светильники в ванную комнату над зеркалом
Самое время вспомнить, что он обязан выполнять свою работу и разыграть все как по нотам.
Он попытался отстраниться от всего лишнего в этот миг и сосредоточиться на одном: обнимать так обнимать – то, что от него сейчас требовалось. Его правая рука обвила ее талию. Турнюр оказался удобной опорой, не позволявшей руке прикоснуться к нежной выпуклости ее бедра. Левой ладонью, прижатой к гибкой спине, он четко ощущал вдохи и выдохи Глорианы, которые, казалось, в упор расстреливали его руку и сердце. А может быть, он просто чувствовал ее дыхание сильнее потому, что его собственные легкие, кажется, вообще перестали работать – он совсем забыл, что нужно дышать, когда его руки обвили стан Глорианы. И в том, как крепко он ее обнимал, прижимая к себе, пока не окутал своим плащом, был порыв человека, преданного Глориане до глубины души. Два тела, покрытые плащом, как одно – такая чувственность уместна только в спальне… Мужчина, подумал Данте, может получить полное удовлетворение, не выпуская Глориану из вечных крепких объятий и защищая ее от любой опасности.
Но молодой человек тут же понял, что как бы крепко он ее ни обнимал, он не мог защитить Глори от устных оскорблений. Какая-то дородная женщина с кирпичным румянцем во все лицо, исполненная самодовольства, локтями проложила себе дорогу в первый ряд толпы. Ее платье по покрою и цвету было точной копией платья Глорианы, но для этой толстухи, вероятно, ушло столько материи, что ни о какой красоте не могло быть и речи. Ее зад выставлял напоказ самый большой из всех выступов, которые доводилось видеть Данте. На таком турнюре можно было расположиться со стулом и проверять бухгалтерские книги.
Она ткнула своим толстым указательным пальцем в сторону Глорианы.
– Я знаю, кто она такая! – проревела она. – Она из цирка, приблудок Гарри Трэска.
Видно, подумал Данте, несмотря на то что прошло уже три столетия, общество продолжает глумиться над теми, кто не вписывается в принятые рамки.
Глориана застыла в руках Данте, и казалось, что она даже перестала дышать. Не встретив поддержки, мгновенно замолк подхвативший это оскорбление чей-то визгливый смех. Гул толпы изменился, приняв слишком хорошо известную Данте насмешливую окраску.
– И как только она осмеливается показывать здесь свой нос!
– Циркачи! Надо же! Как будто у нас в Холбруке мало своего сброда!
Толстуха в сером платье поглядывала кругом с чопорным удовлетворением:
– Я приметила ее еще с тех пор, как она отправляла телеграмму из телеграфного отделения моего мужа.
– Читать чужие телеграммы! – взорвалась яростным негодованием Мод. – Огрей ее как следует своим железным желудем, Данте!
Хотя он ни разу за всю свою жизнь не поднял руки на женщину, вид у Данте был такой, словно эта мысль показалась ему превосходной. Он отстранил было Гло-риану, но тут же замер, когда она положила ему на плечо руку.
– Что ты намерен сделать?
– Выполнить свою обязанность. – Он не мог позволить себе сбросить с плеча удерживавшую его руку Глорианы и ограничился тем, что обвел толпу свирепейшим взглядом. При этом он отметил про себя, что одни в толпе просто проявляли любопытство, другие стушевались под его тяжелым взглядом и только третьи встретили этот взгляд явно враждебно, но лишь немногие осмеливались смотреть на Глориану нагло-пренебрежительно, что заставило Данте крепче стиснуть в руке эфес меча. – Постой в сторонке, Глориана, мне не привыкать учить наглецов хорошим манерам.
– Не мешай ему, Глори, – настаивала Мод.
– Нет. Я могу это уладить. Только… только слушайся меня.
Она повернулась кругом и, шагнув в сторону тучной старой карги, остановилась перед ней почти нос к носу. Тряхнув головой, Глориана рассыпала волосы по плечам, и солнце тут же высекло из них искры, похожие на те, »что летят при скрещивании шпаг. В ее голосе зазвенела смертельная угроза, подобная оружию тончайшей работы, готовому обрушиться на обидчика.
