Спустя несколько минут судьи вышли в зал, чтобы зачитать приговор.
— Гражданка Дусет, вы признаны виновной в совершении ряда преступлений против Республики. У вас есть что сказать в свое оправдание?
Жаклин оперлась о перила и с презрением взглянула на судей:
— Вы обвиняете меня в том, что я защищала свою семью от жестокости и насилия… — Ее голос звучал напряженно и резко. — Вы уже убили моего отца и, несомненно, скоро убьете брата. Оказав сопротивление во время вторжения в мой дом, я просто сэкономила вам время и силы, потому что вы и без этого послали бы еще один патруль с ордером на мой арест. Я хочу обратиться к вам с пожеланием как следует насладиться сегодняшним днем и еще несколькими днями, которые ждут вас впереди, потому что дни эти сочтены. Убивая знать, состоятельных граждан и всех тех, кто осмеливается вам перечить, вы не решаете ни одной из проблем, которые душат Францию. — Она указала рукой на публику. — Судебные инсценировки и казни не дадут им ни хлеба, чтобы утолить голод, ни одежды, чтобы согреться. — Жаклин с победной улыбкой посмотрела на Фуке-Тенвиля: — В конце концов вы тоже не избежите своей участи, зато мои сестры будут в безопасности, и когда справедливость восторжествует на французской земле, они вернутся домой.
— Гражданка Дусет, ваши политические взгляды не интересуют членов суда, — прервал ее председатель. — Поскольку вы не можете ничем опровергнуть предъявленные вам обвинения, я приговариваю вас к смертной казни на гильотине. Казнь должна быть произведена немедленно.
Публика взорвалась аплодисментами и возгласами одобрения, а тем временем один из судебных клерков посмотрел на часы и жестом подозвал к себе Фуке-Тенвиля. Выслушав клерка, тот недоуменно пожал плечами.
— Судя по всему, палач покинул зал четверть часа назад, — негромко сообщил он.
— Тогда гражданка Дусет должна быть препровождена в свою камеру в тюрьме Консьержери, а приговор следует привести в исполнение не позднее чем через двадцать четыре часа, — заявил председатель суда.
Тотчас четверо гвардейцев окружили Жаклин и вывели ее из зала суда. Когда они пробирались сквозь толпу, люди в гневе тянули к Жаклин руки, стараясь ухватить ее за волосы.
— Какие красивые! Жаль, что Сансону придется отрезать их, чтобы добраться до твоей шейки! — крикнул какой-то беззубый старец. Он протиснул руку между гвардейцами и умудрился дернуть Жаклин за локон. Шпильки выскочили, и прическа, которую она с таким трудом соорудила перед тем, как покинуть камеру, рассыпалась: белокурые пряди, словно покрывало, накрыли ее плечи.
— Гляньте, как мерзкая шлюха задирает голову! — выкрикнул мужчина, чье лицо раскраснелось от дешевого вина. — Получи, сука, — добавил он и смачно плюнул в сторону Жаклин.
— Ничего страшного — эту же голову она просунет завтра в республиканское окно, — со смехом ответил кто-то из толпы, намекая на гильотину.
Жаклин шла, глядя прямо перед собой и с трудом сдерживая гнев. Солдаты окружали ее плотной стеной, почти касаясь ее своими телами, и она была благодарна им за это. Она слышала страшные рассказы о том, что время от времени делала с осужденными разъяренная толпа. Гильотина по крайней мере обеспечит ей быструю и, как надеялась Жаклин, безболезненную смерть.
Франция, молодая республика, колыбель свободы, равенства и братства, в настоящий момент катилась в бездну безумия. Те, кто отобрал власть у короля, очень скоро убедились, что, так же как и король, не в состоянии накормить и одеть народ. Это было весьма неприятное открытие, поэтому пособники восстановления монархии были объявлены врагами и Людовика XVI немедленно обезглавили. Тем временем непрекращающиеся войны с Великобританией, Испанией и Голландией продолжали истощать казну, а урожаи падали. Народ, который теперь гордо именовался гражданами, продолжал голодать. Тогда отрубили голову бывшей королеве Марии Антуанетте, но и это никому не принесло достатка. Революционному правительству нужен был новый враг, новая причина всех несчастий.
Знать, которая веками наживалась на поте и крови простого народа, отлично могла сыграть роль такой причины — аристократов назвали предателями революции, лишили всех званий и привилегий и объявили, что они должны кровью искупить свои прошлые преступления. Благодаря новому закону о подозрении, по доносу любого, добропорядочного гражданина вершился скорый и не требующий никаких доказательств суд. Бывшие дворяне стоически ждали в тюрьмах, когда им отрубят головы; их смерть также не могла никого накормить, но потоки крови, льющиеся из Дворца правосудия, создавали у народа впечатление, что правительство что-то для него делает.
