Она схватилась за затылок, но Раш снова вцепился ей в руку.
— Перемирие! — крикнула она. Он зажал ей рот и нос, и она почувствовала вкус и запах свежей крови.
— Скажи ей, что все в порядке! — хрипло зашептал он ей в ухо. — Шум ничего не значит. — Он вывернул ей руку. — Говори!
— Верена! Что за грохот? Ты меня слышишь? Я поднимаюсь. Ты поранилась? Раш у тебя? — Верена услышала, как мать идет по лестнице.
— Все в порядке, мама, правда. Мы просто разговариваем. Ступай спать.
— Что это был за шум?
— Я случайно выронила стакан, — ответила Верена, теряя силы от боли в руке. Ей казалось, что она вот-вот лишится чувств. — Все в полном порядке, ма.
— Твоя дочь и я решили кое-что обсудить! — притворно весело крикнул Раш. — Ты знала, что она устроила среди ночи пробежку?
Аманда помолчала, обдумывая услышанное.
— Отложите обсуждение до утра, — сказала она наконец. — Оставь ее в покое, Раш, дай выспаться.
Они услышали, как хлопнула дверь. Раш выпустил Верену.
— Вот это другое дело. Спасибо, дорогая, за сотрудничество в сохранении семейного взаимопонимания. Зачем тревожить бедняжку мать — она и так переволновалась, когда ты согласилась на роль вопреки ее возражениям. Давай сообщим ей нашу новость за завтраком.
— Какую новость? — Верена пощупала ссадину на щеке.
— Хорошую. Что ты решила отказаться от роли.
— И не подумаю! Роль моя, и ты мне не помешаешь, Раш. — Она усмехнулась; — Если ты будешь ставить мне палки в колеса, я расскажу про твой план дяде Арчеру. Я всем раструблю, я опубликую в газетах разоблачение!
— Ничего у тебя не выйдет, — сказал он равнодушно.
— Откуда такая убежденность?
— Только попробуй! Я пойду к твоей мамаше и все ей расскажу. Пусть знает, какая у нее испорченная дочь. А когда я все расскажу ей, она расскажет Арчеру. Она всегда все ему рассказывает. После этого ты уже не будешь их обожаемой девочкой.
Верена хотела что-то сказать, но передумала. Возразить было нечего.
— Итак, дорогая моя, завтра за завтраком я надеюсь на твою помощь. Как она обрадуется!
Из глаз Верены полились слезы, а рука разболелась еще сильнее…
Чудесный солнечный день середины лета. Она сидит в своем любимом шалаше на вершине дерева и вдыхает аппетитные запахи готовящегося обеда. Раш ушел играть в сквош с дядей Арчером, и она осталась одна в старой резиновой покрышке, которую Арчер сам затащил на дерево, чтобы сделать шалаш удобнее. Покрышка словно специально придумана для Верены. Она смотрит вверх, на дубовые листья, подсвеченные заходящим солнцем. На ней прошлогодние шорты, которые в этом году стали ей малы. Случайно она разводит ноги, пальцы также случайно оказываются внутри шортов… Здесь, под покровом листвы, ее никто не увидит, но, посмотрев в щелку между досками, она замирает от ужаса. Вместо того чтобы играть в сквош, Раш перебросил с крыши своего кабинета прямо к шалашу широкую доску и в три прыжка преодолел шаткий мостик. Теперь он стоит перед ней в белых теннисных шортах и тяжело дышит.
— Я пришел посмотреть, как ты безобразничаешь. — Он ухмыляется и велит ей снять шорты. — Очень удобная покрышка.
Конечно, это не заднее сиденье машины и не диван, это небольшой помост, огороженный стенками с трех сторон и вознесшийся на высоту двенадцати футов над землей. С дядей Арчером ей не было страшно, но сейчас она начинает бояться падения и со страху подчиняется.
— Отлично! — говорит он, глядя, как она снимает шорты. — Ты даже себе не представляешь, как это хорошо! Ну, продолжай, я буду смотреть.
Она делает пальцами круговые движения, но очень неуклюже, потому что одеревенела от страха.
