Глори всегда знала, когда Кэтрин получала очередное письмо. Ее обычно брызжущее весельем настроение спадало. Она задергивала шторы на окнах их вагона, надевала самое простое платье и оставалась одна, «чтобы отдохнуть», отослав Глори куда-нибудь с Мод или с другими друзьями.
Кэтрин никогда не пропускала представления. Но в дни получения писем Глори казалось, что игра матери приобретала неестественный оттенок, что ее профессиональная улыбка становилась какой-то блуждающей, что прекрасные глаза смотрели на публику с плохо скрытым отчаянием. Пока не раздавались аплодисменты. Тогда плечи Кэтрин распрямлялись, она откидывала голову назад, гордо вздернув подбородок, и ее знаменитые во-лосы цвета червонного золота свободно струились по плечам. В дни получения писем она то и дело горько вздыхала, снова и снова втягивая спертый воздух в своем добровольном заточении, словно питаясь святым духом. В такие дни она ничего не ела.
После представления в день получения письма и мать, и дочь все еще дрожали от возбуждения, и Кэтрин забывала собственные наставления говорить потише.
«О, эта жизнь – самая лучшая жизнь, Глориана!» – бурно радовалась она, наполовину смеясь, наполовину плача и оставляя Глори в неуверенности, утверждала ли она при этом истину или задавала дочери вопрос.
На следующий день после получения письма Глориана находила на своей постели либо новое платье, либо какое-нибудь украшение.
«Твой отец присылает тебе это в знак своей любви», – говорила Кэтрин, когда Глори брала свое новое сокровище и прижимала его к груди, горячо желая почувствовать отцовское объятие вместо безликой ласки ткани или металла.
Иногда Кэтрин рассказывала ей об отце, описывая ранчо, где он жил, и о том, что у нее были сводные брат и сестра, которым Глори тайно завидовала всем сердцем. Мать никогда не уступала просьбам Глори объяснить причину разрыва между ней и отцом или ответить на вопрос, почему Гарри Трэск говорил, что Кэтрин Карлайл – любовь всей его жизни, а сам женился на другой женщине.
Ранчо влекло к себе Глориану, надеявшуюся получить там ответы, в которых ей всегда отказывали.
– Давай закажем завтрак, – подзывая взмахом руки официанта, сказала Глори. – Может быть, ты собираешься болтать здесь целый день, а я так просто умираю с голоду.
Данте перекатывал языком во рту кукурузное зерно. Он взял его в рот после того, как набил ясли каждой лошади щедрой мерой кукурузы, и случайно наткнулся на него, снова занявшись уходом за лошадьми. Ему не удавалось раскусить твердое как камень зерно, хотя Близзар и миссис Кристель Зи с явным удовольствием размалывали кукурузу своими мощными зубами. Он удивлялся очевидному наслаждению лошадей, а сам никак не мог почувствовать вкус своего зерна, хотя был голоден как волк. Голод терзал его так, что впору было грызть лошадиный корм. Он согласился на эту унизительную работу только для того, чтобы заработать себе на хлеб, яйца и бекон.
Нет, такое Данте мог бы простить другим, но только не себе. Как солдат армии своего отца он научился терпеть жестокий голод. Научился утолять его, когда представлялась возможность, и не замечать, когда есть было нечего. Если бы его терзал только голод, ему было бы нетрудно силой отобрать у Глорианы зеркало, дождаться появления солнца и перенестись обратно в 1544 год. И он смог бы по-королевски отобедать за знаменитым своим обилием английским столом, а не пытаться разгрызть кукурузное зерно из конского завтрака.
Но вместо этого он выгребал навоз из стойла, надеясь, что Глориана скоро принесет ему завтрак, и размышляя о том, чего он ждал больше – возможности утолить голод или увидеть ее.
Его ожидание кончилось тем, что на пороге двери возникла сухопарая фигура Мод, балансировавшая подносом с двумя деревянными тарелками с едой.
Остроглазая старуха отметила про себя его разочарование.
– Прости, что так долго. Нас втянули в… разговор да к тому же у Глори разыгралась мигрень. Мне больно смотреть, как она страдает, но сейчас это мне на руку.
– Я не подозревал, что тебе может быть на руку чья-то боль, – заметил Данте.
– Вовсе нет. Мне просто нужно поговорить с тобой с глазу на глаз, и ее мигрени трудно было найти более подходящий момент. Я еле довела ее до кровати, убедив, что ей будет только хуже, если она сама понесет тебе еду, что оказалось нелегко. Она явно к тебе благоволит.
– И неудивительно, поскольку она решила сделать меня своим слугой. – Он не скрывал своего негодования на то, что красавица не посчиталась с его желанием вернуться в свое собственное время и потребовать себе женщину, которая должна была выйти за него замуж – за него, и ни за кого другого. Он говорил себе, что своего фаворита Елизавета не послала бы в конюшню.
Мод разместила поднос на куче соломы.
