Но ведь у камня лежал сверток с зажигательным зеркалом, в незапамятные времена принадлежавшим давно умершему фокуснику, совавшему всюду свой нос. Вспышки света от зеркал были здесь настолько обычной деталью пейзажа, что на них вообще никто не обращал внимания.
Над головой Данте висело раскаленное докрасна солнце, превращавшее в струйки пара последние капли росы, задержавшиеся на иголках сосны. Отраженный на противоположную сторону ущелья луч вполне мог бы поджечь запал. Но воздействие на древнее зеркало такого палящего, просто немилосердного солнечного света могло его разрушить, навсегда покончив с надеждой Данте вернуться в свою эпоху.
– Мистер Блу, помогите Мод и начинайте спускаться с горы.
Данте кинулся к зеркалу.
Интерлюдия
Уайтхоллский дворец, Лондон, 1603 год
Джон Ди размышлял, глядя на свою королеву.
Семьдесят лет жизни унесли ее красоту. Специальный белый миндальный крем больше не скрывал разрушительного воздействия времени на ее морщинистом лице, что было видно даже издали. На фоне противоестественной бледности фальшивые оранжевые локоны ее парика казались еще более яркими, чем раньше. Он понимал, что она не позволяла себе улыбнуться, боясь обнажить всегда так беспокоившие ее гнилые зубы.
И все же он смотрел на нее и находил самой красивой из всех эту храбрую, неукротимую женщину, которая осмелилась править королевством одна.
– Глориана, – шептал он, – волшебная королева.
Она не замечала его, верная своей привычке. Но на этот раз он не обиделся. Она почувствовала себя глубоко несчастной с того самого дня, когда отечность ее рук вынудила докторов объявить ей о необходимости снять с пальца королевское кольцо. И теперь она сидела, уставившись себе в колени, на которых лежали ее сплетенные, раздутые пальцы, когда-то сводившие с ума мир своим утонченным изяществом.
– Они разрезали и сняли мое кольцо, Джон, – тупо проговорила она, как будто он не знал об этом.
– Доктора боялись, что оно затруднит кровообращение, ваше величество.
– Как это могло быть? Я не расставалась с ним больше сорока лет. Ни одна женщина не смогла бы носить свое обручальное кольцо дольше.
Она стала напевать себе под нос. Ди узнал мелодию, сочиненную много лет назад каким-то самонадеянным выскочкой, решившим подшутить над тем, что Елизавета долгие годы оставалась старой девой: «Вот моя рука, мой дорогой возлюбленный – Англия!» Елизавета резко прервала незамысловатую мелодию.
– Меня одолевает раскаяние, Джон.
Он знал ее больше полувека и ни разу не слышал, чтобы она когда-нибудь о чем-нибудь жалела. То, что у нее теперь появились такие мысли, было дурным предзнаменованием.
– Нет, ваше величество. Это проклятый январский холод вызывает у вас чувство отчаяния сейчас, когда Рождество уже позади, а впереди долгая зима. – Он помолчал и проглотил вставший в горле комок. Зима не покажется долгой его королеве, потому что если расклад его карт и толкования подтвердятся, то ей не видать новой весны. – Кстати, целью моего сегодняшнего визита было убедить вас немедленно уехать из этого дворца. Поезжайте в Ричмонд-Хаус, миледи. Тамошнее тепло прогонит боль из ваших костей…
– Не нужно говорить мне о необходимости остерегаться интриг, которые плетутся вокруг меня в Уайтхолле среди моих так называемых друзей и советников. Они чувствуют мою слабость и кружат вокруг меня, как стая волков вокруг раненого оленя. Они борются между собой за то, кто первый сообщит моему крестнику, что он сможет прицепить к своему знамени печать Англии. Джеймс Стюарт, король Шотландии и Англии – брр! – Она произнесла это имя и титул с издевкой.
– Фигура Джеймса – превосходный выбор в качестве наследника. – Ди сделал усилие, чтобы спрятать свое удивление и довольную улыбку. Советники Елизаветы тщетно ждали ее решения на этот счет, которое она только что объявила ему. – Ваши советники и народ примут его…
– Не забывая о том, что я пренебрегла возможностью родить наследника, – язвительно процедила она.
– Так, значит, вы сожалеете именно об этом, ваше величество?
– Я этого не говорила! Стараясь избежать этого, я, как вам известно, Джон Ди, пережила большие неприятности, и вы не оказали мне в этом ни малейшей поддержки.
Он подумал, не начал ли изменять Елизавете ее здравый смысл. Звезды предсказывали, что унизительная утрата здравого смысла будет последним предвестником смерти этой женщины, правившей исключительно за счет своего ума.
– Тогда скажите мне, ваше величество, что не дает вам покоя, потому что я всего лишь трясущийся от старости старик, утративший всякую сообразительность, которой когда-то мог гордиться.