– Да, я дочь Гарри Трэска. – Данте уловил деланную учтивость в голосе Глорианы. – С кем я имею удовольствие разговаривать? – Она сделала еще один шаг вперед к этой женщине, заставляя ее попятиться на несколько дюймов и, наклонив голову, посмотреть на Глориану глазами просительницы, покорной своей королеве.
– Я миссис Лаудон, – выдохнула женщина. – Генриетта Лаудон. Я… я жена телеграфиста.
– О, жена телеграфиста. Я ожидала чего-то более солидного.
Лицо миссис Лаудон пошло пятнами от унижения, но губы ее оставались поджатыми. В толпе кто-то иронически хихикнул, и кожа миссис Лаудон покрылась мертвенной бледностью.
– Глориана, – предостерегающе шепнул Данте, опасаясь, что из-за своей смелости и прямоты она сделает неосторожный шаг и без всякой необходимости наживет себе непримиримого врага.
Она повернула к нему лицо, и в этот момент он увидел, что она вовсе не смела и не властна. Глаза Глорианы выдавали лишь печальное осознание того, что ей слишком хорошо знакомы стычки такого рода. И конечно, она не сомневалась в том, что только сила и решительность могли бы защитить ее уязвленную гордость от пренебрежения и оскорблений. Все это напомнило молодому человеку свое собственное положение. В свое время он вел себя подобным образом, нередко с тревогой ожидая мучительных, позорных разоблачений в том, что он незаконнорожденный, каким он и был в действительности. И только после того, как его физическая сида окрепла настолько, что сравнялась с его внутренней силой, люди перестали мучить его и насмехаться над его происхождением.
Но Глориана никогда не обретет мужской силы. Она хотела нанять его, а он думал лишь о том, чтобы уйти от нее как можно скорее. Он постоянно забывал об их скором расставании, как только Мод( получит для него зеркало. Было бы ошибкой вмешиваться в то, как Глориана разделывается со своими врагами, поощрять ее привязанность к нему, так как он совсем скоро должен будет покинуть, оставить ее наедине со своими трудностями.
Нет, не вмешиваться нельзя. Нужно принять вызов и потребовать удовлетворения. Он заметил новый всплеск волнения в толпе, снова привлекший к ней внимание Глорианы.
Люди расступались перед каким-то золотоволосым человеком. Он был ростом ниже Данте на несколько дюймов, у незнакомца были такие же длинные волосы и такие же красивые усы, как у Данте. В руках у незнакомца была винтовка, а сбоку, на левом бедре, пистолет. В противоположность одетым в серые и серо-коричневые одежды горожанам на нем была белая рубашка и темные бриджи с нашитыми длинными кусками тонкой кожи, единственным назначением которых, казалось, было предохранение от трения друг о друга внутренних сторон штанин.
«Длинноволосый и очень элегантный», – говорила мисс Хэмпсон, описывая нового шерифа, коммодора Перри Оуэнса. Описание любопытной старой девы оказалось на удивление точным.
– О'кей, земляки, отойдите подальше! – властно покрикивал он. – Рабочие не могут подойти к поезду, чтобы начать разгрузку, – эдак вы нарушите график движения поездов.
– Погодите, шериф Оуэне, – недовольно буркнул один из горожан, назвав того по имени и подтвердив тем самым догадку Данте. – Тут Хенни Лаудон схватилась с этой вот рыжей. Бьюсь об заклад, что вы ее не знаете!
– Поэтому-то я и пришел. А от вас требуется только одно – разойтись, – распорядился Оуэне. Он поставил винтовку к ноге. – Расходитесь же! – потребовал он.
С едва слышным ропотом толпа неохотно рассеялась, и с шерифом остались только Данте, Глориана, Мод да мистер Блу. Шериф подхватил винтовку под мышку.
– С тех пор как в Плезент-Вэлли начались волнения, я взял за правило встречать всех приезжих, – заговорил Оуэне, не выказывая ни малейших признаков гостеприимства. – Холбруку больше не нужно беспорядков, поэтому если вы приехали сюда для того, чтобы нагнетать вражду, отправляйтесь дальше этим же поездом.
– Мы приехали не для того, чтобы нарушать спокойствие, – заявила Глориана. – Я здесь для того, чтобы предъявить права на наследство.
– Значит, Хенни Лаудон опознала вас правильно. Вы незаконная дочь Гарри Трэска.
