его не понимает, – драматически вздохнула я.Фишер, разливавший херес по рюмкам, прервал свое занятие и, взглянув на меня, расхохотался:– Его жопа получит свой бассейн – и при этом без ущерба для мортимеровской коллекции. Во всяком случае, никто ничего не заметит.Слоняясь по комнате со своей рюмкой, я листала старые каталоги – Дерен, Фринк, средневековая резьба по слоновой кости, коллекция Бэррона. В наши дни само собрание фншеровских каталогов представляло собой ценную коллекцию. Отчасти я вес еще сердилась из-за Дики, отчасти испытывала любопытство.– Где состоится выставка?– Ах, выставка… – Рис что-то достал из своего антикварного горизонтального стеллажа для эскизов. В некоторых ситуациях он бывал таким позером, этот Фишер. – В Вест-Эндс. Точнее, на Корк-стрит. Как ни странно – чистое совпадение, – мы получили старую галерею Блейка, ту самую, в которой выставлялось вот это, помнишь? – И швырнул на стол портфолио с моим Пикассо.– Как же мне не помнить, – сухо сказала я. – Миссис Мортимер устроила там свое шоу на новой электрической инвалидной коляске, чем посеяла всеобщую панику.– Да, это была женщина! И какой острый глаз. Помнишь ту девичью головку Матисса?– Разумеется. Такое изящество линий.Он кивнул:– О да. Линии у него действительно изящные… Эта девочка была одной из внучек семейства Штейн – известных меценатов, в частности и его покровителей. Говорят, он вел себя по отношению к ней как грязный старикашка. Еще хереса?Джулиус явился красный и возбужденный, сказал, что застрял в пробке. Поскольку на подбородке виднелся след от помады и цвет лица был несколько ярковат, я предположила, что он задержался из-за чего-то более существенного, чем пробка, и весело поинтересовалась:– А Линда не с тобой? – Он ответил, что она с мальчиками в отъезде. – Ах, вот оно что, – посочувствовала я. – Должно быть, тебе одиноко без них. Это джем, – я вгляделась в его подбородок, – или помада?Джулиус бросил на меня косой взгляд и принялся стирать пятно, а когда я дружески поцеловала его в обе щеки, вид у него стал еще более смущенный. Потом он передал Фишеру плоский пакет из коричневой оберточной бумаги. Фишер взял его и очень осторожно развернул. Внутри, между двумя картонками, лежал вставленный в рамку портрет, о котором я всегда мечтала, – «Головка девочки» Матисса. Я ожидала, что искусствовед начнет охать, вздыхать, рассыпаться в восторгах и твердо помнила, что не должна его поддерживать. Однако он лишь спокойно кивнул и предложил Джулиусу херес. Мне не терпелось поставить портрет вертикально и поближе рассмотреть его, но я держалась.– Прекрасный день для апреля, – светски сказала я, обращаясь к Джулиусу. Тот что-то пробормотал. – Передай от меня привет жене, хорошо? – Он закинул ногу на ногу и стряхнул с колена некую невидимую пушинку. Я терялась в догадках: зачем он пришел и зачем принес Матисса? Искусство живет по законам, неподвластным безвкусной житейской суете, из которой произрастает. Мы часто обсуждали эту тему с Фишером за рюмкой-другой после того, как горластые дизайнеры по интерьеру убирались восвояси. Люди никогда не смогли бы войти в собор, побродить по Колизею или площади Сан-Марко, если бы постоянно помнили, на какие средства все это построено и сколькими жизнями оплачено создание идеала.Мы подписали бумаги: сначала Фишер, потом Джулиус, потом я. Я наконец начала понимать, что происходит. И он просил меня оставаться при этом невозмутимой?! С того момента как промокательная бумага высушила чернила на документе, я стала обладательницей Матисса, а Джулиус и Линда Мортимер – владельцами офортов Пикассо. Напоминало обмен побрякушек на золото: ни то ни другое нельзя съесть, но ты точно отдаешь себе отчет в том, что предпочитаешь.– Гм-м… – промычала я, безразлично, даже несколько критически глядя на свое новое приобретение. – Будет неплохо смотреться в холле, над вазой с сухими лепестками.У Фишера хватило такта закашляться и на минуту отвернуться. Джулиус ничего не заметил. Он оставил папку с офортам и лежать там, где она лежала, и собрался уходить.– Ты не возьмешь это с собой? – удивилась я.Он тряхнул головой. С чего это он вы глядит таким самодовольным, ведь это моя прерогатива?– Здесь они будут в более надежных руках, – сказал он, – пока не наступит подходящий момент их продать.– А как же бассейн? Если лето снова выдастся хорошим, Линда без него никак не обойдется.– Работы уже начались, – коротко ответил он и удалился в сопровождении Фишера, по-прежнему воплощавшего образ Знаменитого Эксперта.Я провела пальцами по застекленному портрету, следуя изгибу линий. Что бы там ни натворил Матисс, этой картины было достаточно, чтобы причислить его к лику святых.Фишер не тот человек, с которым уместны поцелуи и объятия, поэтому лучшей альтернативой мне показался обед. С шампанским, разумеется, и с портретом, стоящим на отдельном стуле в качестве третьего, самого почетного участника. Мне было интересно, как ему удалось уговорить наследников расстаться с картиной, ведь я наверняка знала, что она стоит гораздо больше, чем офорты. Но он отказался обсуждать эту тему. Все совершенно законно, заверил он меня, бумаги в полном порядке, ни честь миссис Мортимер, ни честь тетушки Маргарет не пострадала. Только тут я поняла, что разницу внес он сам, – вот почему бассейн уже строился.