— Еще одна давняя знакомая. Ужасно рада! Увы, у нас с сенатором назначено интервью, а в три сорок я улетаю в Лос-Анджелес. Не хотелось бы опоздать на самолет.
Эбен присвистнул и широко, по-простецки улыбнулся:
— Увидимся, Клод. Привет Плейеру!
Она и забыла, с какой легкостью он сыплет уменьшительными именами и прозвищами: Клод, Плейер, Корни, Мина, Эбен… Она с любопытством смотрела на живого Эбена Пирса — в первый раз за восемь лет. Он расстался с синим блейзером и теперь неплохо смотрелся в строгой тройке. Светлая прядь, падавшая прежде ему на глаза, была аккуратно зачесана. Похоже, он даже перестал грызть ногти. Разумеется, думала она, чего ради ему теперь грызть ногти? Женщина, на которой он женился не по любви, а по расчету, ускорив его карьерный взлет, умерла. Из палаты представителей он переместился, куда всегда мечтал попасть: в сенат. В его облике появилась величественность.
— До чего я рад с тобой увидеться, Либ, просто передать не могу!
Он тут же заключил ее в, объятия. Либерти так удивилась, что даже не подняла руки, чтобы тоже обнять его.
— И я рада встрече. Пирс, — ответила она нерешительно.
Усевшись напротив, он уставился на нее. Либерти отметила седину у него на висках и морщины вокруг рта и глаз.
Улыбка Пирса определенно повзрослела. Она с удивлением подумала, что Эбен, сохранившийся у нее в памяти, — просто мальчишка по сравнению с этим солидным мужчиной.
С мальчишкой она могла бы шутить, с мужчиной приходилось соблюдать вежливость.
— Ты хотел меня видеть?
— К чему такая чопорность, Либ? Давай останемся друзьями, несмотря на восемь лет молчания, и похороним прошлое.
Либерти с деланной наивностью захлопала глазами:
— Ты пригласил меня на похороны?
— Очень остроумно!
— Стараюсь не терять форму. Мое место наверху.
Он приподнял бровь и улыбнулся так, что она покраснела, но тут же быстро пришла в себя:
— Дело не в воспоминаниях, Пирс, можешь не притворяться. Новости — моя профессия, дурные в том числе. Я знаю, что тебя назначили расследовать деятельность Комиссии по биржам и ценным бумагам. Ты проведал о моей встрече с Ренсомом и хочешь фактов. Увы, ничем не могу тебе помочь, хотя я так старалась разглядеть Арчера Ренсома, что до сих пор щурюсь.
— Наверное, плохо было видно? — Судя по тому, как он осклабился, Пирс ей не поверил.
— Представь себе.
— Что ж… попытка не пытка.
Она кивнула. Это для нее встреча с ним была пыткой: десять лет назад она бы не сдержала слез, а теперь мужественно подозвала официанта:
— Коктейль с шампанским «Дом Периньон», пожалуйста.
Официант вопросительно посмотрел на Эбена.
— Вы не можете принять мой заказ или ваши гости выпили все шампанское?
Официант, вежливо поклонившись, ответил:
— Сенатор уже сделал заказ: пиво «Хейнекен» и блюдо сыра «Лейдеркранц» с крекерами.
Либерти перевела взгляд на Пирса.
— Сенатор решил преподнести тебе сюрприз, продемонстрировав свою память. — Эбен с обезоруживающей улыбкой отослал официанта.
— Должна огорчить сенатора: я уже восемь лет не притрагиваюсь к пиву. Поставила крест и на нем, и на тебе.
— В таком случае для меня будет хорошим сигналом, если ты согласишься составить мне сегодня компанию.
— Ты так считаешь? — Она флиртовала с ним помимо желания. Но как ни приятно вернуться через столько лет к старым привычкам, напрасно он воображает, что, накачав голландским пивом, сумеет вытянуть из нее подноготную Арчера Ренсома.
Она закатала рукава и уперлась локтями в стол. Сказать или промолчать? — Рада с тобой увидеться, Пирс.
