Какому же отцу не приятно встретиться с совершенно взрослой, красивой и талантливой дочерью, которой к тому же нечего от него не нужно, кроме крыши над головой? Смириться с этим оказалось нелегко, но это вовсе не являлось поводом для того, чтобы хранить кислую мину. Стараться предотвратить их встречу было бы все равно, что стараться предотвратить восход солнца. Она была неизбежна.В конце ужина я осторожно, как бы невзначай, хотя сердце сжималось, спросила:– Что ты чувствуешь, когда думаешь о нем?– То же, что чувствую, сидя перед чистым листом бумаги, – ответила она. – В конце концов, ведь прошло семнадцать лет. Люди меняются. Наверное, мне хотелось бы, чтобы он тогда не уезжал.Я едва удержалась от соблазна сказать, что это единственное, за что я ему благодарна.Она как-то странно посмотрела на меня.– Для меня все это – как волшебная сказка братьев Гримм. Что-то страшное, но далекое, оставшееся в прошлом. Не думаю, что он по-прежнему пьет и лихачит за рулем. А ты?Я ласково погладила ее ладонь.– Надеюсь, что нет. – Но вдруг глупое предчувствие охватило меня. – Только ты все же будь осторожна!Саския улыбнулась, и на миг показалось, что она гораздо старше меня.– Буду пристегиваться ремнем безопасности, – пообещала она. – В буквальном и переносном смысле.Я сменила тему. Пока она с горящими глазами говорила обо всем, что собиралась там делать, а я молча наблюдала за ней, в голове вертелась мысль: как же причудливо переплелись в ней черты обоих родителей. Лицо Саскии напоминало мне и ту, кого я любила, и того, кого презирала, и я подумала: не из-за этой ли двойственности ее отъезд кажется мне не только приемлемым, но и правильным?Не первой молодости влюбленные, сидевшие за соседним столиком в ожидании сдачи, сожалели о том, что вечер подошел к концу. Он ерошил ее изящно уложенные волосы с проседью и смотрел на нее с величайшей нежностью, а она, глядясь в маленькое зеркальце, подкрашивала губы. Потом поправила прическу, словно Леонардо, улыбнувшись собственному отражению, и сказала:– Не нужно, чтобы он видел меня растрепанной. Мы должны быть осторожны…После этого он взял свой портфель, она – сумку, и, рука в руке, они вышли на улицу.– Честно сказать, в их возрасте… – хихикнула Саския.Я слегка обиделась:– Они вовсе не такие уж старые. Значит, ты считаешь, что и в моем…Сасси перевела взгляд на меня и со смесью удивления и смущения, явно стараясь загладить неловкость, проговорила:– О, но ведь у тебя есть Роджер.– Да, – согласилась я, делая знак официанту принести счет. – Конечно, есть. – Но, представив, как влюбленные медленно шагают рядышком там, в ночи, почувствовала явственный укол зависти.Десятью минутами позже, идя домой, тоже рука в руке, мы поравнялись с большим красным автомобилем, припаркованным у станции метро «Холланд-парк», и я узнала изящную прическу женщины-водителя. Она сидела одна, положив руки на руль и глядя на вход в метро с выражением глубочайшего страдания на лице. Холодок зависти стыдливо уполз прочь. Кому на земле пришло бы в голову завидовать такому?– Что ты будешь делать завтра, когда проводишь меня? – спросила Саския. – Тебе непременно нужно чем-нибудь заняться.– Ты имеешь в виду – отметить твой отъезд?Она рассмеялась:– Да, конечно. Только отметить не мой отъезд, а завершение отлично выполненной работы.Я с интересом взглянула на нее. Она говорила совершенно серьезно.– Сасси, я вовсе не чувствую себя так, будто выполнила контракт и снова встала в очередь на подписание договора о приемном материнстве. Мы с тобой – это, как говорится, навсегда.– Знаю, – также серьезно ответила она, – но ты больше не несешь за меня ответственности. Теперь мы просто родные люди. А это нечто иное.– В самом деле? – усомнилась я и подумала: все же насколько бескомпромиссно черно-белой бывает юность.– Да, разумеется. Ты сама сказала это много лет назад. – У нее не было никаких сомнений.– Признаться, у меня действительно есть кое-какие планы на завтра, – сказала я.– Да? Какие?– Ну, во-первых, я отправлюсь в мастерскую…– Это скучно.– А потом пойду на оглашение завещания миссис Мортимер. Она мне что-то оставила, но я не знаю, что именно.Всю ее взрослость как рукой сняло.– Да ну?! – воскликнула Сасси. – Что бы это могло быть? Как интересно!– Полагаю, какая-нибудь безделица. Просто сувенир.– А может, и нет, – возразила Сасси. – Ты вполне можешь получить что-нибудь весомое и ценное. А вдруг она решила оставить тебе всю коллекцию? Или дом…– И тем самым убить Джулиуса наповал?– Ой, я о нем и забыла, – с гримаской призналась Саския.– Ты можешь о нем забыть, но его мать – нет. Ни о нем, ни о внуках. Нет, скорее всего это будет просто подарок на память, большего я не жду, да это было бы и неуместно.