Консьержери располагалась рядом с Дворцом правосудия, где заседал революционный трибунал. Это был мрачный замок, построенный еще в тринадцатом веке и в начале пятнадцатого ставший местом заключения; его сырые, холодные, темные и пахнущие нечистотами казематы давно снискали ему славу одной из самых страшных тюрем Парижа.
Пока Жаклин в сопровождении стражи шла по изогнутым коридорам и узким лестницам, освещенным только мерцающим светом факелов, из темных углов постоянно раздавался писк — это были крысы. Жаклин уже привыкла к ним и не слишком боялась мерзких тварей; когда одна проникла в ее камеру, она размозжила крысе голову оловянной миской. Если уж ей суждено умереть в тюрьме, думала девушка, то только не от чумы.
Удушливый смрад, которым, казалось, было пропитано все здание, заставлял сжиматься ее желудок — то была тлетворная смесь запахов пота, болезней и немытых тел. После относительно чистого воздуха во Дворце правосудия это испытание показалось Жаклин просто невыносимым; ей приходилось сдерживать дыхание, плотно сжимая губы.
— Вы что, привели ее назад? — удивился Ганьон, тюремщик того крыла, в котором содержалась Жаклин.
— Суд закончился слишком поздно, и она опоздала на встречу с палачом, — насмешливо ответил один из стражников.
— Да уж, не повезло. — Ганьон рассмеялся, потом поднял факел, осветивший его почерневшее от грязи лицо. Улыбка обнажила редкие полусгнившие зубы. В отличие от большинства заключенных, которые даже в таких условиях пытались мыться и содержать свое тело в порядке, тюремщики и не утруждали себя излишней чистоплотностью. — Радуйся, моя дорогая, — твоя камера еще свободна, — сказал Ганьон и, подойдя к деревянной двери, вставил ключ в замок.
Камера была совсем крошечной — в ней помещались только кровать с грубым шерстяным одеялом, маленький стол и стул. Жаклин вошла в свое последнее прибежище, огляделась по сторонам и повернула голову к тюремщику.
— Моя свеча исчезла, — сказала она. — Я бы хотела получить ее назад.
— Конечно, конечно, — согласно закивал Ганьон. — Ты помнишь, сколько это стоит?
— Я уже заплатила за ту, что была здесь.
— Но я не ожидал, что ты вернешься, поэтому продал ее другому заключенному, — равнодушно произнес надзиратель, окидывая Жаклин ленивым взглядом. — У тебя есть чем заплатить?
Она плотнее запахнула на себе шаль.
— Я напишу служанке, чтобы принесла деньги завтра. Ганьон покачал головой:
— Завтра твоя нежная шейка встретится с ножом гильотины. Откуда мне знать, что служанка не обманет?
— Это честная женщина, и я велела ей заплатить все мои долги, — с презрением ответила Жаклин. В ее камере не было окна, и темнота казалась абсолютной. Если ей придется провести последнюю ночь, не имея возможности написать письма или просто отогнать крысу, она сойдет с ума.
Однако Ганьон был непреклонен:
— Может, она заплатит, а может, и нет. — Он почесал подбородок. — У тебя есть что-то, чем ты могла бы расплатиться?
Жаклин задумалась. Драгоценностей у нее не было, а рубашка, сшитая из тонкого полотна и украшенная кружевами, теперь превратилась в грязную тряпку. Правда, шаль все еще выглядела вполне пристойно, но отдать ее означало провести ночь, страдая от невыносимого холода.
Жаклин отрицательно покачала головой.
— Так что же нам придумать? — Ганьон приблизился к Жаклин, взял один из ее белокурых локонов, рассыпавшихся по плечам, и принялся перебирать его своими грязными пальцами. — Очень красивые волосы. Давай заключим сделку. Твои волосы в обмен на свечу.
— Никогда! — воскликнула Жаклин, пытаясь отстраниться. Однако Ганьон и не думал выпускать ее волосы.
— Зачем так торопиться? — прошептал он, притягивая ее к себе. Зловонный запах из его рта был непереносим. — Ты можешь отрезать волосы сейчас, или завтра их отрежет палач. Но сегодня ты по крайней мере получишь что-то взамен.
Дрожь пробежала по телу Жаклин. Она знала, что перед казнью осужденным отрезают волосы, чтобы нож гильотины мог беспрепятственно совершить свое дело. Может, стоит согласиться? Она была в замешательстве. Заключенным часто разрешают перед казнью самим отрезать свои волосы, чтобы передать их семье. Лучше она отдаст их Генриетте, своей служанке, а та потом передаст сестрам. Хотя у Жаклин не было возможности помыть голову за те три недели, что она провела в тюрьме, ее волосы все равно были пышными и блестящими — они с детства являлись ее гордостью, и ими всегда восхищались.
— Оставь себе свою проклятую свечу! — проговорила сквозь зубы Жаклин, отталкивая руку тюремщика.
— Тебе решать, — сказал он, пожимая плечами, и вышел из камеры. Дверь за ним захлопнулась, и камера погрузилась во мрак.
