Как… как и все остальные вещи.
– О! – Бесстрастный тон Мод говорил о каком-то предположении. – Тебе следует убрать его с глаз долой. Вместе со всеми другими вещами.
Практически других вещей было вовсе не так много. Маленькая горстка, и, подобно браслету с черепахой, на каждом предмете лежала печать времени и тлена. Золотая пуговица с искусной резьбой, украшенная колечком из мелких жемчужин; красный камень размером с ноготь большого пальца, сверкающий так, что Глори всегда воображала, что это настоящий рубин, но на самом деле это было вовсе не так; кружок из ткани, фантастически расшитый золотом и серебром и приметанный к обрывку драного шелка с намеком на то, что этот кружок когда-нибудь может оказаться на роскошной одежде. Коллекция чисто белых, прекрасно подобранных перьев вроде того, которое Данте носил на своем головном уборе, но связанных в нижней части в виде клина с опаленной кромкой, словно эти перья когда-то были веером какой-нибудь дамы. А вот теперь еще и этот браслет в виде черепахи с бриллиантовыми глазами.
Все это, разумеется, странные, искусные подделки. Золото, жемчуга и рубины не могли быть настоящими. Если бы они были таковыми, то стоили бы того, чтобы украсить роскошные королевские наряды. И если бы кому-нибудь вздумалось бросить эти перья или этот расшитый шелк в огонь, они не сгорели бы так быстро, чтобы их нельзя было спасти. Глори часто брала их в руки, любовалась ими и пыталась представить человека, которому могли принадлежать такие никчемные безделушки… и в который раз задумывалась над тем, кто мог оставить украшения рядом с зеркалом, чтобы они попались ей на глаза.
– Что ж, я положу его вместе с другими вещами через минуту-другую.
Глориана надела браслет на запястье. Черепаха мерцала на фоне ее бархатистой кожи. Стоило приложить немного усилий, и могла бы засиять снова и цепочка. Глориана сгибала и разгибала пальцы, отмечая, что они казались более тонкими и изящными в соседстве с украшавшим ее руку браслетом.
Краем глаза она поймала свое отражение в зеркале и почувствовала, что не может от него оторваться. У нее было такое ощущение, будто она тайно следила за какой-то другой женщиной, примеряющей этот изысканный браслет, – за настоящей владелицей этого браслета, кем бы она ни была.
И вдруг словно праздная мечта Глори начала управлять зеркалом. Отражение задрожало и переменилось, и в зеркале появилась женщина, очень похожая на нее, высокая и стройная, рыжеволосая, но одетая в платье, сшитое из многих ярдов сияющего шелка. Платье это было усыпано аппликациями в виде тонко расшитых золотом и серебром кружочков. От корсажа с вызывающе глубоким декольте отходил вниз, до самой талии, ряд золотых с перламутром пуговиц. Некое замысловатое металлическое сооружение – оно выглядело как корона – словно удерживало ее голову на месте, сверкая сотней рубинов, проглядывавших между ее локонами. Ее запястье украшал браслет с черепахой, чьи маленькие бриллиантовые глаза ловили лучи света, когда она прикрывалась своим веером и бросала поверх его перьев красноречивые взгляды на высокого, плечистого мужчину с глазами цвета бронзы, казавшегося очарованным ее женским кокетством…
– Боже, как я его ненавижу! – Глориана с силой ударила по подушке, на которой стояло зеркало, забыв о том, что оно могло разбиться. И оно действительно упало с глухим стуком.
– Ну не надо, – проговорила Мод голосом, в котором слышалось терпение человека, тысячу раз повторявшего одно и то же. – Давай спрячем его в твой тайник за стенной панелью, а потом ты положишь этот браслет – этого жука – вместе с остальными вещами. И никогда больше не взглянешь на него снова.
– И верно. Я никогда больше не буду его доставать. – Глориана сорвала с запястья браслет и сбросила его с пальцев, как брезгливая девчонка могла бы отшвырнуть с ладони наживку-червяка. Она оглядела себя, успокаиваясь при виде знакомых складок будничного зеленого хлопчатобумажного платья со скромно обшитыми материей пуговицами, застегнутыми до самой кромки высокого выреза вокруг шеи. Ни на какую вышивку на нем не было и намека. Не было ни мерцания драгоценных камней, ни смешного веера из перьев и уж тем более манящих взглядов поверх него на какого-нибудь мужчину, с бронзовыми ли глазами или с какими-нибудь еще.
Глориана задалась вопросом – что мог бы подумать Данте, если бы она надела браслет специально для него. И неожиданно для себя снова надела его на запястье.
– Ненавижу зеркало! – твердила она.
Родина Данте, Италия, была страной гор и жаркого солнца, но он никогда не чувствовал такой близости к небу, как здесь, направляя фургон Глорианы по просторам земли, которую называли Аризоной. Теперь он понимал, почему кое-кто из конкистадоров не возвращался в свои страны и поселялся в Новом Свете, приняв вечное изгнание.