– Что толку все перечислять, когда все те, перед кем следовало бы извиниться, умерли. – И она тут же, вопреки только что сказанному, стала перечислять: – Я жалею о том, что засомневалась в Лестере, когда кто-то нашептал, что его первая жена умерла вовсе не в результате несчастного случая. Жалею о том, что приказала казнить Эссекса. Сожалею, что не показала Сесилу, как высоко ценила его как друга, а также как наставника. И о многом другом, что было бы слишком утомительно пересказывать. – Ди что-то пробормотал в знак понимания, уверенный в том, что она исчерпала свои возможности. – И, – продолжала Елизавета, – я сожалею, что не ответила на это.
Она разжала распухшую руку: на ладони лежал какой-то высохший коричневый комок с остатками колючек. Он лежал на пожелтевшем клочке бумаги, таком вытертом на складках, что у Ди не оставалось сомнений – его разворачивали и складывали, читали и перечитывали бесчисленное множество раз.
– Письмо Данте Тревани, так много лет назад посланное с помощью зеркала.
– Да.
Как было известно Ди, Елизавета никогда и ни с кем, кроме него самого, не упоминала в разговоре имени Тревани. Он скрывал правду об исчезновении Тревани из жизни королевы на столько лет. Возможно, с приближением конца их обоих он и рассказал бы о том, что тогда произошло, если бы не был вынужден после этого заглаживать в потустороннем мире свое вмешательство.
– Может быть, миледи, вы могли бы утешиться в своих сожалениях по поводу Тревани.
– Он не умер?
– Я этого не знаю. Возможно, но более вероятно, что он все еще жив. – Ди глубоко вздохнул, искренне раскаиваясь. – Много лет назад, когда он пожелал выполнить обязательство, возложенное на него помолвкой, я заставил его…
Елизавета положила руку на его плечо и молча его потрясла.
– У кого же мозги не в порядке, а? Я отчетливо помню, как вы однажды сказали, что мне незачем обременять себя заботой о том, что произошло с этим человеком.
– Я помню это, ваше величество.
– Как видно, у нас обоих есть о чем сожалеть, Джон. И я думаю, что этими сожалениями мы обязаны тому, о чем никто так и не узнал, – ни один человек не мог бы служить мне лучше. Давайте пошлем ему королевский ответ, чтобы отдать должное беззубому старику, однажды осмелившемуся предположить, что он мог жениться на королеве.
Ди не мог рассказать престарелой королеве, что время для Тревани могло пройти в ином измерении, чем для них. Возможно, у Тревани целы все зубы и он все еще полон жизненных сил. Астролог боялся услышать от своей королевы требование вернуть самого Тревани с помощью зеркала.
Елизавета разразилась бы потоками гнева, увидев Тревани в полном расцвете мужской силы, тогда как ее прелести были уже безнадежно разрушены.
– Я знаю этого человека, и у меня нет ни малейшего сомнения, что он по-прежнему считает долгом чести явиться к вам и побудить вас к браку, пусть и такому запоздалому.
Елизавета поморгала и выпрямилась. Ее сердитый, кудахтающий смех вызвал у Ди ответную улыбку.
– Уже почти шестьдесят пять лет прошло с тех пор, как он видел меня в последний раз, а он все чахнет по мне – а, Джон?
– Одного взгляда на ваше великолепие достаточно для того, чтобы привязать к вам мужчину навеки, ваше величество.
– Я сама напишу ему письмо, он должен понять, что его сватовство будет не более успешным, чем любое другое. – Она говорила с уверенностью женщины, в очередной раз убедившейся в желанности собственной персоны. – Отправляйтесь за вашим зеркалом и возвращайтесь ко мне. И притом немедленно, потому что я собираюсь распорядиться об отъезде двора в Ричмонд-Хаус и хотела бы покончить с этим до отъезда.
Джон Ди откланялся и оставил королеву в более счастливом и воодушевленном состоянии, чем за многие последние недели.
Медленно шагая в свои апартаменты, он восхищался мудростью звезд. Его давнее вмешательство в судьбу Данте и вся эта история с письмом Тревани подкупили его королеву и сумели хоть на миг отвлечь от печалей в мрачнейший для нее час.
И все это стоило того.
Глава 19
Глориана встретила мистера Блу, спускавшегося с горы по узкой извилистой тропинке. Он нес на плечах, как мешок с мукой, не кого иного, как Мод. Она вытянула шею и слабо улыбнулась Глори.
– Я разберусь с тобой позднее, – бросила Глори, изо всех сил стараясь придать строгость своему голосу, хотя радость видеть Мод живой и здоровой перекрывала все остальные чувства.
– Не торопись наверх, дорогая. Все равно придется сразу же бежать вниз. Данте собирается ради тебя взорвать гору и прогнать всех этих бандитов Ножа Мясника.