Напряженная тишина повисла в воздухе. После неловкой паузы Глориана заговорила снова:
– Я предпочитаю выражение «родная дочь», шериф.
– Вам известно, мисс, что ваш папаша просил меня позаботиться о вас, если вы когда-либо здесь объявитесь? Может быть, было бы проще, если бы я называл вас по имени, но будь я проклят, если могу вспомнить, как вас зовут, – заметил шериф Оуэне. – И прошу прощения за такую строгость, но я шериф в этом городе, и мне платят за то, чтобы я относился с подозрением к посторонним.
– Глориана. Глориана Карлайл.
Когда Глориана представилась шерифу, она сменила гнев на милость. Потом шериф кивнул головой в сторону Данте.
– Это мой… гм… это Данте Тревани, он… гм… – Глориана пришла в явное замешательство.
– Уж во всяком случае, не телохранитель, – вмешалась Мод. – Он ее… он ее жених. А я, как говорится, их компаньонка и не спускаю с них глаз, пока они не поженятся.
Полный смятения взгляд изумленной Глорианы встретился с глазами Данте.
– Черт возьми, вот и прекрасно, у нас найдется священник, а то и два, если вы задумаете обручиться здесь, в Холбруке. – Шериф кивнул Данте и протянул ему руку. – Коммодор Перри Оуэне к вашим услугам, – представился он.
Данте был готов пожать руку человеку, который, как он надеялся, мог бы стать его учителем. Но, услышав о новой помолвке без его согласия, Данте крепко сжал рукоятку меча. Глориана стояла, судорожно сцепив пальцы. Ветер раздувал ее юбки и спутывал ей волосы, но это не скрывало от него ее едва заметного трепета.
Помолвка. Но она никогда не станет его женой, что бы ни говорила Мод.
Он, Данте, будет уже далеко, прежде чем Оуэне спросит, почему он не дал Глориане своего имени. По-видимому, ему было предназначено судьбой подойти вплотную к браку, но оказаться забытым как в этой эпохе, так и в своей собственной. После его бесследного исчезновения память о нем вскоре померкнет в сознании Глорианы, в конце концов позабудется и его образ – черты лица, цвет глаз, волос.
Данте решительно отбросил в сторону эти грустные мысли, наводящие тоску.
«Слушайтесь меня», – вспомнил Данте слова Глорианы. Ему так нужно было хоть несколько секунд для спокойного размышления, чтобы взвесить все «за» и «против», но даже такой малости у него не было. Если бы подобное ухищрение облегчило их проезд через Холбрук и позволило бы Глориане чувствовать себя в безопасности, он мог бы допустить новую помолвку…
Данте сунул в протянутую руку Оуэнса свою и глубоко вздохнул. Глориана вся лучилась чистотой и ослепительно прекрасной улыбкой, в которой не было ни намека на неискренность. Ему не впервые приходилось видеть ее очаровательную улыбку. Но даже если бы Данте увидел улыбку Глорианы один-единственный раз, она никогда не стерлась бы из его памяти.
–Женщина, которая собирается стать моей женой… – начал было Данте свою лживую тираду, но тут же почувствовал, как у него перехватило горло, когда она прильнула к нему и просунула руку под локоть. Он подумал, что действительно помолвленный мужчина мог бы положить на руку леди свою, и поступил как, по его мнению, подобает настоящему жениху. Ее пальцы показались ему до невозможности нежными, а кожа – глаже и холоднее самого роскошного шелка. – Моя суженая…
– Нет нужды извиняться за то, что она вызвала ярость Хенни, мистер Тревани. Рыжие всегда сварливы, а что касается ее отца Трэска, то он был упрямейшим сукиным сыном, и она, естественно, унаследовала фамильную черту. – Оуэне говорил не без чувства юмора, улыбаясь одними глазами. – Кроме того, Хенни Лаудон всегда встревает решительно во все, без нее не обходится ни одна свара.
– Мне очень жаль, что я ее расстроила, – заметила Глориана, хотя в ее голосе не прозвучало ни малейшего раскаяния. – Это больше не повторится, потому что мы будем здесь очень недолго.
– Что верно, то верно, – подытожила Мод, сопроводив свои слова убедительным кивком. – Мы уедем сразу же после того, как Глориана завершит некоторые сделки, которые подготовила по телеграфу.
