Он посмотрел вниз, на сотрясаемый у него под носом корсет, а потом взгляд его темно-карих глаз прошелся по ней с головы до пят, обволакивая Глориану удивительной теплотой. На его губах играла едва заметная улыбка.
– О, – заметил Данте, – сказать правду, самое захватывающее развлечение – это ты сама, Глориана.
– Ладно, хватит. – Голос ее стал суровым, но она почувствовала себя словно парализованной, как начинающий фокусник перед публикой, когда попыталась плотнее запахнуть на груди халат, потянувшись к ручке двери и не выпуская из руки корсет. Она хотела выдворить Данте из своего вагона, боясь окончательно поддаться такой непривычной для нее растерянности и смущению. – Мне нет дела до того, доверяешь ты Мод или нет. Ты можешь просто перейти в другой вагон и подождать там ее прихода с твоими трофеями.
– Меня приводит в ужас мысль о том, как я выйду отсюда в таком костюме. – Данте наградил ее такой дерзкой и самоуверенной улыбкой, что у нее не осталось сомнений в том, что он никогда никого не боялся.
– Ты не снимал этот костюм с первой минуты, как я с тобой встретилась.
– Истинная правда. Но где меня переодели, сделав легкой добычей шулеров?
– Ничего себе – легкая добыча! Ты же выиграл у Мод семь партий, или ты уже забыл об этом?
– Мне бы так не повезло, если бы не появился какой-нибудь овцевод и не навязал мне партию покера с ним.
– О, ради всего святого! – Она вскипела от злости, нетерпеливо топнув ногой. Ее протесты были явно смешными, но Глориане хотелось высказаться до конца и поскорее. – Тебе нужно пройти только сцепной мостик и две площадки, чтобы попасть в вагон с лошадьми. Никто не обратит на тебя внимания, если ты чем-нибудь накроешься и пойдешь быстро. – Она показала подбородком в сторону стоявшего в углу гардероба. – Там висит черный плащ. Он будет тебе очень широк. Завернись в него, и тебя никто не заметит.
Судя по виду Данте, он не возражал. Глори свирепо смотрела на него, пока он, вздохнув, нехотя не направился к шкафу.
Но увидев на нем свой черный плащ, она поняла, что ошибалась. Когда его надевала Глориана, плащ охватывал ее от шеи до пят так, что в сравнении с ним одежда монахини показалась бы слишком открытой. У Данте же он не сходился даже на шее. Плечи его были так широки, что полы плаща не сходились и на груди. Плащ доходил только до колен, оставляя ноги открытыми.
Если бы она была из овцеводов, она закричала бы, ужаснувшись его виду.
– Эта вещь рассчитана на человека гораздо меньше меня ростом, – заметил Данте. Он поглаживал шелковую подкладку, а потом натянул плащ, и под туго натянутой материей обрисовались округлости его мышц.
– Это не мужской плащ, он мой, – призналась Глори. Почему ее сильный голос прозвучал так пискляво, она не знала. Она вдруг почувствовала себя маленькой, хрупкой и раздраженной. – Это часть моего костюма для роли мадам Боадечии. Я надеваю его для первого выхода и уже на сцене распахиваю, чтобы привлечь всеобщее внимание.
– Ты доставляешь зрителям удовольствие, открывая то, что под плащом? – тихо спросил Данте, многозначительно посмотрев на корсет.
– Нет! Да! То есть я имела в виду… – От волнения она глотнула воздуха и еще больше смешалась. Уже давно она стала испытывать одновременно страх и отвращение к арене в каждом своем выступлении. Как ни претила ей необходимость ломаться перед толпой и постоянно улыбаться, все же этого невозможно было избежать, от этого зависел успех ее простеньких фокусов.
– Я имела в виду, что корсет чем-нибудь прикрывается… каким-нибудь украшением.
– Значит, поверх него надевают украшения. – Данте многозначительно кивнул, поглаживая подкладку плаща.
– Что-то вроде этого. – Глори почувствовала, как по ее коже разлилось тепло при мысли, что шелк, который ласкала рука Данте, обычно облегал ее голые ноги.
Она попыталась отмахнуться от услужливого воображения, но поймала себя на нежелании расставаться с Данте. Она помогла ему с английским языком и дала плащ, чтобы он мог укрыться, хотя и не очень верила, что он боялся встречи с овцеводами и что это уж никак не зависело от его одежды. В конце концов он мог разыскать Мод в городе и взять у нее обещанные покупки. А потом ей придется опять искать конюха, что было, разумеется, единственной причиной ее тревоги.
– Ты был бы не против, если бы я заботилась о тебе? Она сразу поняла, что ей не удалось поймать его на удочку столь неожиданным предложением помощи.
– Мне кажется, что я не успею пройти две площадки, как ко мне тут же пристанут. – Он без улыбки смотрел на Глори изучающим взглядом, а его пальцы тщетно пытались стянуть борта плаща на своей широкой груди. – Я не уйду со своего поста, Глориана, я буду заботиться о… твоих лошадях и охранять всех. Клянусь тебе.