— Спасибо, Либерти. Я тоже рад тебя видеть. Должен признаться, у тебя потрясающий вид.
Либерти, пожав плечами, потупилась, . Официант принес блюдо и налил пива в запотевший стакан.
— Наверное, упорный труд идет мне на пользу. — Либерти провела ногтем по стакану.
— Как дела, Либ? — Он старался встретиться с ней глазами, но она так и не подняла головы.
— Пишу статью для «Метрополитен». Тема: двоюродная сестра Ренсома, заправляющая киностудией, и его тетка, художница. Увлекательная работа! Я знала, что материал нелегкий, но не догадывалась, до какой степени.
Он ждал продолжения, но она вместо этого хлебнула пива.
Пирс последовал ее примеру, потом задумчиво сказал:
— «Метрополитен»? Высоко летаешь, Либ.
Она хотела огрызнуться, но удержалась и ответила только:
— До некоторой степени ты прав.
— Ну а где твоя былая ершистость? Десять лет назад ты не оставила бы от меня мокрого места, скажи я такое.
— С тех пор я стала добрее.
— Предлагаю за это выпить.
Они чокнулись и выпили.
— За кухонный столик в коттедже, помнишь? — Эбен снова поднял стакан.
— Право, тост за столик…
— А как насчет розовых кустов?
— Это — другое дело. — Они сдвинули стаканы. — За розы перед дверью, на которые ты любил мочиться.
Эбен ухмыльнулся:
— Согласись, это шло им только на пользу. Помнишь кружки, из которых мы с тобой пили?
Либерти помнила и кружки, и все остальное: засоры канализации после ливней, узкие дверные проемы, в которые Эбен с трудом пролезал, шаткие полы, подстраивавшие им ловушки в хмельные ночи, когда они часами не вставали из-за кухонного стола, чтобы предаться любви на рассвете. Помнила она и просторную кровать в колониальном стиле под пыльным бархатным пологом. Занимаясь любовью, Либерти беспрерывно чихала, но это не мешало удовольствию, то ли чих следовал за оргазмом, то ли наоборот… Она надевала на голое тело длинную желтую сорочку, которая так и осталась висеть там, в шкафу: она за ней не вернулась. Сорочка по-прежнему ждала, чтобы она надела ее снова.
Либерти стало невыносимо грустно, словно все годы, прошедшие с тех пор, были прожиты зря, и она решительно тряхнула головой. Пирс как раз вспоминал их полуночные пикники на речном берегу, когда она утомленно произнесла:
— Послушайте, доктор, все это очень трогательно, но…
— У тебя теперь своя жизнь: Либерти Адамс, малышка-репортер.
— У меня хорошая репутация…
— Знаю я твою репутацию! — Он усмехнулся. — Ты спишь с грязными старикашками. Справедливость и свобода для всех! — Он поднял стакан. — Либерти поморщилась. — Ты даже не станешь спорить?
— То, чем я занимаюсь у себя дома, не имеет никакого отношения к моим статьям.
— Ни малейшего, — бросил он хмуро.
— И к моей профессиональной карьере тоже.
— Святая правда. Но я, признаться, удивлен, что ты до сих пор не подыскала себе мужа.
— Это потому, что я его не ищу. Да и чему тут удивляться — ты же помнишь, каким я была подарком…
Он посмотрел на свои руки.
— Помню. Вот эти руки помнят, как ты дарила им себя, всю целиком.
— Пирс! — Она вспыхнула. — Последи за своим языком.
— Стоит мне тебя увидеть — и язык перестает повиноваться.
— Ах, Эбен… — Она доброжелательно улыбнулась. — Это мне в тебе всегда нравилось. И еще — политическое чутье.
— Верно, я политик с головы до ног, Либ. Помнишь, что говорил Джефферсон?
— «Быстрее подбросьте в камин еще» одного раба, что-то у меня замерзли ноги!» — ты об этом?
— Не смеши меня!