Жаклин в изнеможении опустилась на кровать. До нее доносились крики и стоны осужденных, лай собак, шорохи, скрипы. Это были обычные звуки тюрьмы Консьержери. Девушке хотелось плакать, но слез не было. После ареста отца она проплакала несколько дней от страха за него. Он находился под арестом три месяца, но содержался не в таких ужасных условиях — камеры тюрьмы Палас-де-Люксембург, где ему пришлось провести время до казни, были просторными и светлыми, а те, кто мог заплатить, получали прекрасную еду и тонкие вина. Слуги приносили заключенным чистую одежду, книги, бумагу, чернила, их окружали ковры, картины и собственная мебель. Вместе с бывшим герцогом де Ламбером в этой же тюрьме находились его друзья — все они могли встречаться и неплохо проводили время вместе.
Когда Жаклин арестовали, то сначала поместили в общую камеру, в которой, кроме нее, находились другие женщины: несчастные спали на соломе и сильно страдали от вшей. Через два дня, заплатив вперед двадцать семь ливров, Жаклин перебралась в одиночную камеру. Ее служанку, Генриетту, пустили к ней только один раз; при этом девушка оказалась достаточно сообразительной и догадалась принести своей госпоже немного денег.
В двери камеры имелось небольшое оконце, и глаза заключенной понемногу привыкли к тусклому свету, сочившемуся из него. Внезапно Жаклин почувствовала неимоверную усталость и легла на кровать. Завтра ее казнят. Она не чувствовала страха и, скорее, была рада, что все закончилось так быстро. Зато мысль о том, чтобы провести в этой дыре несколько месяцев, приводила ее в ужас.
Теперь Жаклин боялась только за Антуана, у которого была сильнейшая простуда, когда за ним пришли гвардейцы. В тюрьме их немедленно разлучили и, несмотря на ее настойчивые просьбы, никто не хотел сообщить ей о нем. Ей оставалось только молиться, чтобы его содержали в человеческих условиях. Жаклин не сомневалась, что брата тоже приговорят к смерти, но ей не хотелось, чтобы он страдал.
Неожиданно она услышала скрип — дверь ее камеры открылась, и широкоплечая фигура на мгновение полностью заслонила дверной проем. Появившийся в дверях мужчина в руке держал факел.
— Немедленно принесите свечу, — произнес он, бросая шляпу на стол.
Ганьон торопливо направился выполнять приказание. Мужчина посмотрел на Жаклин, которая поднялась с кровати.
— Мадемуазель де Ламбер, с вами все в порядке? — спросил он с едва уловимой насмешкой в голосе, при этом незаметно разглядывая камеру. — Какой ужасный поворот событий! Никогда бы не подумал, что встречу вас в столь ужасающей обстановке.
— Убирайтесь, — холодно произнесла Жаклин. Мужчина с явным недоумением посмотрел на нее:
— Простите, вы меня удивляете. А где же безупречные манеры — свидетельство вашего высокого происхождения?
— Мои манеры и мое происхождение вас больше не касаются, месье Бурдон. Я же сказала, убирайтесь.
В этот момент в камеру вошел Ганьон, неся толстую свечу, которую тут же поставил на стол.
— Будут еще какие-нибудь распоряжения, инспектор? — спросил он.
— Нет, — ответил гость. — Оставь нас. Надзиратель кивнул и покинул камеру.
— По-видимому, придется напомнить вам кое-что. Вы больше не дочь его сиятельства герцога де Ламбера и не находитесь в данный момент в вашем замке. — Никола медленно снял перчатки и пристально посмотрел на девушку. — К тому же я не бессловесный крестьянин, который привык преклоняться перед вами. Здесь у вас нет никакой власти и я хочу, чтобы вы помнили об этом.
— Что вам от меня нужно? — устало спросила Жаклин. — Завтра я отправляюсь на гильотину — разве вам этого недостаточно? Или вы ждете, что я буду валяться у вас в ногах, умоляя походатайствовать за меня перед судом?
Во взгляде инспектора проскользнуло искреннее сожаление.
— Поверьте, мадемуазель, — сказал он, — я не думал, что вас арестуют.
Эти слова прозвучали словно удар грома.
— Так это вы подбросили письма, которые должны были скомпрометировать Антуана… — прошептала Жаклин. — Вы хотели, чтобы его арестовали!
— Ничего бы не произошло, если бы вы приняли мое предложение. Согласись вы тогда стать моей женой, и я защитил бы и вас, и вашу семью.
— Стать вашей женой? — В голосе Жаклин прозвучало неподдельное удивление. — И вы еще можете говорить об этом, после того как показали свою подлую натуру? Вы, по чьему навету был арестован мой тяжелобольной брат!
— Я не знал, что он так болен, — попытался оправдаться Бурдон. — И разумеется, мне в голову не могло прийти, что вы наброситесь на солдата Национальной гвардии.
— Похоже, я спутала все ваши планы, — с сарказмом заметила Жаклин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40