– Иди сюда и поешь. Смущенный ее словами, он заколебался.
– Начинай же, Данте. Ты успел сильно проголодаться. Я знаю, что значит быть голодным. Мне нужно кое о чем тебя спросить, но думаю, что ты лучше воспримешь мой вопрос, когда позавтракаешь.
Одно из достоинств воинов состоит в том, что едят они быстро, тихо и съедают все до последней крошки, не оставляя на тарелке даже пятнышка от соуса. Мод уселась на другую кучу соломы и с явным удовольствием смотрела, как быстро Данте управлялся с первой тарелкой, словно радовалась, что ему были не чужды хорошие манеры за столом. Он принялся за другую тарелку и только после того, как полностью очистил и ее, подумал, не считала ли она эту трапезу последней на сегодня.
Мод хлопнула руками по коленям и подвинулась вперед, как человек, устраивающийся в кресле для ведения переговоров.
– О'кей. Я хочу тебе кое-что предложить.
– О'кей, – отозвался он. Ему понравилось, как звучало это короткое слово.
– Я готова помочь тебе заполучить зеркало, – заговорщически начала Мод.
Он не питал надежды на такую возможность, поскольку ему казалось, что Мод была полностью на стороне Глорианы. Поэтому ограничился только что услышанным словом: О’кеи.
– Не слишком обольщайся. Я сказала: попытаюсь, но при условии… при двух условиях.
– О'кей.
– Во-первых, тебе придется убедить Глори в том, что ты все-таки решил у нее работать и передумал требовать зеркало. Она вряд ли сразу поверит в это. Наш поезд вечером останавливается в Уинслоу, и, насколько я знаю Глори, она обратится с предложением работы к каждому новому пассажиру, прежде чем решит снова предложить ее тебе. Нам нужно сделать как-то так, чтобы она наняла тебя до того, как найдет еще кого-нибудь.
кеи.
Тупое повторение слова, которому он от нее же научился, начало ей надоедать и заставило нахмуриться:
– Ты не спятил, а?
– Нет.
Такое простое отрицание, однако, не развеяло ее сомнений. Помолчав, она покачала головой:
– Видно, мне придется тебе поверить, раз у меня нет иного выбора. Ты не должен говорить ей, что мы с тобой заодно. Она пришла бы в ужас, если бы узнала, что я сговорилась с тобой, чтобы отобрать у нее зеркало. Тем более если бы услышала о моем желании найти человека, который мог бы ее защитить. Ей всегда была ненавистна мысль о зависимости от кого бы то ни было.
Данте, который всю жизнь учился тому, чтобы зависеть только от самого себя, это хорошо понимал. И все же ему стало как-то не по себе:
– Значит, Глориане угрожает опасность? В чем же дело?
– Пару месяцев назад явился один адвокат и сказал Глори, что ее отец оставил ей недвижимость перед тем, как был случайно убит во время заварухи, когда кто-то с кем-то не поделил пастбища. Адвокат настоятельно рекомендовал ей какое-то время выждать и держаться подальше от злополучного ранчо, пока там все не уляжется. Но он не сообщил никаких подробностей, и это показалось мне странным.
– Адвокатишки! – В голосе Данте прозвучало презрение. – Все они одинаковы. Кажется, даже века не в состоянии изменить их предательских повадок.
– Да я вижу, ты в здравом уме, если ненавидишь адвокатов. – Мод просияла. – Как бы то ни было, Глори, казалось, совершенно не проявляла интереса к этому ранчо. И я думала, что она последует совету адвоката. Но она стала допускать ошибки на арене и, кажется, принялась строить воздушные замки. В последнее время она без видимых причин становится какой-то рассеянной и глаза у нее на мокром месте.
Эти признаки, которые так смущали Мод, были совершенно нормальны для знакомых Данте женщин. Он продолжал вежливо слушать Мод, не забывая о том, что она предлагала свою помощь в овладении зеркалом.
– Цирк скоро совершит трехнедельную поездку в Санта-Фе, и Глори неожиданно взбрело в голову после этого посетить унаследованное ранчо. Она сказала, что, поскольку Санта-Фе очень близко от Аризоны, мы лишь ненадолго отлучимся из цирка.
– Хорошие стратеги строят свои планы так, чтобы избегать излишней потери времени. Как ты думаешь, верно это?
– О небо, ну конечно! За исключением зимних перерывов. Глори за всю свою жизнь не пропустила в цирке и двух дней.
Одним этим замечанием Мод высветила для Данте все загадочные противоречия Глорианы, которые бросились ему в глаза, – спокойная и ровная, она в один момент могла стать недоверчивой и нерешительной. Во времена Данте женщин воспитывали в монастыре, и они выходили из обители готовыми взвалить на свои плечи управление владениями своего мужа, не имея при этом ни малейшего понятия о человеческих страстях.
