– Следовало бы выяснить, на кого работает, если жива, прекрасная Ванниш, – ответил Гаккет, жуя конфету. – Ты, знающий ее близко, что можешь сказать о ней? Ну-ка напрягись.
Уэйн тоже положил в рот конфету.
– Она довольно патриотично настроена. Непредсказуема и коварна, но только в постели. Если работает на русских, то лишь потому, что однажды ошиблась. Например, встретила русского в шарфе Оксфордского университета. – Он поднялся, потому что кто-то неожиданно постучал в дверь.
Вошел Меддокс с телексами в руках:
– Для мистера Гаккета.
Гаккет взял бумагу и принялся изучать ее, а Меддокс с расстроенным видом кисло улыбнулся Уэйну:
– Личное послание. – И передавая Гаккету второй телекс, добавил: – Управление хочет, чтобы вы немедленно переговорили с Сухановым. Это подробные инструкции.
– Что будем делать с Рудинским? – поинтересовался Уэйн.
Не прерывая чтения, Гаккет ответил:
– Вытряхни из него все, что можно, сломай и выверни наизнанку, как носок.
– Уже сделано и с особой тщательностью. Я проверил его рассказ во всех деталях. Все верно. Я ему весьма не по душе, но он сотрудничает.
– Охотно? – спросил Гаккет, кладя бумаги в карман.
– Чокнутый. Но так или иначе направил нас по следам Ванниш.
– Позволите? – Меддокс взял конфету.
– На свой страх и риск, – ответил Уэйн.
– Кстати, по поводу графа Рудинского. Я мог бы кое-что подсказать, – осторожно заметил Меддокс, не реагируя на иронию.
Гаккет повернулся к Уэйну:
– У этого юного умника есть свои идеи?
– Была одна неплохая мысль, как избавиться от прыщей, – пояснил Уэйн.
Гаккет посмотрел на обезображенные щеки Меддокса.
– И помогло?
– Сам видишь.
Гаккет улыбнулся Меддоксу:
– Придется тебе, парень, ограничить поле деятельности шифрами.
– Согласен, мистер Гаккет. – Он осмотрел конфету, которую держал в руках, поколебался и положил в коробку.
Вздохнув, Гаккет встал:
– Ладно, друзья. Рудинский – это потом. Сейчас надо заняться Сухановым. – И, жестом попрощавшись, вышел из комнаты.
Люк советского самолета открылся, и появилась коренастая фигура Суханова в форме полковника КГБ. Он стал уверенно спускаться по трапу. Внизу его встретил Гаккет, за которым немного поодаль стоял Танкреди. Все трое обменялись чем-то вроде поспешного военного приветствия.
Суханов огляделся и обратился к Гаккету:
– Вижу, ты убрал своих вооруженных людей.
– Вижу, ты покинул свое убежище, но оставил при себе пистолет.
– Хочу надеяться, ты оставляешь за мной право носить оружие.
– Конечно. Ты же офицер.
Тут в разговор вмешался Танкреди. Он решительно заявил Суханову:
– Начиная с этого момента, я не вижу здесь других офицеров, кроме себя, а я в штатском… Не вижу, полковник, вас, не вижу вашего самолета. И буду вам благодарен, если вы, не существуя, все же обойдетесь без военной формы.
– Я дам тебе гражданскую одежду, – предложил Гаккет Суханову.
– Нет нужды. Об этом позаботится мое посольство. Я заложник особого типа, со свободой передвижения, не так ли?
– При сопровождении.
И они направились к джипу Танкреди. Тем временем машины, которые блокировали советский самолет, начали отъезжать от него.
Суханов обратился к Гаккету:
– Поскольку нам предстоит сотрудничать в этом расследовании, хотелось бы понять, что удалось выяснить на настоящий момент.
– У меня сложилось впечатление, что тебе об этом известно больше, чем мне, – ответил Гаккет.
– Но я ведь был заперт в самолете, – усмехнулся Суханов.
– Блестящее начало! – заметил Танкреди. – Каждый из вас убежден, что за срыв обмена отвечает другой.
Гаккет обернулся к Суханову с широкой улыбкой:
– Мне кажется, это очевидно.
– И мне тоже, – с такой же улыбкой ответил Суханов американскому коллеге.
– Это парадоксально, что ваши правительства заставляют вас вместе искать правду, – заметил Танкреди.
– Один из двоих выдаст себя, – объяснил Гаккет.
– Или, возможно, отыщем какую-то третью правду, – улыбнулся Суханов.
– Имей в виду, пока не найдем, не вернешься на свою подмосковную дачу.
Снисходительно улыбаясь, Суханов хотел было что-то ответить, но помешал резкий свист – советский самолет включил один за другим все двигатели.
Все трое сели в джип, и машина быстро проехала к началу взлетной полосы. Гаккет взял с заднего сиденья папку, достал из нее фотоснимки и передал Суханову.
– Тебе не знакомо это лицо?
Суханов с интересом посмотрел на увеличенную с удостоверения личности фотографию Мерилен.
– Красивая женщина.
– Необходимо во что бы то ни стало найти ее.
– Она могла изменить лицо.