— Позволь мне. — Он убирает ее руки, и она сгибает их в локтях, как собака лапы. Он погружает в нее свои пальцы, вынимает и снова погружает. Она ничего не чувствует. Она уговаривает себя, что ей не больно, потому что от боли можно задергаться, вывалиться из покрышки, упасть и разбиться. Когда его пальцы проникают слишком глубоко, она не выдерживает и кричит:
— Слишком далеко! — Но он ее не слушает, не понимает. — Пожалуйста, прекрати! — Она захлебывается криком.
— Не могу, Кэсси.
Услышав чужое имя, она открывает глаза — и видит то, что раньше отказывалась видеть. Оно высунулось из штанины его шортов — багровое, раздутое, лоснящееся, как дубинка, с чем-то блестящим на самом кончике.
— Прости, Кэсси, — говорит он, — но я должен. — Он нависает над ней, упираясь в покрышку руками. Его длинные сильные руки кажутся ей стальными прутьями, тюремной решеткой, лишающей ее надежды на спасение. Вот бы уметь летать! Тогда она выпорхнула бы из-под него… Но он придавливает ее, его голова оказывается у ее плеча. Она чувствует его пот…
Удивительно, но ей его жаль. При этом она знает, что ни при каких обстоятельствах не должна до него дотрагиваться.
Она вскрикивает: его багровое орудие оказывается там, где были его пальцы, и он закрывает глаза.
— Я всегда этого хотел, Кэсси, — слышит она. — Я умираю! — Он двигается — все быстрее, все яростнее. Ей ничего не остается, кроме молитвы, чтобы все кончилось до того, как она вывалится из покрышки, упадет и разобьется. Но как может подействовать молитва, если она молится с открытыми глазами?
— Я упаду! — кричит она и сама удивляется, до чего слаб ее голосок.
— Не упадешь, Кэсси, — хрипит он в ответ.
Если бы он открыл глаза и увидел, что обознался… Но нет, он погружен в рывки своего жестокого орудия. Или это змея, которую он в нее запустил? Так или иначе, существовавшая раньше преграда сметена. Кто истекает кровью — змея или она сама?
Сделав свое дело, Раш встает и прячет лицо среди почерневшей листвы. Из кухонного окна доносится голос Аманды. Пора обедать.
Верена приподнимается на локте и смотрит на кровь у себя между ног.
— Она нас убьет!
Он наклоняется к ней и с силой привлекает к себе, причиняя ей боль. Его лицо заострилось.
— Она не узнает, — говорит он. — Поняла? Никогда не узнает.
Глава 19
Кит открыла дверь и схватилась за ручку, чтобы не упасть.
Включив свет, она облегченно перевела дух. Как ее угораздило принять за мертвеца, раскачивающегося на дверце шкафа, собственную одежду, доставленную из прачечной?
Она на всякий случай дотронулась до одного платья, после чего подняла подсунутые под дверь номера сообщения о телефонных звонках.
Несмотря на все ухищрения Серс, она так и не расслабилась, так и не избавилась от нервной дрожи. Покинув «Калипсо», она отправилась в штаб-квартиру «Репсом энтерпрайзиз» за пакетом, переданным Сашей: почта, свежий анализ сборов за выходные, составленный Шериданом, три сценария. Она послала водителя, а сама осталась ждать в машине, и тут, заглянув в зеркальце заднего вида, заметила нечто странное.
Позади лимузина стоял низенький человечек в темно-синем костюме. Она чуть было не помахала ему рукой, но инстинкт подсказал: сиди смирно. Когда вернулся шофер с пакетом и они отъехали от тротуара, она испытала облегчение. Потом, работая в неопрятном здании позади «Колумбус-серкл» с режиссером одной из запущенных в производство картин — колдуя с ним в монтажной над негативами и предлагая изменения в сценарии, — она никак не могла изгнать из памяти человечка в синем костюме. Ей казалось, что она его где-то видела. Неужели он за ней следит? Зачем?