— Тогда вот это: «Давай-ка еще разок, Салли, милочка! Теперь по-собачьи».
— Ты меня убиваешь, Либ!
— Все, сдаюсь. — Она притворно зевнула. — Так что там говорил Джефферсон?
— Вряд ли ты заслуживаешь, чтобы на тебя тратили мудрость великих, но я все-таки скажу: «Когда человек требует от общества доверия, он становится общественной собственностью».
— Сдохнуть можно, до чего остроумно! — пробурчала Либерти. — Не иначе, ты вообразил, что выступаешь на открытии стадиона.
— Тебе неинтересно меня слушать? Зачем же ты пришла, Либ?
— Неодолимое любопытство, но я его почти удовлетворила.
Учти, еще стакан пива — и я убегаю.
— Перестань, я заслуживаю, чтобы мне уделили чуть больше времени. Мои сотрудники посадят тебя на рейс в четыре тридцать, а пока мы поболтаем еще.
— О чем, Пирс?
— Сама знаешь. Я думал, ты окажешься поразговорчивее.
— Повторяю, я не собираюсь обсуждать Арчера Ренсома.
По-моему, все ясно: допрос прекращается не начавшись.
— Значит, теперь мы обмираем от Арчера? — поддразнил он ее.
— Прошу тебя. Пирс, не изображай ревнивца — тебе это не идет.
— Назовем это банальным любопытством. Репсом недурен собой, но, насколько мне известно, он не самый доступный мужчина на свете…
— В отличие от тебя, — не удержавшись, съязвила она.
— Впрочем, на твоем счету уйма интервью с оголтелыми прессоненавистниками: Гарбо, Бен Хоган, Веско… Как ты научилась припирать их к стенке? — Пирс подался вперед. — Признайся, Либ, ведь первой твоей добычей был я, верно?
— У тебя с прессой всегда была страстная любовь, поэтому ты не в счет.
— Ладно, шучу. А ты, я вижу, до сих пор не выносишь, когда над тобой подтрунивают…
— Просто ненавижу! — Она оглянулась, ища глазами официанта. — Где пиво? У меня есть еще и другие дела, сенатор. — Она закурила «Кэмел».
— Бросай курить, Либ, это вредно.
Чтобы позлить его, Либерти глубоко затянулась и выпустила дым ему в лицо.
— Ты путешествуешь налегке?
— Почему бы нет? Моя главная забота — комиссия. Ну, еще местная пресса, сбор пожертвований, ухлестывание за чужими женами — все больше по мелочи.
— По-моему, ты уже начинаешь предвыборную кампанию, — сухо бросила Либерти. — Ну конечно, тебе же надо избираться на следующий срок! Если бы прежний старикан сенатор от Виргинии не сыграл в ящик на семнадцатой лужайке поля для гольфа, ты бы до сих пор плесневел в конгрессе.
— Я ценю твое остроумие, детка, но все же советую разрабатывать тучную ниву светских сплетен, оставив политический репортаж людям, располагающим более достоверной информацией.
Либерти насмешливо прищурилась:
— Тебе меня не уязвить. Пирс, кишка тонка! Ну скажи, ты хоть когда-нибудь стыдишься своего лицемерия?
— А как же! — с готовностью отозвался он, заботливо поправляя жилетку. — Например, сейчас.
— Самое поразительное, что средний избиратель не имеет ни малейшего понятия, на каком дерьме работает вся машина одурачивания! Консультанты по политике и по ботиночным шнуркам, одни вымучивают идеи, другие нашептывают шуточки. Исследователи, которых ты отправляешь в библиотеку конгресса для составления твоей точки зрения по разным вопросам, и подручные, обзванивающие городские ратуши, чтобы ты не пропустил день рождения пышнотелой женушки какого-нибудь жирного кота!
Сколько раз она репетировала эту отповедь перед зеркалом, и вот наконец-то появилась возможность высказаться!
— Не забудем коктейльных дамочек, знакомящих тебя с нужными людьми. Последние — в списке, но не по значимости.