Родная земля под ярким небосводом заполняла собой все и господствовала над всем. Здесь же все было по-другому, хотя он и не понимал почему. Земля, по которой громыхал фургон, виделась ему не больше чем подставкой для громадной чаши неба, хотя, как и в Италии, на горизонте вырисовывались горы. Солнце жгло, казалось, все сильнее, он чувствовал, как высыхала кожа на ладонях и на кончике носа и как туго натягивалась она на скулах. О, этот палящий зной! На него часто жаловались белокожие габсбургские солдаты короля Карла V. Еще ребенком Данте просил мать объяснить ему, почему они так страдали от солнца, а она говорила сыну, что одним из благ смешения немецкой габсбургской крови Карла с ее итальянской наследственностью был средиземноморский цвет лица, делавший его безразличным к солнцу. Думая теперь об этом, Данте не мог вспомнить, чтобы его мать когда-нибудь упоминала другие благотворные результаты ее незаконной связи с Карлом. У нее, очевидно, просто не было ни минуты времени, чтобы оценить последствия своих поступков.
Данте отогнал это воспоминание. Он развил в себе склонность отбрасывать любую неприятную ему мысль вместо того, чтобы не спеша обдумать все ее последствия.
Казавшаяся бесконечной дорога давала ему долгие часы, для ничем не нарушаемого раздумья, а он растрачивал это время на пустяки, в изумлении разевая рот на расстилавшийся перед глазами пейзаж, подобно узнику, только что выпущенному из темницы без единого окошка.
Впрочем, какой разумный человек хоть на минуту задумался бы над положением Данте? Только лунатик мог бы поверить в путешествие Данте из одного времени в другое благодаря всего лишь отражению зеркалом вспышки обжигающего света, давшей ему первое представление о здешнем жгучем солнце.
В довершение всего он не хотел думать ни о Гло-риане, ни о том, как прямо-таки заставил ее отправиться в эту поездку, не ставя ни во что ее страх. Ему хотелось получить от нее принадлежавшую ей вещь, и он был намерен получить ее, даже если при этом была бы поставлена под угрозу ее жизнь или по меньшей мере ее благополучие.
Его раздражало то, что предметом, о котором шла речь, было зеркало – зеркало, в которое он мог взглянуть сотни лет назад, чтобы увидеть свое собственное, такое привычное лицо с твердо поднятым подбородком. Он вспомнил, каким он был в то время самодовольным, полным уверенности в том, что с ним поступили несправедливо, что Карл V из чистого эгоизма соблазнил, а потом оставил его мать. И Данте был благодарен Глориане за то, что она спрятала от него зеркало. Если бы он взглянул в него сейчас, отражение было бы тем же самым. Но вместо самоуверенности оно отразило бы теперь понимание того, что его собственные действия были еще более достойными презрения, чем поведение его отца. Отец боролся с одиночеством и был одержим страстями молодости, тогда как Данте отказывался признаться себе в одиночестве и не отличался порывистостью юности. Чисто корыстный расчет заставлял его стремиться к овладению зеркалом Глорианы, и он знал, что оставит ее в ту самую минуту, когда наконец его получит.
Данте отбросил и эти мысли.
Мистер Блу, который вместе со своей женой разведывал дорогу, выехав вперед на своих серых в яблоках лошадях, подобных которым Данте раньше никогда не доводилось видеть, возвращался к фургону.
– Солнце скоро зайдет, бахана. Здесь есть хорошая вода, и мы должны остановиться на ночлег. Мы с женой все приготовим и скоро покажем вам священную пещеру.
Данте кивнул, испытав чувство благодарности за то, что супруги Блу выразили готовность взять на себя хозяйственные хлопоты. Уже несколько часов он чувствовал себя совершенно обессиленным. Его охватила страшная усталость, которой он никогда раньше не испытывал. Но даже это изнеможение было волнующим, если учесть, что он в последний раз спал спокойно несколько столетий назад и что при обычном ходе вещей он сейчас смотрел бы с даровавших ему вечный покой небес на кучу покрытых плесенью костей, оставшихся от его тела. Он слез с облучка и стал смотреть, как распрягали великолепных лошадей Глорианы.
Данте не настолько устал, чтобы его острый взгляд не мог приметить источника хорошей воды, обещанного мистером Блу, но хотя обшарил глазами каждый дюйм земли, где они расположились, не обнаружил ни деревьев, ни роскошной травы, которые говорили бы о близости ручья.
– Жена покажет вам его, – ответил на вопрос индеец, и Данте послушно повел пару арабских лошадей к ручью вслед за миссис Блу.