Глори отметила для себя какой-то подвох в его словах.
– Охранять всех? – прошептала она.
– Всех.
Все в ней возликовало от его обещания. Правда, он говорил больше об охране ее лошадей. А внутренний голос, укорявший ее за то, что она совсем потеряла голову, был предательски слаб. Теперь он будет с нею каждую минуту из предстоявших двух недель. Ни один мужчина не волновал ее так сильно, как этот невесть откуда взявшийся полуприрученный защитник, завернувшийся в плащ. У нее не оставалось никакого сомнения в том, что он сможет защитить ее хоть от целой армии.
Он, разумеется, был честен, обещая бдительно ее охранять, в этом она не сомневалась.
– Теперь тебе пора перестать говорить о том, что ты боишься овцеводов.
– Мод будет расстроена, узнав, что я нечаянно… выболтал секрет, – огорченно проговорил Данте.
При этом он сделал очередную ошибку, на этот раз в слове «выболтал».
– Не цепляй ты окончание «-eth» к чему попало, – укорила она его. – И кроме того, Данте, я ведь совсем не глупа. Я понимаю, что меня могут ждать большие неприятности, и благодарна тебе за готовность мне помочь. Но я по-прежнему не намерена расставаться со своим зеркалом, что бы ни обещала тебе Мод.
Мод мне ничего не обещала. Тебя же, Глориана, я мог бы только просить о том, чтобы ты отдала era мне по собственной воле.
Его приглушенный, но такой звучный голос подкупал ее своей мощью. Он смотрел на нее прищурившись, и в его глазах полыхало пожиравшее его пламя желания.
– Я только хочу взглянуть на это ранчо, – прошептала Глори.
– Я не понимаю, Глориана, что такое «ранчо».
Его вопрос захватил ее врасплох. Кажется, уже половина населения либо поселилась на ранчо, либо намеревалась это сделать. Страна наводнялась иммигрантами, жаждавшими получить свободные государственные земли и сделать себе состояние, а иностранный акцент Данте подсказал ей, что он тоже мог бы стать фермером-поселенцем.
Чего уж больше – она слышала, что даже цирковой народ лелеял мечты о том, чтобы заняться фермерством. Ни один цирковой сезон не кончался без того, чтобы кто-нибудь не заявлял о намерении навсегда отцепить свой вагон от циркового поезда и пустить корни на каком-нибудь небольшом клочке земли, где можно будет собственными руками выращивать урожай, иметь свой кусок хлеба и не волноваться за успех очередного представления. Глори никогда не могла спокойно слышать о томительных планах-мечтах без растущего желания расплакаться. От своей матери она постоянно слышала, что настоящий артист цирка скорее умрет, чем обратится к оседлому образу жизни.
– Ранчо – это земля и трава, где выращивают коров, – объяснила, как умела, Глори.
– А! – Данте окинул ее оценивающим взглядом. – Так, значит, ты вроде пастуха!
– Уверяю тебя, вовсе нет!
– А вот и да! – Лицо Данте приняло такое обиженное, такое страдальческое выражение, которое бывает у мужчин, искренне уверенных в том, что ни одна женщина не может сравниться с ними в уме, знании и опыте. – У тебя есть ранчо. Значит, ты должна быть пастушкой.
– – Мне еще не приходилось встречать человека, с такой скоростью делающего умозаключения, – ворчливо заметила Глориана. – Ты только этим и занимаешься с первой минуты.
– Я?.. Да нет, просто когда я что-то новое узнаю, всегда тщательно обдумываю и стараюсь сделать наиболее правильный вывод. Не люблю неожиданностей и больше всего ценю здравый смысл.
– Вот как ты рассуждаешь… Но я никогда не рассчитывала на то, что унаследую что-то от отца.
Глори вдруг показалось, что его глаза будто сказали ей: «Я тоже». Нет, наверное, это только показалось. Они снова принялись спорить.
– Ты спешишь предъявить свои права на неожиданное наследство вопреки предупреждению о том, что тебе лучше держаться подальше… Слишком смело для женщины. – Данте нахмурился.
– Да, я действительно достаточно самоуверенна, – независимо пожала плечами Глориана. – Мне просто хочется увидеть это ранчо. Оно всегда вызывало во мне любопытство.
– По-моему, женское любопытство может здесь обойтись очень дорого.
Она не ожидала от него такой проницательности. Он заставил ее находить самые веские доводы, делающие такой непреодолимой ее тягу к ранчо. Глориане еще не приходилось ни с кем это обсуждать, кроме Мод.
Данте изучал ее с нескрываемым любопытством, что напомнило ей о том, как она изучала увиденную впервые электрическую лампочку, пытаясь представить себе, как может светиться сочетание стекла, проволоки и газа. Обычно у нее вызывала отвращение такая бесцеремонность.