– Ты иногда бываешь такой высокопарной, тетя Эм. Ну почему бы не сказать, что тебе хотелось бы, чтобы она оставила тебе что-нибудь совершенно сногсшибательное, что-нибудь, о чем ты мечтаешь?– Потому, – коротко ответила я, приложив палец сначала к своим губам, потом – к ее, и вспомнила, какой она была в детстве и как гений некогда ухватил этот дух прелестной невинности и запечатлел на бумаге. Глава 6 Грязнуля Джоан не торопится, подумала я.И тут она вошла. Все те же жиденькие светлые волосы, прядь которых, словно свесившаяся наискосок занавеска, прикрывает один глаз. Готовая вот-вот сделать мах – махом я называла ее привычку время от времени резким движением головы откидывать эту вечно нависающую прядь назад: хоп – и voila! – оба глаза появляются на лице, но только на мгновение, прядь тут же падает обратно, снова превращая ее в циклопа. Но в этот краткий миг освобождения, пока оба глаза доступны взору и взирают сами, наблюдатель – в данном случае я – испытывает такое облегчение, такую радость, что столь стремительная утрата этой радости едва ли не вгоняет в депрессию.Для обсуждения подробностей у меня не было настроения. Пронизывающий утренний холод на пристани пробрал меня до самых моих «старушечьих костей», как я их – предательски – мысленно называла. Я ждала, надраивая стекло, которое предстояло вставить в раму и закрепить. В самом этом процессе заключено нечто, свойственное ожиданию: медленный ритм однообразных движений, молчание…– Привет, Джоан, – сказала я.– Привет, – без всякого выражения отозвалась она. – Благополучно проводили Сасси?– Да. – Мои движения стали кругообразными.– Хорошо, – так же безразлично обронила она. Мне ничего не оставалось, как совершить непоправимый шаг, спросив:– Ну, как дела?В ожидании ответа, отлично зная если не его суть, то тон, каким все будет высказано, я думала: должна же она хоть когда-нибудь мыть эти свои чертовы волосы – но когда? Что же ей, стремглав лететь домой в пятницу вечером, совать голову под душ, все выходные ходить чистенькой, сияющей и очаровательной только для того, чтобы в понедельник, по возвращении сюда, снова превратиться в туже пыльную мышь с засаленными волосами? Она работала у меня с тех пор, как окончила школу, то есть более десяти лет, и за все это время я не припомню ни единого случая – я с еще большим остервенением принялась тереть стекло, – когда бы от ее волос пахло шампунем и они блестели. Кроме нее у меня служил еще Рэг, выполнявший почти все столярные работы. У него косил глаз. Неужели мне на роду написано быть окруженной уродством? Неужели я обречена выслушивать их исповеди, вздыхать и качать головой, не имея возможности избавиться ни от затхлого запаха ее волос, ни от неуютного ощущения, которое испытываешь оттого, что не знаешь, куда смотрит Рэг, когда говорит с тобой? Отдающийся в голове гулким эхом ответ был – да!Услышав, как Джоан вздохнула, я выжидательно подняла голову и поняла, что разгадала знак правильно. Мах, вступительный мах. И вдруг вместо того, чтобы принять предстоящее как неизбежность – за столько лет я уже привыкла ко всевозможным вариациям того, что она собиралась сообщить, – я почувствовала, как во мне закипает ярость.– Господи, тетушка Эм, какие же сволочи эти мужики!..Ну вот. Снова завела свою песню. Так я и знала.– Представляете, что он сотворил в субботу? – Она сделала паузу.И тут случилось нечто неожиданное. Вместо того чтобы сказать: «Нет, не знаю, расскажи» или «Ох, ты моя бедняжка…», как всегда делала добрая тетушка Эм, я выпалила не то что неприветливо, а прямо-таки язвительно:– Нет, Джоан, не знаю. Что же такого сотворил этот овощ в субботу? Изжарил кенара в микроволновке?Джоан посмотрела на меня. Мах. Взгляд был удивленно-обиженным. Рот так и остался открытым, но из него не вылетело ни звука. Что ж, вот и прекрасно. Испытывая невыразимое мстительное удовольствие, я продолжила, считая на пальцах:– Джоан, я уже наслышана о Шоне, Роберте, Лусиане, Енохе. Теперь еще один, точно такой же, как все предыдущие. Какой из известных сценариев был разыгран на сей раз? Дай догадаюсь. Он валялся в постели до трех часов дня? Чинил свой мотоцикл твоим хлебным ножом? Когда он встал наконец в три часа, ты обнаружила, что в постели он был не один? – Мой голос звенел. Пучок волос, похожий на паклю, свесился снова, она опять стала одноглазой. – Надел твое любимое белье? Не хочет пополам платить за телефон? Съел кенара, зажаренного в кляре из дерна?Мах – и она глухо сказала:– Да, он изменил мне с другой. – Волосы упали, закрыв глаз.– Меня это не удивляет! – крикнула я. – Тебе следует чаще мыть голову!Она моргнула единственным глазом.