Она могла с одинаковым успехом быть и намного моложе мужа, и намного старше его. Ее волосы сияли иссиня-черным блеском воронова крыла. Она несла на плече огромный глиняный кувшин и шла с такой естественной грацией, которая словно расправляла глубокие морщины на ее лице и делала менее заметными жилы, выступавшие на руках. Данте не слышал, чтобы она разговаривала, но она не молчала, а все время напевала какие-то мелодии, на секунду прерывая странные ритмические звуки только для того, чтобы перевести дух.
Лошади стали натягивать поводья, когда миссис Блу махнула рукой в сторону зеленевшей травой крошечной лужайки. Тонкие зеленые стебли прорывались сквозь слой побуревшей ломкой травы, словно вцепившейся в сухую землю. Ритм напева миссис Блу изменился, и Данте понял, что он каким-то образом гармонировал со звуком струи чистой холодной воды, падавшей на камни и разлетавшейся брызгами вокруг. Жена индейца раздвинула траву, показывая, как она разрослась над узким ручьем, защищая драгоценную влагу от пылавшего жаром солнца.
– Сначала наберите воды в кувшин, миссис Блу, – сказал Данте.
Было бы абсурдно предположить, что лошади поняли его слова, но так или иначе Близзар сердито фыркнул и натянул поводья. Кристель же просто молча, по-лошадиному покорилась. Миссис Блу напоила свою лошадь, наполнила кувшин и уехала, наградив его сияющей улыбкой. Данте дал лошадям напиться, правда, совсем немного, и потянул их от воды. Они вовсе не были загнаны, и опасности перепоить их не было, но он решил их прогулять так же заботливо, как любой хороший конюх, добросовестно ухаживающий за лошадьми хозяина; потом стал их поить снова. Казалось бы, нет смысла прогуливать лошадей после того, как они десятки миль тянули фургон, да к тому же и он сам так устал, что у него подкашивались ноги. Действительно, скоро должно было стемнеть, как и предупреждал мистер Блу. Не было никакой надобности тратить так много времени на эту не особенно важную работу, как не было никакой причины задерживаться с возвращением на стоянку, кроме того, что он не хотел показываться на глаза Глориане.
Но этого было не миновать, раз уж он хотел получить от нее зеркало. И ему не следовало мешкать, прежде чем удовольствие смотреть на цветущую Глориану среди такой первозданной красоты сделает его слепым и беспомощным.
– Пейте вволю, – бормотал он, ослабив поводья, – и не торопитесь.
Часом позже аромат приготовленной еды вернул Данте в их наскоро разбитый лагерь. Яйца и масло, немного лука, бекон и кофе – миссис Блу устроила настоящее пиршество в окружении дикой природы Аризоны. Она по-прежнему напевала, когда он приблизился к костру, и Данте видел, как ее ловкие пальцы вытянули из поясной сумки щепотку какого-то порошка, который она подсыпала в котел. Исходивший от него аромат едва заметно, но очень соблазнительно изменился. Ароматические травы. Нечто такое, чем эта эпоха выгодно отличалась от его времени.
Мод присела на корточки рядом с котлом, как уличный мальчишка, решивший отведать варева. Глориана сидела на разостланном одеяле неподалеку от Мод, откинувшись на кучу подушек и грациозно подогнув ноги. Она с упрямым упорством, не отрываясь смотрела на костер. И, казалось, не замечала ни запахов еды, ни появления Данте. В ней чувствовалась какая-то натянутость и напряженность.
– Что, мистер Блу отправился разыскивать свою священную пещеру? – спросил Данте, заметив отсутствие индейца.
– Нет. Просто пошел наломать сучьев для костра. – Мод выразительно посмотрела в сторону Гло-рианы. – Она хочет большого огня. По-настоящему большого.
– Здешний климат похож на африканский, – заметил Данте, вдруг почувствовав необходимость поддержать желание Глорианы. – Дневная жара быстро спадает с заходом солнца.
– Мне вовсе не холодно, пробормотала Глориана.
– О, да она просто напугана, – проговорила Мод.
– Мод!
– Это же правда. Ты прыгала как заяц, пока не вышла из фургона.
– Возможно, она проголодалась, – предположил Данте как раз в тот момент, когда миссис Блу вручала тарелки Мод и Глориане.
– Нет, это ей не годится. – Мод держала свою тарелку в вытянутой руке. – Это выглядит так же отвратительно, как большая старая куча лошадиного на…
– Мод! – снова прервала ее Глориана, на этот раз более резко. – Не ругай яичницу, которую приготовила миссис Блу. Она делает все возможное среди этой пустыни.
– Ну, тогда ешь это на здоровье. Я же не отважусь. Жена индейца протянула тарелку Данте, принявшему ее с опаской. Он поймал себя на том, что его губы тронула веселая улыбка. Содержимое тарелки действительно несколько напоминало лошадиные шарики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43