Сжимая в руке сообщения, она вошла в гостиную и увидела Либерти Адамс, мирно спящую на коротком диване. Привалившись спиной к двери, Кит подумала: «Наверное, я забыла, что мы решили снять римейк „Все о Еве“. Лучшего кандидата на роль ангела и не сыщешь».
Либерти вздрогнула, открыла глаза и покрутила головой:
— Неужели я уснула?
— Полагаю, мой ассистент связался с вами? Скорее всего вы что-то напутали. Кажется, мы договаривались о встрече через неделю в Лос-Анджелесе, а не в… — Она не договорила:
Либерти молча полезла в сумку, откуда извлекла все ту же эмалевую черепашку и пачку бумаги.
— Подождите меня гнать. Кит. Сперва вот это.
Кит потянулась было за черепашкой, но передумала и отдернула руку. Сердито взглянув на Либерти, она взяла у нее бумаги, уселась у окна и, надев очки, уставилась на верхний лист.
— «Китсия — Либерти» — что это? Стенограмма вашего интервью с моей матерью?
— Часть стенограммы.
— Что за необходимость подсовывать мне это прямо сейчас?
— Прошу вас, прочтите.
Кит начала читать:
— «ЛИБЕРТИ. В чем причина вашей сильной привязанности к племяннику?» — Прервавшись, она подняла глаза:
— Я все-таки не понимаю…
— Сейчас поймете. — Либерти кивнула.
«КИТСИЯ. Он был молод и красив. Но я видела в нем не столько красоту, сколько ребенка, загоравшего со мной голышом в моем парижском розарии. Когда я впервые увидела племянника, ему было всего шесть месяцев. Ангус привез его мне, потому что Элен попала в больницу.
ЛИБЕРТИ. Элен — мать Арчера?
КИТСИЯ. Причиной ее отъезда со Звара была прежде всего болезнь. Впервые приехав в Париж, она не стала останавливаться у меня — ее очень заботили светские приличия.
ЛИБЕРТИ. Не понимаю. Почему, остановившись у вас, она бы нарушила приличия?
КИТСИЯ. Я была шлюхой. Она, собственно, тоже, но узаконенной, замужней.
ЛИБЕРТИ. Почему вы стали… проституткой?
КИТСИЯ. А что, лучше было стать стенографисткой или работать на фабрике? У меня не было никакой профессии. Надо же как-то зарабатывать на жизнь! В ранней молодости я работала в заведении отца Серс. К тому же мне это нравилось.
ЛИБЕРТИ. Чем?
КИТСИЯ. Тем, что хорошо оплачивалось. Я была богата…
Сравнительно, конечно. Я работала, когда у меня была к этому охота. Мне нравилось общество состоятельных мужчин.
ЛИБЕРТИ. У вас были другие друзья?
КИТСИЯ. Такие же шлюхи.
ЛИБЕРТИ. Я серьезно.
КИТСИЯ. Неужели я должна терпеть такое количество дурацких вопросов?
ЛИБЕРТИ. Я предупреждала, что задам тысячу вопросов.
Только так можно…
КИТСИЯ. Прекрати! Не трать время на оправдания и объяснения, даже со мной. Если статья получится, значит, мы не зря старались.
ЛИБЕРТИ. Наверное, вы считаете, что ваше искусство, ваши скульптуры оправдывали любые ваши жертвы?
КИТСИЯ. Совершенно верно. Но я далеко не сразу это поняла. Я покинула Париж, чтобы посвятить себя работе, но у меня не было полной уверенности в себе. Пришлось спрятаться в пустыне, чтобы избежать соблазнов.
ЛИБЕРТИ. Разве вы не занимались живописью за несколько лет до отъезда из Парижа?
КИТСИЯ. Да, но тайком. У меня была привычка трудиться летом, осенью и зимой.
ЛИБЕРТИ. А весна?
КИТСИЯ. Весну я приберегала для Арчера. Я подражала Персефоне.
ЛИБЕРТИ. Каждую весну?
КИТСИЯ. Да, на протяжении семи лет. Когда Ангус впервые поручил его мне, его няня сбежала, но я убедила Ангуса, что справлюсь сама. Бедняжке Арчеру страшно не хватало матери, и он сосал мою грудь. Я не возражала, не видя в этом вреда. К тому же его это успокаивало. Через две недели случилось чудо: у меня появилось молоко!