Это те, кто проводит для тебя опросы общественного мнения.
Год за годом ты собираешь себя по кусочкам и добиваешься благоприятного рейтинга.
Либерти отдавала себе отчет в том, что это уже чересчур, но тем не менее не собиралась сбавлять обороты.
— «Франкенштейн едет в Вашингтон», режиссер — Роман Полански. Самое смешное, что людям это нравится. Они считают тебя непосредственным, но мы-то с тобой знаем, что ты живешь под «фанеру»!
Пирс снисходительно усмехнулся:
— Может, повторишь то же самое на бис для ребят с кухни?
Мои телохранители слышали каждое слово, но там, среди шипящих противней…
Либерти оглянулась на две горы мышц за соседним столиком: топорщившиеся дешевые пиджаки, белые носки, лакированные башмаки. В Дубовом зале они смотрелись примерно так же, как регбисты-полузащитники на симфоническом концерте.
— Прости, что я об этом заговорила. — Только тут она поняла, что ее речь была реликтом восьмилетней давности, и неожиданно почувствовала смущение.
— Поверь, Либ, я все понимаю.
Ее спас метрдотель, принесший телефон. Пирс с любопытством прислушался.
Звонила Мадлон.
— Либерти, ангел мой, пора рассказать старушке, что ты вынюхала.
— Разве Пег вам не передала, что я позвоню из Лос-Анджелеса?
— Если это закодированное «отвяжись», считай, что я пропустила его мимо ушей. У Арчера Ренсома действительно была жена. Билл Томпсон, тогдашний знаменитый светский репортер, был от его жены без ума. Арчи и Кэсси Рейсом были, помнится, заметной парой. Такую, как она, вообще невозможно забыть. Ради нее не грех было бы переменить пол.
— Почему же вы до сих пор молчали?
— Потому что ты не спрашивала. Потом что-то произошло — мы так и не узнали что, — и она умерла. Томпсон попытался разнюхать, как это случилось, и попал под топор.
— Под топор?
— В точности как Анна Болейн, ангел мой. Рейсом и тогда не любил шутить.
Поблагодарив Мадлон, Либерти повесила трубку. Надо будет поручить Пег выведать у Томпсона все, что он знает.
Эбен не спускал с нее глаз.
— Видела бы ты, какой у тебя сейчас вид! — Он придвинулся к ней, взял за руку и прошептал:
— Я не могу спокойно на тебя смотреть…
Либерти густо покраснела, и телефонный разговор мигом вылетел у нее из головы. Притворяться дальше было бессмысленно.
— Должна тебе кое в чем признаться. Эбен. Я постоянно смотрю выпуски новостей в надежде увидеть тебя. Страшно горюю, когда пропускаю прямые трансляции твоих пресс-конференций. Мое любимое зрелище — наблюдать, как под твоим подбородком стопроцентного американца вырастает лес микрофонов. — Она погладила колючую щетину, которая отрастала у него уже через час после бритья. — Знаешь, о чем я сейчас думаю?
— Боюсь даже гадать, — медленно произнес Эбен.
— Он такой длинный, могучий… — Пирс вздрогнул, а она еще больше покраснела. — Нахал! Я думаю о твоем языке. — Либерти схватила со стола и подняла стакан с пивом. Рука предательски дрожала. — Выпьем за твой язык! Видит Бог, теперь мне не скоро придется им упиваться. За язык Эбена Пирса, самый резвый на Капитолийском холме! За твой язык, как бы он ни подействовал на твоего помощника, болвана из Атланты, заставшего нас в тот раз…
— Когда?
— Перестань, Эбен! — Она понизила голос. — Ты все отлично помнишь.
Он откинулся на спинку стула и ослабил узел галстука.
— И все-таки, Либ?
Она опять залилась краской и покачала головой.
— Узнаю прежнюю застенчивую Либби. Уж не про Тома ли ты? Это он вошел ко мне в кабинет, когда я за тебя принялся… — Она кивнула, наблюдая, как оседает пиво в его стакане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54