У Глори не было времени, чтобы задать сотню вопросов, тут же возникших в ее голове. Она ударила ногами в бока уставшей лошади и двинулась дальше. Восхождение на гору показалось ей целой вечностью. Наверху лошади стало легче, и, подчиняясь всаднице, она помчала ее все быстрее и быстрее. Глори галопом приближалась к ущелью.
Она увидела, как Данте рассматривает громадную расщелину в горе. Он был настолько погружен в изучение противоположной стороны ущелья, что не обратил внимания на ее появление. Она посмотрела в том же направлении и увидела натянутую над ущельем веревку. Веревка кончалась рядом с более тонким шнуром. Воткнувшиеся в землю стрелы торчали рядом со шнуром, огибавшим большой валун и вставленным другим концом в связку небольших трубок. Динамит. Пока Глори вглядывалась во все это, Данте высоко поднял над головой ее зеркало.
Ветер трепал его солнечно-бронзовые волосы. Он отыскал разрывы в его рубахе и прижал черную хлопчатобумажную ткань к его груди, раздувая на спине, но даже это не могло скрыть мощь его плеч и выпуклость мышц, игравших под тканью, когда он поворачивал зеркало, направляя его на солнце.
Глори спрыгнула с лошади и опустилась на землю ни жива ни мертва от того, что Данте, как она была уверена, собирался навести отраженный луч на себя. Он покидал ее.
На зеркале вспыхнул отраженный луч. Яркие солнечные зайчики рассыпались по скалам и по клочку песчаной земли. Глориана дрожала. Почему он медлит, не направляет зеркало на себя? Как и она, он понимал, что подвергал зеркало опасности разрушения, подставляя его под такое яркое солнце. И как бы в подтверждение ее мыслей об опасной силе солнца невдалеке вспыхнула пламенем куча сухой травы, едва на нее упал отраженный луч.
Данте очень медленно изменял положение. Следующая вспышка ударила в скалу прямо напротив, на другой стороне ущелья. Луч плясал на выступе, усыпанном камнями, а еще одна вспышка высветила мишень. Данте целился на тонкий шнур, соединенный с зарядом динамита.
Глориана жила с этим зеркалом, работала с ним, пользовалась им и ненавидела его уже двадцать четыре года. Она знала свойства этого зеркала. Чтобы поджечь запал на таком расстоянии, ему придется держать зеркало неподвижно так долго, что шансов на то, что древняя стекляшка выдержит такое высвечивание, не оставалось. А это означало, что оно разлетится вдребезги раньше, чем Данте успеет навести его на самого себя, и он никогда уже больше не сможет воспользоваться его волшебными свойствами, чтобы перенестись обратно во времени. Ему придется расстаться с мечтой предъявить права на королеву и королевство. Данте Тревани намеревался отказаться от всего ради нее, Глорианы Карлайл.
– Данте, – прошептала она с таким бьющимся сердцем, что была не в силах двинуться с места. Она уперлась дрожащими руками в землю, полная решимости подняться, чтобы остановить Данте. Он не должен был разрушить зеркало даже теперь, когда доказал свою любовь и не задумываясь пойдет на все ради нее. Глори стремительно поднялась во весь рост и крепко обняла шею лошади, преисполненная благодарности храброму, благородному животному за свое восхождение на гору, чтобы воочию убедиться, как сбываются все ее мечты.
И тогда так медленно, что ей пришлось закрыть глаза, потому что они отказывались это видеть, Данте стал опускать зеркало.
Его плечи сотрясались – холодные неприступные горы оставались неподвижными. Должно быть, это от ветра раздувалась его рубаха, и казалось, что Данте дрожал и словно оседал, прижимая зеркало к груди, чтобы защитить его поверхность от солнца.
Он принял решение. Зеркало уцелело, а значит, сохранились и его мечты. Все ее надежды рухнули.
Данте услышал тихое, сдавленное рыдание и понял, что то был не вой ветра в ущелье.
Этот звук был похож на то, что творилось сейчас в его груди.
Он прижимал зеркало к груди в полном изнеможении от того, что чуть не случилось, и испугался, как бы не уронить древнее зеркало и случайно не навлечь беду, которую хотел отвести. Он снова услышал рыдание, на этот раз за своей спиной, и перевел ничего не выражающий взгляд в том направлении.
Глориана, охватившая руками шею усталой лошади Питера Хенли, так же невыразительно смотрела на него.
Данте совершенно не слышал, как она появилась, настолько был погружен в завывания ветра, в собственное гулкое сердцебиение и в эхо, которым они отдавались в его мозгу, взвешивавшем возможные результаты необратимых действий и обстоятельств, в которые он оказался вовлечен. Выражение лица Глори изменилось, и оно превратилось в непроницаемую маску актрисы, но она совершенно не пыталась скрыть ни дрожи, ни переполнявшей ее яоости. Слава Богу, мелькнуло у него в голове, что здесь нет ни револьвера, ни кинжалов, иначе не быть бы ему живым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43