ЛИБЕРТИ. Правда? Я о таком слышала. Говорят, так может произойти даже с мужчиной.
КИТСИЯ. Что-то сомнительно.
ЛИБЕРТИ. Он долго пробыл с вами?
КИТСИЯ. Месяца два. Мне казалось, что я в раю. При нем я не нуждалась в работе.
ЛИБЕРТИ. Почему он перестал вас навещать?
КИТСИЯ. Этому воспротивилась Элен. Ангус не стал ей перечить.
ЛИБЕРТИ. Вы расстроились?
КИТСИЯ. Не то слово!
ЛИБЕРТИ. Почему?
КИТСИЯ. Ты еще спрашиваешь? Неужели ты такая черствая?
Я его любила. Он был для меня все равно что первое дитя.
ЛИБЕРТИ. Когда вы снова увидели Арчера через восемь лет, вы вспомнили, как нянчили его? Вы испытывали материнскую любовь, но были свободны от материнского страха перед инцестом…
КИТСИЯ. Да, наверное, можно сформулировать и так.
ЛИБЕРТИ. Но вчера вы мне говорили, что подросток Арчер сперва не проявил к вам интереса. Его больше влекло к вашей подруге Синтии.
КИТСИЯ. Так было сначала. Я познакомила их в доме Ангуса, на встрече Нового года. Мы только накануне прибыли на Звар. Синтия хотела меня защитить.
ЛИБЕРТИ. Не представляю, чтобы вы нуждались в защите.
От чего?
КИТСИЯ. От моего брата. Я знала, что он отрицательно относится к моему решению поселиться с ним на Зваре. Прошли годы, прежде чем он привык к тому, что его сестра — хорошо оплачиваемая шлюха. Теперь мне хотелось, чтобы он признал во мне серьезную художницу, отказавшуюся от плотских утех, ЛИБЕРТИ. Не знала, что мнение брата так много для вас значило.
КИТСИЯ. Ангус всегда был мне как отец, и я, видимо, нуждалась в отеческом благословении. В Париже это не имело значения, но, живя под его крышей, я стремилась к большей гармонии.
ЛИБЕРТИ. Этому и должна была поспособствовать Синтия?
КИТСИЯ. Да. Синтия была весьма респектабельной дамой.
Ангус был в нее немного влюблен, и я знала, что он раскроет нам объятия. Двумя днями позже ей предстояло двинуться дальше, на Цейлон, где ее ждал брак с вице-королем. С каким-то вице-королем — когда она могла выбрать себе кого угодно!
ЛИБЕРТИ. В Париже Синтия тоже была шлюхой?
КИТСИЯ. Нет. Одно время мы с ней были любовницами, но потом стали просто подругами.
ЛИБЕРТИ. Кого, кроме брата, вы боялись?
КИТСИЯ. Не кого, а чего: собственного малодушия. Я боялась, что не выдержу и вернусь в Париж, в крайнем случае на юг Франции. Синтия предупреждала, что как только мне не подадут на завтрак шампанского, я соберу вещи и удеру. Она высмеивала мое намерение удалиться в пустыню и творить — точно так же, как я потешалась над ее планами забраться в джунгли и там выйти замуж.
ЛИБЕРТИ. Давайте вернемся к новогоднему празднику…
КИТСИЯ. Меня удивило столь сильное сходство между отцом и сыном, вплоть до страсти к одной и той же женщине!
Стоило Арчеру увидеть Синтию, как он страстно ее возжелал.
ЛИБЕРТИ. Вам это показалось чрезвычайно привлекательным?
КИТСИЯ. Да. Тем вечером я не думала об Арчере в сексуальном плане, пока он не попросил меня передать Синтии любовную записку, которую он нацарапал на салфетке Элен. Я прочла записку вслух и вогнала его в краску. Видимо, из-за его смущения у меня и зародился план…
ЛИБЕРТИ. Может быть, вам хотелось, чтобы записка была адресована вам?
КИТСИЯ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54