– Вы, мисс Карлайл? – На лице Оуэнса появилось выражение озадаченности, и он вопрошающе повернул голову к Данте. – Вы позволяете своей невесте заниматься делами?
– Моя невеста… – У Данте снова перехватило горло при мысли о том, что Глориана входила в роль жены.
– Он иностранец, – поспешила с объяснением Глориана, опасаясь, что ответ Данте может все испортить. – Он плохо говорит по-английски, но может читать и писать по… гм… Проклятие! Я совсем забыла, как называется этот язык, дорогой мой.
– Цыганский, – подсказала Мод.
– Нет, итал… – попытался было возразить Данте.
– Вот именно. Он цыган. – Глориана мило улыбнулась, взмахнув ресницами. – Спасибо, дорогой. Ты же знаешь, как трудно мне запоминать такие необычные слова.
Данте открыл рот, полный решимости защитить как свою родную страну, так и свое с таким трудом завоеванное знание английского языка, но взгляд Глорианы был настолько красноречив, что Данте тут же замолчал. Он помнил, что она просила не возражать ей, и коротким кивком дал понять, что, хотя и неохотно, он повинуется.
– Я никогда раньше не встречался с цыганами. – Озадаченный Оуэне потер подбородок и нахмурился. – Они все так одеваются?
– О, это же цирковой костюм, – ответила Гло-риана.
– Но почему он носит цирковой костюм в поезде?
– Он разучивал свой номер, – объяснила Мод. – Такое уж у цыган правило, по меньшей мере у цыган – цирковых актеров: они репетируют выступления только в костюмах. – Она торопливо передала Данте одежду, которую до этого момента не выпускала из рук. – Возьми, Данте, раз ты кончил репетировать, можешь переодеться в обычный костюм.
– Гм… – Оуэне снова взял под мышку свое оружие, и в несколько небольших, размеренных шагов обошел Данте кругом, рассматривая его со всех сторон. – А что вы делаете в цирке, мистер Тревани?
– Он акробат на трапеции, – поспешила объяснить Глориана.
– Да, – подтвердил Данте, раздумывая над тем, что такое акробат на трапеции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Он попытался отстраниться от всего лишнего в этот миг и сосредоточиться на одном: обнимать так обнимать – то, что от него сейчас требовалось. Его правая рука обвила ее талию. Турнюр оказался удобной опорой, не позволявшей руке прикоснуться к нежной выпуклости ее бедра. Левой ладонью, прижатой к гибкой спине, он четко ощущал вдохи и выдохи Глорианы, которые, казалось, в упор расстреливали его руку и сердце. А может быть, он просто чувствовал ее дыхание сильнее потому, что его собственные легкие, кажется, вообще перестали работать – он совсем забыл, что нужно дышать, когда его руки обвили стан Глорианы. И в том, как крепко он ее обнимал, прижимая к себе, пока не окутал своим плащом, был порыв человека, преданного Глориане до глубины души. Два тела, покрытые плащом, как одно – такая чувственность уместна только в спальне… Мужчина, подумал Данте, может получить полное удовлетворение, не выпуская Глориану из вечных крепких объятий и защищая ее от любой опасности.
Но молодой человек тут же понял, что как бы крепко он ее ни обнимал, он не мог защитить Глори от устных оскорблений. Какая-то дородная женщина с кирпичным румянцем во все лицо, исполненная самодовольства, локтями проложила себе дорогу в первый ряд толпы. Ее платье по покрою и цвету было точной копией платья Глорианы, но для этой толстухи, вероятно, ушло столько материи, что ни о какой красоте не могло быть и речи. Ее зад выставлял напоказ самый большой из всех выступов, которые доводилось видеть Данте. На таком турнюре можно было расположиться со стулом и проверять бухгалтерские книги.
Она ткнула своим толстым указательным пальцем в сторону Глорианы.
– Я знаю, кто она такая! – проревела она. – Она из цирка, приблудок Гарри Трэска.
Видно, подумал Данте, несмотря на то что прошло уже три столетия, общество продолжает глумиться над теми, кто не вписывается в принятые рамки.