Но сейчас все было по-другому, торжественное обещание Данте защищать ее зажгло в ней, как яркая электрическая лампочка, новые надежды. Его заинтересованность грела ее душу. Она чувствовала, что ее тянет к нему, как тянется к яркому солнечному свету на ощупь пробивающийся через грязь росток.
– О, Данте, ты похож на большую старую электрическую лампу.
Неожиданно для себя она прошептала вслух эти слова и тотчас поймала на себе сердитый взгляд Данте:
– На электрическую лампу? Что, опять тебе не угодила моя одежда?
Она смутила его своим глупым замечанием и сама смутилась того больше. Если кто-то и был похож на большую старую электролампу, так это она, – о, краска, должно быть, залила ее щеки, разгоревшиеся как два сигнальных огня! Ей следовало закрыть рот и выпроводить его из вагона, что она честно и собиралась сделать с самого начала, но ей казалось, что за этот промежуток времени прошла целая жизнь. Что поделаешь, если его обещание тронуло ее сердце, если его воспитанная Старым Светом вежливая забота оказалась ей так необходима? Она не должна позволять ему заглядывать в ее святая святых. И все же Глори поймала себя на том, что говорила и говорила нетерпеливо, как будто хотела все выложить до конца:
– Отец оставил эту землю мне. Мне. – Она коротко и горько усмехнулась. – Его воля высказана ясно как Божий день: «Я завещаю все мои земли и собственность, все мои земельные владения моей любимой родной дочери Глориане Карлайл». Его любимой дочери. Ха! Он никогда не признавал меня публично, пока не умерли его законные дети. Ты, вероятно, не в состоянии понять, почему все это меня так занимает.
– Многое в твоей судьбе заставляет меня задуматься, Глориана. – Голос Данте звучал бесстрастно, а лицо выражало каменное спокойствие. Ни малейшего признака понимания. Но и она не жалела о том, что раскрыла ему все свои карты.
Почему Глориана почувствовала такую глубокую уверенность в том, что Данте все понял, она не смогла бы – объяснить никому на всем белом свете. Ей вдруг захотелось укрыться от всех невзгод на его могучей груди. Она почему-то верила в то, что он тоже желал обнять и утешить ее.
– Почему ты ничего не расскажешь о своем отце, Данте? Добр ли он к тебе?
– Сейчас мне не до отца.
Его резкий уход от ответа словно ужалил Глориану и подрбно какому-нибудь яду уничтожил росток доверия, пробивавшийся в ее сердце. Она вспомнила, что он точно такими же словами пресек ее расспросы о Елизавете, мыслями о которой был так занят при их первой встрече. Она тогда отступилась и отбросила свои сокровенные мысли, а он так и не сказал ей о себе ничего сколько-нибудь значительного.
Она почти ничего не знала об этом человеке, взявшемся ее защищать. Почти ничего? Черт возьми, да она не знала о нем абсолютно ничего.
«Никогда не отдавай свое сердце человеку, у которого есть секреты, Глориана, – постоянно твердила ей мать своим голосом с басовой ноткой. – Рано или поздно он оставит тебя и уйдет обратно к тому, что скрывает».
До чего же странно, что именно в эту минуту ей в голову пришло предостережение матери. Она, разумеется, вовсе не имела намерений отдать свое сердце Данте Тревани, этому таинственному человеку.
– Может быть, тебе теперь пойти проверить лошадей, – заметила она.
Данте кивнул:
– Не бойся ничего, если с наступлением ночи услышишь какой-то шум за дверью. Это я буду проверять, задвинуты ли засовы.
– Будешь проверять? – Она рассчитывала, что вопрос прозвучит у нее по-хозяйски весомо. Вместо этого ее голос казался упавшим и в нем послышался испуг маленькой девочки, боявшейся оставаться одной.
– Глориана, я по большей части остаюсь человеком слова.
– По большей части? Интересно, какой же части я должна верить?
Она проговорила это с легкостью, шутя, чтобы разрядить возникшую между ними напряженность, как привыкла поступать с публикой, заскучавшей во время представления. Но Данте не ответил тем же. Он поклонился ей, двинулся к выходу и, задержавшись у двери, обернулся со смешанным выражением предостережения и сожаления, отразившимся на его строгом лице. Его последние слова подтвердили все то, чему ее учила мать:
– Возможно, тебе вообще не следует мне верить. Тогда тебе не будет грозить разочарование.
Глава 7
– Ты отпустила его!
Хотя нижняя часть лица Мод была закрыта кипой мужской одежды, которую она едва держала в руках, Глори по тону приятельницы поняла, что губы ее были поджаты от разочарования.
– Данте ушел. Я послала его в вагон-конюшню.
– Зачем тебе это понадобилось, ведь я так старалась придумать, как оставить вас наедине!.. – На лице Мод появилась недовольная гримаса.
– Можешь не трудиться над этой липовой историей с проигрышем в покер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43