– Конечно. Посмотри еще вот это.
Суханов внимательно, одну за другой просмотрел остальные фотографии. Это были фотомонтажи, на которых лицо Мерилен было представлено с различным гримом и с разными прическами.
– Отличный фотомонтаж. Могу взять?
– Конечно.
– Привлекательное лицо, переменчивое. Блондинкой она почти неузнаваема, – отметил Суханов, еще раз взглянув на снимок. – Но, объединив наши усилия, мы найдем ее и вместе допросим.
– Уникальная возможность на деле изучить твои методы допроса, о которых мы столь наслышаны.
– Как и о твоих, Гаккет.
– Тут у вас больше возможностей поверить друг другу. Должен сообщить тебе, что сегодня мы начали широкую кампанию борьбы за гражданские права.
– Да, я только что слышал об этом по радио и узнал также, что мое правительство снова прервало переговоры о разоружении. – Гаккет с недовольным видом покачал головой. – И все из-за этого примитивного ночного инцидента.
– Я бы не сказал, Суханов, что он так уж примитивен. Не забывай, что великое рождается из малого.
Оглушительный рев двигателей прервал мирную перебранку. После продувки двигателей огромный, ярко освещенный лайнер тронулся с места.
Мужчины остановились, глядя на самолет, который медленно направлялся к взлетной полосе, выехал на нее и остановился с работающими на максимуме двигателями.
Суханов сделал широкий прощальный жест, шторка иллюминатора тотчас отодвинулась, и в нем показалось лицо Рудольфа Форста. Стекло исказило его черты, а улыбку превратило в какую-то насмешливую гримасу.
Проехав мимо джипа, самолет стал набирать скорость. Наблюдая за взлетом, Гаккет наклонился к Суханову и громко крикнул, чтобы преодолеть шум:
– Вы очень дорожите Форстом, верно?
– Точно так же, как вы Хагеном, – тоже крикнул Суханов.
– И так же, как теперь, мы дорожим тобой, полковник.
Суханов снова помахал Форсту, хотя и напрасно, потому что самолет уже промчался по взлетной полосе и поднялся в воздух.
– Прощай, товарищ Форст. – Вполне довольный, Суханов повернулся к Танкреди и Гаккету: – У нас принято отмечать отъезд ужином с вином. Что скажете, друзья?
– Прекрасная мысль, – одобрил Гаккет.
– Я голоден как волк, – признался Танкреди, явно повеселев.
Гаккет посмотрел на него с сомнением:
– Картошку любишь, Танкреди?
В час ночи конференц-зал фирмы «Шаффер amp; Сыновья» выглядел еще более убого, чем днем. Танкреди был на пределе нервного напряжения. Он охотно отомстил бы Уэйну, откровенно насмехавшемуся над ним, если б только знал, как это сделать.
– Картошку, чтобы удовлетворить любопытство вашего друга Гаккета, я очень даже люблю. Но не вынутую из кипятка и не обжигающую руки.
– Повар не приготовил другого блюда, Танкреди. Повторяю вам, что мое правительство решило передать Рудинского вам. Избавляйтесь от него сами, согласно вашим законам. Мы не можем вмешиваться, поскольку преступление совершено на итальянской территории.
– Но это несуществующее преступление, потому что оно не может стать достоянием общественности и потому что труп улетел!
– Вот это вы верно заметили. Хаген улетел два часа назад на нашем самолете.
Танкреди принялся ходить взад и вперед по большому залу, усыпанному окурками и обертками. Он поразмышлял немного и снова заговорил о том же:
– Вы уверены, что вам нужен открытый судебный процесс в Риме против Рудинского?
– Это была бы катастрофа, – ответил Уэйн. – Управление и я… и вы – мы все будем осмеяны!
– Тогда уберите к черту… эту горячую картошку.
Уэйн покачал головой:
– Процесс в Америке был бы еще хуже. У Гаккета мурашки бегут по коже при одной только мысли об этом.
– Выходит, теперь мурашки должны бежать у меня, так, что ли?
– Я бы сказал, именно так, – льстиво заметил Уэйн. – Конечно, процесс раскроет некоторые таинственные и кровавые деяния иностранных разведслужб в Италии, а также незаконное вмешательство итальянской службы безопасности в операции, касающиеся других стран. Нетрудно себе представить, какой шум поднимет пресса?
– Что за игру вы затеяли, Уэйн?
– Посоветуйтесь со своими руководителями. Вот увидите, они найдут какое-нибудь решение.
– Они преисполнятся жалости, думаю я, – сказал Танкреди, поразмыслив немного. – И откажутся судить беднягу… превратившегося в невинное орудие смерти… И к тому же его так жестоко пытали…
– Допрашивали, к вашему сведению.
– Пардон. Именно это я и хотел сказать – допрашивали, – с сарказмом поправился Танкреди. – И теперь, когда он оказался выпотрошенным и ненужным свидетелем, мы должны прятать его ради вас в шкаф.
– В шкафах прячут трупы. Но я ни на кого не хочу влиять. Поступайте как знаете, я вам доверяю.
Они обменялись жесткими взглядами. Танкреди вновь принялся ходить задумавшись, потом стал рассматривать свое изображение на мониторе внутренней службы слежения.