Глориана застыла в руках Данте, и казалось, что она даже перестала дышать. Не встретив поддержки, мгновенно замолк подхвативший это оскорбление чей-то визгливый смех. Гул толпы изменился, приняв слишком хорошо известную Данте насмешливую окраску.
– И как только она осмеливается показывать здесь свой нос!
– Циркачи! Надо же! Как будто у нас в Холбруке мало своего сброда!
Толстуха в сером платье поглядывала кругом с чопорным удовлетворением:
– Я приметила ее еще с тех пор, как она отправляла телеграмму из телеграфного отделения моего мужа.
– Читать чужие телеграммы! – взорвалась яростным негодованием Мод. – Огрей ее как следует своим железным желудем, Данте!
Хотя он ни разу за всю свою жизнь не поднял руки на женщину, вид у Данте был такой, словно эта мысль показалась ему превосходной. Он отстранил было Гло-риану, но тут же замер, когда она положила ему на плечо руку.
– Что ты намерен сделать?
– Выполнить свою обязанность. – Он не мог позволить себе сбросить с плеча удерживавшую его руку Глорианы и ограничился тем, что обвел толпу свирепейшим взглядом. При этом он отметил про себя, что одни в толпе просто проявляли любопытство, другие стушевались под его тяжелым взглядом и только третьи встретили этот взгляд явно враждебно, но лишь немногие осмеливались смотреть на Глориану нагло-пренебрежительно, что заставило Данте крепче стиснуть в руке эфес меча. – Постой в сторонке, Глориана, мне не привыкать учить наглецов хорошим манерам.
– Не мешай ему, Глори, – настаивала Мод.
– Нет. Я могу это уладить. Только… только слушайся меня.
Она повернулась кругом и, шагнув в сторону тучной старой карги, остановилась перед ней почти нос к носу. Тряхнув головой, Глориана рассыпала волосы по плечам, и солнце тут же высекло из них искры, похожие на те, »что летят при скрещивании шпаг. В ее голосе зазвенела смертельная угроза, подобная оружию тончайшей работы, готовому обрушиться на обидчика.
– Да, я дочь Гарри Трэска. – Данте уловил деланную учтивость в голосе Глорианы. – С кем я имею удовольствие разговаривать? – Она сделала еще один шаг вперед к этой женщине, заставляя ее попятиться на несколько дюймов и, наклонив голову, посмотреть на Глориану глазами просительницы, покорной своей королеве.
– Я миссис Лаудон, – выдохнула женщина. – Генриетта Лаудон. Я… я жена телеграфиста.
– О, жена телеграфиста. Я ожидала чего-то более солидного.
Лицо миссис Лаудон пошло пятнами от унижения, но губы ее оставались поджатыми. В толпе кто-то иронически хихикнул, и кожа миссис Лаудон покрылась мертвенной бледностью.
– Глориана, – предостерегающе шепнул Данте, опасаясь, что из-за своей смелости и прямоты она сделает неосторожный шаг и без всякой необходимости наживет себе непримиримого врага.
Она повернула к нему лицо, и в этот момент он увидел, что она вовсе не смела и не властна. Глаза Глорианы выдавали лишь печальное осознание того, что ей слишком хорошо знакомы стычки такого рода. И конечно, она не сомневалась в том, что только сила и решительность могли бы защитить ее уязвленную гордость от пренебрежения и оскорблений. Все это напомнило молодому человеку свое собственное положение. В свое время он вел себя подобным образом, нередко с тревогой ожидая мучительных, позорных разоблачений в том, что он незаконнорожденный, каким он и был в действительности. И только после того, как его физическая сида окрепла настолько, что сравнялась с его внутренней силой, люди перестали мучить его и насмехаться над его происхождением.
Но Глориана никогда не обретет мужской силы. Она хотела нанять его, а он думал лишь о том, чтобы уйти от нее как можно скорее. Он постоянно забывал об их скором расставании, как только Мод( получит для него зеркало. Было бы ошибкой вмешиваться в то, как Глориана разделывается со своими врагами, поощрять ее привязанность к нему, так как он совсем скоро должен будет покинуть, оставить ее наедине со своими трудностями.
Нет, не вмешиваться нельзя. Нужно принять вызов и потребовать удовлетворения. Он заметил новый всплеск волнения в толпе, снова привлекший к ней внимание Глорианы.