Несмотря на мои настойчивые расспросы, он не пожелал дать никаких объяснений, и, если я не хотела лишиться его общества, мне оставалось лишь отступить, но я поклялась себе спросить Джулиуса, какая сумма лежала на кону, когда он решился встать из-за карточного стола. Мы смотрели на девочку, а она во всей своей невинности, переданной бесконечно, бесконечно нежными линиями, смотрела на нас.– Она того стоит, – вдруг произнес Фишер. – Согласна? Несмотря ни на какие сплетни, с ней связанные.Я утвердительно кивнула:– Да, стоит. – Мы чокнулись. Не в силах совладать с собой, я предприняла еще одну попытку: – Фишер, сколько ты доплатил?Он посмотрел на меня поверх очков своими глазами-барвинками, в которых снова заплясали чертенята, и сказал:– Ты имеешь представление о том, какие комиссионные я получу, когда сделка будет завершена? И имеешь ли ты представление о том, сколько я собираюсь заработать на выставке Дики и Саскии?– Я думала, ты отошел от дел.Он подмигнул:– Нет, не совсем. Разве что после этого… Причем с кругленькой суммой в кармане. А теперь предлагаю сменить тому. Как поживает твой приятель?Я рассказала.На него мое повествование особого впечатления не произвело.– Похоже, ты небольшая мастерица удерживать своих мужчин. Ведь Дики тоже когда-то был твоим любовником, как я догадываюсь? Пока Лорна не увела его.Удар ниже пояса. Я не думала, что кто-нибудь когда-нибудь отважится задать мне этот вопрос, поэтому ничего не ответила, только посмотрела на Фишера так, словно получила пощечину.Он постучал пальцем по картине.– Жизнь продолжается, Маргарет. Как и великое искусство.Будто всего этого было мало, на следующий день я получила открытку с изображением «конкорда», отправленную из Хигроу. На обороте было написано:Вот как там дальше:« Будь самим собой. Особенно не выдумывай привязанность. И не будь циничен по поводу любви, ибо перед лицом всего бесплодия и разочарования это чувство столь же неувядаемо, как трава ».Напрасно. Я уже успела поговорить с Саскией. И, очень коротко, с Дики.Может быть, и Елизавете масок, игры, славы было недостаточно? Да, она могла, увешанная драгоценностями, выходить на поклон, но знаменитые жемчуга, которые были на ней, некогда принадлежали ее кузине Марии, о чем всем было известно. Что это: проявление алчности и неуважения – или заветное связующее звено, момент истины? Она, конечно, подписала ту бумагу, но она же безутешно рыдала, получив известие из Фотерингея. Что она оплакивала: утрату королевы или смерть женщины? Вероятно, и то и другое. А еще свою мать. Понимала ли она тогда, почему ее отец тоже подписал такую же бумагу? А если не понимала, то прощала ли, хотя бы отчасти? Она не сохранила распятий Марии, хотя они тоже были прекрасны и представляли большую ценность. От них она решительно отказалась; взяла только жемчуга. Бедная Елизавета, тщеславная девственница эпохи барокко: театр масок должен был продолжаться, потому что она не могла позволить себе прекратить спектакль. Эпилог А реки все текут и текут.Марк бросил Верити, как только та продала свой сценарий. Ни один мужчина, даже такой невезучий, не способен вынести того, что его честь выставляют на всеобщее обозрение под безжалостный свет прожекторов. Верити сообщила, что моя встреча с Оксфордом вселила в нее надежду, но надежда рухнула, когда он меня оставил. По сравнению с ним Марк казался ей ангелом. Что я могла на это сказать?Джилл приезжала погостить. После ее отъезда Верити сказала, что у нашей подруги наверняка очень неудачный роман. Верити, ты слишком много пьешь, подумала я тогда, но позднее Джилл подтвердила, что она была права, и поведала: мы с Оксфордом смотрелись так романтично, вот и ей захотелось получить свой маленький кусочек счастья. Что я могла на это сказать?Джоан и Рэг поженились. Когда я спросила Джоан, как она решилась связать свою жизнь с мужчиной навсегда, если раньше считала, что и года много, та просто ответила, что этого-то она сможет держать под присмотром. «Только этого?» – чуть было не спросила я, но воздержалась и лишь протянула ей, как обычно, резинку для волос.От Оксфорда я получила несколько писем и ответила на них. Но душу в свои послания не вкладывала. Он, судя по всему, тоже. Мы, конечно, еще обменяемся рождественскими открытками, а потом настанет день, когда все закончится. Он освободится от своих пут, а для тетушки Маргарет станет Последним Любовником. По крайней мере последним любовником для этой тетушки Маргарет.«Si lalet ars, prodest», Если искусство скрыто, оно приносит пользу (лат.).

– сказал Овидий. «Искусство – обман, который заставляет нас увидеть правду», – спустя две тысячи лег сказал Пикассо. «Смотри на меня», – говорит Матисс, который висит у меня на стене во всей своей непреходящей красе.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40