– У нас есть законы, много законов. Думаю, найду какой-нибудь, подходящий для графа Рудинского. – Он повернулся и посмотрел на Уэйна. – Вас устраивает такое решение? Не будете возражать, если мы спровадим горячую картошку кому-нибудь другому?
– Мы с графом уже не имеем никакого отношения друг у другу. Теперь он ваш. Делайте с ним что хотите, – сказал Уэйн. – В любом случае посоветуйте ему в его же интересах забыть все, что произошло в этот короткий промежуток времени между его выстрелом и моим уколом шприца.
Танкреди посмотрел на часы и решил сразу же позвонить.
Четверг, 16 ноября
В кабинете Юрека капитан Коссини чувствовал себя неловко. Он оглядывал комнату, в которой заметны были следы переезда: там и тут выдвинуты пустые ящики, на стене – светлые пятна от снятых картин, не видно ценных безделушек, украшавших прежде мебель.
Этой ночью Юрек спал всего несколько часов, и на лице его были еще весьма заметны следы усталости. В восемь утра он уже готов был отправиться в путь.
– Непредвиденный финал, но по сути удачный, – сказал поляк, решившись нарушить затянувшееся молчание. – Ты ведь так думаешь?
– Что я думаю, не имеет значения. Я должен повиноваться, и все. – Коссини посмотрел на Юрека, и в его взгляде чувствовалось искреннее волнение. – Мы тут не в дикой стране, Юрек.
– Это я заметил. Именно тебе, моему близкому другу, поручили сообщить мне приказ о выдворении меня с территории страны за… как там сказано?
– За нарушение общественного порядка.
– Ах да, я нарушаю общественный порядок, – с усмешкой произнес Юрек. – И вы еще великодушны: сорок восемь часов, чтобы пересечь границу.
– Без сопровождения. Это я постарался.
Юрек жестом поблагодарил его.
– В таком случае буду великодушен и я. Хочу сделать тебе подарок.
Коссини невольно перевел взгляд на ящики виски, стоявшие в углу, и улыбнулся:
– Не могу принять. Это выглядело бы как подкуп.
– Нет-нет, – возразил Юрек, указывая на бутылки. – За них заплатишь, друг мой, по обычной цене, как за контрабанду.
– Согласен. Хотя это ведь тоже преступление.
– И ты замечаешь это только сегодня, когда я стал… нежелательным элементом?
Коссини решил пошутить:
– Если донесу на тебя, останешься в Италии. В тюрьме, но в Италии. Лишь бы избежать такого риска, можешь не сомневаться, командование отправит мой донос в архив. Поэтому тем более стоит купить твое виски, которое так обжигает.
– Восхищен твоей логикой, но есть еще и подарок.
– Иными словами, вынуждаешь меня совершить не одно, а два преступления!
Юрек указал на ружья. Отлично начищенные, они оставались на пирамиде.
– Это тебе.
Глаза Коссини загорелись, и он подошел к великолепным ружьям.
– Я тронут, Юрек. Не знаю, как…
– Думаю, надо дать хорошее ружье хорошему стрелку.
Коссини с волнением посмотрел на него:
– Не хочешь ведь ты подарить мне их все!
– Не хочешь ведь ты, чтобы я оказался на границе с приказом о выдворении и с ружьями в багажнике!
В дверь негромко постучали, и жена Юрека сказала:
– Мы готовы.
– Хорошо, Магдалена, иду.
Юрек направился к двери, Коссини последовал за ним и негромко спросил:
– Как она отнеслась к этому?
– Разволновалась, но подчиняется законам твоей страны, – ответил поляк, остановившись. – В общем-то она не так уж и недовольна, что может переехать в Вену, поближе к родителям.
– А что ты ей рассказал?
– Ничего. Соню похитили по ошибке и вернули. Что же касается выдворения, то, я думаю, она была готова к этому, понимая, что рано или поздно именно таков будет финал моей незаконной деятельности.
Они вышли в коридор, где Станислав надевал пальто.
– Станислав, шарф, – напомнил Юрек.
– Да, папа.
Из своей комнаты вышла Магдалена, неся тяжелый чемодан. Коссини поспешил помочь ей. В свою очередь Юрек перенес в прихожую два других чемодана. Появилась и Ева с тяжелой ношей. Из кухни выбежала Соня и принялась помогать, толкая чемоданы поближе к выходу. Отец сделал укоряющий жест, потом составил все вещи у двери и обернулся к жене и детям.
Все молчали. Они в последний раз оглядывали свою квартиру, в которой прожили столько лет. У Евы стояли слезы в глазах, Магдалена медленно провела рукой по старинной мебели, Соня смотрела на отца, Станислав нервно теребил шарф.
Совсем растерявшись, Коссини не знал, куда деться. Юрек протянул ему связку ключей:
– Держи.
– Не беспокойся, я обо всем позабочусь, – ответил Коссини и обратился к Магдалене: – Синьора, как только сообщите новый адрес, я сразу же отправлю вам мебель.
– Спасибо, капитан, – с улыбкой поблагодарила Магдалена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32