Люди расступались перед каким-то золотоволосым человеком. Он был ростом ниже Данте на несколько дюймов, у незнакомца были такие же длинные волосы и такие же красивые усы, как у Данте. В руках у незнакомца была винтовка, а сбоку, на левом бедре, пистолет. В противоположность одетым в серые и серо-коричневые одежды горожанам на нем была белая рубашка и темные бриджи с нашитыми длинными кусками тонкой кожи, единственным назначением которых, казалось, было предохранение от трения друг о друга внутренних сторон штанин.
«Длинноволосый и очень элегантный», – говорила мисс Хэмпсон, описывая нового шерифа, коммодора Перри Оуэнса. Описание любопытной старой девы оказалось на удивление точным.
– О'кей, земляки, отойдите подальше! – властно покрикивал он. – Рабочие не могут подойти к поезду, чтобы начать разгрузку, – эдак вы нарушите график движения поездов.
– Погодите, шериф Оуэне, – недовольно буркнул один из горожан, назвав того по имени и подтвердив тем самым догадку Данте. – Тут Хенни Лаудон схватилась с этой вот рыжей. Бьюсь об заклад, что вы ее не знаете!
– Поэтому-то я и пришел. А от вас требуется только одно – разойтись, – распорядился Оуэне. Он поставил винтовку к ноге. – Расходитесь же! – потребовал он.
С едва слышным ропотом толпа неохотно рассеялась, и с шерифом остались только Данте, Глориана, Мод да мистер Блу. Шериф подхватил винтовку под мышку.
– С тех пор как в Плезент-Вэлли начались волнения, я взял за правило встречать всех приезжих, – заговорил Оуэне, не выказывая ни малейших признаков гостеприимства. – Холбруку больше не нужно беспорядков, поэтому если вы приехали сюда для того, чтобы нагнетать вражду, отправляйтесь дальше этим же поездом.
– Мы приехали не для того, чтобы нарушать спокойствие, – заявила Глориана. – Я здесь для того, чтобы предъявить права на наследство.
– Значит, Хенни Лаудон опознала вас правильно. Вы незаконная дочь Гарри Трэска.
Напряженная тишина повисла в воздухе. После неловкой паузы Глориана заговорила снова:
– Я предпочитаю выражение «родная дочь», шериф.
– Вам известно, мисс, что ваш папаша просил меня позаботиться о вас, если вы когда-либо здесь объявитесь? Может быть, было бы проще, если бы я называл вас по имени, но будь я проклят, если могу вспомнить, как вас зовут, – заметил шериф Оуэне. – И прошу прощения за такую строгость, но я шериф в этом городе, и мне платят за то, чтобы я относился с подозрением к посторонним.
– Глориана. Глориана Карлайл.
Когда Глориана представилась шерифу, она сменила гнев на милость. Потом шериф кивнул головой в сторону Данте.
– Это мой… гм… это Данте Тревани, он… гм… – Глориана пришла в явное замешательство.
– Уж во всяком случае, не телохранитель, – вмешалась Мод. – Он ее… он ее жених. А я, как говорится, их компаньонка и не спускаю с них глаз, пока они не поженятся.
Полный смятения взгляд изумленной Глорианы встретился с глазами Данте.
– Черт возьми, вот и прекрасно, у нас найдется священник, а то и два, если вы задумаете обручиться здесь, в Холбруке. – Шериф кивнул Данте и протянул ему руку. – Коммодор Перри Оуэне к вашим услугам, – представился он.
Данте был готов пожать руку человеку, который, как он надеялся, мог бы стать его учителем. Но, услышав о новой помолвке без его согласия, Данте крепко сжал рукоятку меча. Глориана стояла, судорожно сцепив пальцы. Ветер раздувал ее юбки и спутывал ей волосы, но это не скрывало от него ее едва заметного трепета.
Помолвка. Но она никогда не станет его женой, что бы ни говорила Мод.
Он, Данте, будет уже далеко, прежде чем Оуэне спросит, почему он не дал Глориане своего имени. По-видимому, ему было предназначено судьбой подойти вплотную к браку, но оказаться забытым как в этой эпохе, так и в своей собственной. После его бесследного исчезновения память о нем вскоре померкнет в сознании Глорианы, в конце концов позабудется и его образ – черты лица, цвет глаз, волос.