– Должен признаться, Мод, что меня все больше и больше смущает то, чего ты от меня ожидаешь. Ты хочешь, чтобы я убедил Глориану вернуться в цирк?
– Да нет. Мне кажется, что она решила остаться работать в цирке, так что убеждать ее тебе не придется.
Но она полна такой же решимости отправиться в эту проклятую Плезент-Вэлли. Подозреваю, что там все гораздо хуже, чем она ожидает. Судя по тому, что я слышала, может оказаться так, что мы приедем туда в разгар настоящей войны, а вовсе не мелкой заварушки по поводу выпасов для скота. Что ей нужно, так это телохранитель.
– Телохранитель?
– Тот, кто сможет ее защитить. Ты был бы превосходным телохранителем, судя по твоему опыту убийцы, сам говорил. К этому и сводится предлагаемая мною сделка. Ты нанимаешься на работу конюхом и сможешь таким образом тайно охранять ее, а я сделаю все, что смогу, чтобы убедить ее отдать тебе зеркало.
– Это звучит так, словно есть надежда на успех, пусть и небольшая. Ты сказала, что она решила остаться в цирке, но для выступлений ей понадобится зеркало. – Данте все еще сомневался.
– Я надеюсь, что она передумает выступать в цирке, когда окажется в Плезент-Вэлли.
Плезент-Вэлли. Это название вызывало представление о пении птиц, журчании ручьев, о женщине, окруженной детьми, под ласковым солнцем и о весеннем ветерке, ласкающем завитки ее золотисто-рыжих волос.
Мысли Мод, по-видимому, совпадали с его собственными.
.– Плезент-Вэлли. Название звучит очень поэтично, не правда ли? – Мод нагнулась вперед в неудержимом желании доверить ему свои мысли. – Глори годится для работы в цирке не больше, чем ты для работы конюхом. Она не такая земная, как я. Она не имеет понятия ни о каком другом образе жизни. Она никогда не ходила в школу. Хотя она и не признается в этом, она даже читать как следует не умеет, и никогда не изучала историю, и тем более не просматривала модные журналы. Она росла с матерью, забивавшей ей голову всякими дикими представлениями о свободе и о том, что предназначение Глори – стать звездой цирка.
Быть звездой. Данте нашел, что ему очень легко представить себе Глориану сверкающей ярче всех других звезд на небе.
– Чего Глори никогда не понимала, так это того, что мечты ее матери были всего лишь мечтами ее матери и не имели ничего общего с тем, чего хочет от жизни сама Глори. Меня до смерти пугает, что она может провести всю жизнь в погоне за тем, к чему всегда стремилась ее мать, вместо того чтобы искать свое собственное счастье.
– Ты думаешь, что она найдет свое счастье в этой Плезент – Вэлли?
– Не знаю. Я была бы счастлива, если бы там у нее хотя бы созрела мысль изменить свою жизнь коренным образом. Одно не вызывает сомнения – она не найдет своего счастья, если окажется убитой на этой паре сотен акров травы.
Пока Мод довольно бессвязно рассуждала о звездах и мечтах, Данте пытался подобрать слова отказа от участия во всей этой кутерьме. Но при мысли о том, что Глориана может умереть, кровь бросилась ему в лицо. Слова отказа, подобранные с таким трудом, так и не прозвучали.
– Я буду ее охранять.
Таким образом, он в один миг лишил себя всякой возможности силой отобрать у нее зеркало. Более того, он взялся охранять ее в погоне за призраком счастья, тогда как доктор Ди предупредил его, что течение времени в настоящем может отличаться от течения его в прошлом. Здравый смысл молотками стучал в голове Данте, заставляя его взять назад свои слова. Он понимал, что не должен был давать себе волю – и потакать мимолетным желаниям, которые его смущали, как эти вызывавшие головокружение побуждения защитить Глориану и никому не позволить причинить ей вред.
А потом его озарило: может быть, он так порывисто бросился на защиту Глорианы, потому что какой-то глубинной частью своего сознания вдруг понял: это и есть то главное испытание, на которое его обрек старый астролог?
Он все еще думал о Глориане. Неожиданно для себя он обнаружил странное сходство в судьбах двух женщин. Если Елизавета должна была стать у кормила власти, по предсказаниям Ди, то Глориана, по-видимому, должна будет вступить во владение землями своего отца. Над ней, так же как и над Елизаветой, словно витала опасность, насилие, казалось, ее вот-вот закружит ветер перемен. Елизавета и Глориана. Глориана и Елизавета. Их судьбы были отражениями одна другой, хотя и по-разному. Защита Глорианы и спасение ее от врагов доказало бы его способность побеждать врага и мудрость, позволяющую превращать в союзников тех, у кого были все основания в нем сомневаться. И если Ди предложил мудрый путь подготовки Данте к встрече с различными испытаниями и Данте мог бы в один прекрасный день жениться на Елизавете, то, возможно, этот Ди вовсе не лунатик, каким казался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43