– По крайней мере, он хоть с кем-то спит. По крайней мере, вы спите вместе… – К этому моменту мне уже стало стыдно. – Бьюсь об заклад, что даже кенар до того, как он его изжарил, делал это!Глаз выпучился.– Тетушка Эм, – робко произнесла она, – разве канарейки это делают?– Провались все к чертовой матери! – завопила я. – Очень жаль, если не делают!Джоан подошла ближе, озадаченная, нерешительная, и добавила:– Но у меня вообще нет кенара…– Теперь и не будет, – ответила я, едва сдерживая смех. – Ты ведь не собираешься его завести?У нее был такой скорбный вид, что меня стали мучить угрызения совести. Я взглянула на часы. Через полчаса предстояло отправляться в дом миссис Мортимер.– Прости, не знаю, что на меня нашло. Наверное, расстроилась из-за отъезда Сасси. – Хотя я точно знала, что дело вовсе не в этом. – Пойди сделай себе чашку кофе и, пока я не ушла, расскажи все.Есть исполненная невыразимой нежности картина «Испытание», кажется, Тинторетто – да, поскольку она хранится в Венеции, конечно, она принадлежит кисти ее вездесущего гения, этого ненасытного стяжателя славы, – на которой изображена Мария, поддерживающая спотыкающуюся Елизавету, или, что более вероятно, помогающая ей подняться с колен. Сердце, не чуждое загадочной всемирной Женской солидарности, не может не дрогнуть, когда смотришь на то, как они стоят, слившись воедино в общей радости или – не исключено – печали. Святые по краям полотна взирают на них, озадаченные и отчужденные, не посвященные в тайну. Помню, когда я впервые увидела эту картину, у меня хлынули слезы. Я подумала тогда о себе и Сасси, о себе и Джилл, о своей матери, о нас с Лорной. Сейчас, вспомнив все это, внесла в список еще и Джоан.Она вернулась с двумя чашками кофе и с еще более унылым выражением лица.Я отложила фланельку, которой полировала стекло.– На этот раз, – сообщила Джоан, – все гораздо хуже, потому что я его действительно люблю.– Понимаю… – сочувственно кивнула я. Всех предыдущих она тоже любила.– И ведь все как будто шло замечательно. Даже через год нам было так хорошо в постели!Я подняла брови:– Ты хочешь сказать, что обычно через год это проходит?Она кивнула.Любопытство на время пересилило Женскую солидарность.– Если ему так хорошо с тобой, зачем тащить в постель какую-то другую женщину?– Я его тоже об этом спросила. – Она сморгнула слезу. – Он ответил, что ему просто стало скучно. При этом утверждает, что по-прежнему меня любит. – Я сидела, изо всех сил сжав губы. – И я его люблю.– Ну, если так, – сказала я с обреченностью, выработанной долгим опытом общения с Джоан, – прости его и забудь о случившемся.– Я пытаюсь, – горестно призналась она. – Но это так больно.– Да. – Я погладила ее по волосам, которые на ощупь напоминали промасленную ветошь. – Могу себе представить.Слава Богу, что только представить, подумала я, отметив про себя, однако, что могла бы испытывать и побольше радости от этой своей непричастности.Из своей каморки появился Рэг. Но, бросив быстрый взгляд на Джоан, потом на меня своими вращающимися как на шарнирах глазами, тут же сконфуженно ретировался. Последовав за ним, я попросила, чтобы он сегодня был особенно предупредителен с Джоан. Он весьма угрюмо ответил, что всегда предупредителен.– Сколько тебе лет, Рэг? – спросила я.– Тридцать три, а что? – удивился он.– Почему ты никогда не пригласишь Джоан на свидание?Мне пришлось тут же пожалеть о своей бестактности. Глаза моего сотрудника опасно завертелись и изменили цвет – скорее побелели, чем покраснели.– Да, вот что, – поспешила я сменить тему. – Дай мне карту Адамсонов, я им занесу. Я ухожу.– А-а… – Вот и все, что он счел возможным ответить.Неужели никому настолько нет до меня дела? Джоан ведь тоже не спросила, куда я собралась.После того как я отнесла карту Адамсонам, купила открытку с очаровательными анютиными глазками, изображенными с типичным для девятнадцатого века сочетанием ботанической достоверности и романтической декоративности. Джилл должно понравиться.Написав на обороте: «Поправляйтесь поскорей. Очень хочу вас навестить. Может, в следующем месяце? С. благополучно отбыла. Я соскучилась. Обрати внимание на эти цветы», – я отправила открытку, после чего со странным волнением приготовилась идти в знакомый дом в Парсонз-Гарден – почти наверняка в последний раз.Промозглая апрельская погода с постоянно моросящим дождем сменилась на солнечную, и все вокруг обрело новый, «умытый» вид. Мне почему-то было страшновато идти туда, и я задержалась у витрины магазина «Кукольный домик», куда Саския в детстве с восторгом затаскивала меня, когда я брала ее с собой, идя по делам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40