Данте решительно отбросил в сторону эти грустные мысли, наводящие тоску.
«Слушайтесь меня», – вспомнил Данте слова Глорианы. Ему так нужно было хоть несколько секунд для спокойного размышления, чтобы взвесить все «за» и «против», но даже такой малости у него не было. Если бы подобное ухищрение облегчило их проезд через Холбрук и позволило бы Глориане чувствовать себя в безопасности, он мог бы допустить новую помолвку…
Данте сунул в протянутую руку Оуэнса свою и глубоко вздохнул. Глориана вся лучилась чистотой и ослепительно прекрасной улыбкой, в которой не было ни намека на неискренность. Ему не впервые приходилось видеть ее очаровательную улыбку. Но даже если бы Данте увидел улыбку Глорианы один-единственный раз, она никогда не стерлась бы из его памяти.
–Женщина, которая собирается стать моей женой… – начал было Данте свою лживую тираду, но тут же почувствовал, как у него перехватило горло, когда она прильнула к нему и просунула руку под локоть. Он подумал, что действительно помолвленный мужчина мог бы положить на руку леди свою, и поступил как, по его мнению, подобает настоящему жениху. Ее пальцы показались ему до невозможности нежными, а кожа – глаже и холоднее самого роскошного шелка. – Моя суженая…
– Нет нужды извиняться за то, что она вызвала ярость Хенни, мистер Тревани. Рыжие всегда сварливы, а что касается ее отца Трэска, то он был упрямейшим сукиным сыном, и она, естественно, унаследовала фамильную черту. – Оуэне говорил не без чувства юмора, улыбаясь одними глазами. – Кроме того, Хенни Лаудон всегда встревает решительно во все, без нее не обходится ни одна свара.
– Мне очень жаль, что я ее расстроила, – заметила Глориана, хотя в ее голосе не прозвучало ни малейшего раскаяния. – Это больше не повторится, потому что мы будем здесь очень недолго.
– Что верно, то верно, – подытожила Мод, сопроводив свои слова убедительным кивком. – Мы уедем сразу же после того, как Глориана завершит некоторые сделки, которые подготовила по телеграфу.
– Вы, мисс Карлайл? – На лице Оуэнса появилось выражение озадаченности, и он вопрошающе повернул голову к Данте. – Вы позволяете своей невесте заниматься делами?
– Моя невеста… – У Данте снова перехватило горло при мысли о том, что Глориана входила в роль жены.
– Он иностранец, – поспешила с объяснением Глориана, опасаясь, что ответ Данте может все испортить. – Он плохо говорит по-английски, но может читать и писать по… гм… Проклятие! Я совсем забыла, как называется этот язык, дорогой мой.
– Цыганский, – подсказала Мод.
– Нет, итал… – попытался было возразить Данте.
– Вот именно. Он цыган. – Глориана мило улыбнулась, взмахнув ресницами. – Спасибо, дорогой. Ты же знаешь, как трудно мне запоминать такие необычные слова.
Данте открыл рот, полный решимости защитить как свою родную страну, так и свое с таким трудом завоеванное знание английского языка, но взгляд Глорианы был настолько красноречив, что Данте тут же замолчал. Он помнил, что она просила не возражать ей, и коротким кивком дал понять, что, хотя и неохотно, он повинуется.
– Я никогда раньше не встречался с цыганами. – Озадаченный Оуэне потер подбородок и нахмурился. – Они все так одеваются?
– О, это же цирковой костюм, – ответила Гло-риана.
– Но почему он носит цирковой костюм в поезде?
– Он разучивал свой номер, – объяснила Мод. – Такое уж у цыган правило, по меньшей мере у цыган – цирковых актеров: они репетируют выступления только в костюмах. – Она торопливо передала Данте одежду, которую до этого момента не выпускала из рук. – Возьми, Данте, раз ты кончил репетировать, можешь переодеться в обычный костюм.
– Гм… – Оуэне снова взял под мышку свое оружие, и в несколько небольших, размеренных шагов обошел Данте кругом, рассматривая его со всех сторон. – А что вы делаете в цирке, мистер Тревани?
– Он акробат на трапеции, – поспешила объяснить Глориана.
– Да, – подтвердил Данте, раздумывая над тем, что такое акробат на трапеции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43