– А какой ты потрясающий мужчина! – проговорила она.
– Моя дорогая, я так долго любил тебя издали и не осмеливался открыться тебе в этом. Я считал, что это напрасное дело. – Дональд приподнялся на локте и заглянул Таре в глаза. – Сейчас уже можно сказать, что я страстно хотел сказать тебе с самого первого дня, как только увидел: я люблю тебя, Тара, и хочу, чтобы ты стала моей женой.
Она взяла в руки его лицо:
– Дорогой, любимый Дональд, ты не думаешь, что было бы более благоразумно подождать несколько месяцев, чтобы посмотреть: по-прежнему ли ты испытываешь ко мне те же чувства? В данный момент ты можешь чувствовать обычную благодарность и...
– Это совершенно не так, – с раздражением сказал Дональд. – Я горячо тебя люблю, всегда любил. Пожалуйста... пожалуйста, обещай, что ты будешь моей женой, – настаивал он.
Тара нежно поцеловала его в губы.
– Я обещаю скоро дать тебе ответ, но только после того, как мы вернемся в Колорадо и у меня будет возможность взвесить все в домашней обстановке. Нужно подумать и о маленьком Питере, – сказала Тара.
– Дорогая, я люблю Питера так, как будто он – моя собственная плоть и кровь. И мальчик любит меня.
– Верно. И все же я должна обдумать это все как следует. Однако предупреждаю, что если все-таки я выйду за тебя замуж, я буду не только женой. Ты знаешь, у меня есть обязанности по отношению к семейному бизнесу.
– Конечно. Я бы и не подумал просить тебя отказаться от своей карьеры.
– Ты – хороший человек, Дональд Девайн. Любая женщина гордилась бы тобой и почла бы за честь стать твоей женой, – проговорила Тара.
Он наклонился и поцеловал ее, сначала нежно, а затем настойчиво, и Тара вновь почувствовала, как горячий огонь желания овладевает ею. Она опустила руку, чтобы поощрить его, но Дон уже был во всеоружии.
– На этот раз ты ложись на спину, – сказала она, – и позволь мне выполнить эту работу.
Дональд рассмеялся.
– Работу? Я впервые слышу, что о сексе говорят как о работе. Какое же это восхитительное занятие!
Тихо застонав, Тара стала двигаться вверх-вниз, сначала медленно, словно дразня, потом все быстрее и быстрее, пока Дон не воскликнул:
– Господи! Я больше не могу это выдержать! Наверное, я на небесах, потому что ты ангел.
Тара была счастлива это услышать, и позже, когда их страсть выплеснулась и они лежали, прижавшись друг к другу, подобно воркующим голубкам, она игриво шлепнула Дональда и сказала:
– Не странно ли говорить такие слова женщине, когда она вступает во внебрачную связь? Ангел... Ну и ну! В таком случае падший ангел.
Обнимая друг друга за талию, они голыми пошли в спальню и легли в постель.
– Спокойной ночи, мой дорогой, – прошептала она. – Спи крепко.
– Я еще слишком возбужден, чтобы уснуть.
Однако сон быстро пришел к ним обоим – глубокий, спокойный сон как естественный итог полного счастья, удовлетворенной страсти и любви. А тем временем на город магии и чудес надвигался апокалипсис...
Это началось на расстоянии более двухсот миль к северо-западу от Сан-Франциско.
Полосы лунного света прокладывали серебристые дорожки в Тихом океане до самого горизонта. Было очень тихо, и только волны еле слышно плескались о борт грузового судна. Внезапно вахтенный вздрогнул, услышав это. Сначала звук был похож на отдаленный раскат грома, но с каждой секундой он становился все громче и превратился в оглушительный рев. Вахтенный офицер потерял равновесие, и ему пришлось ухватиться за поручень, чтобы не упасть. Океан бурлил и пенился, а судно швыряло как щепку.
Он бросился в рубку.
– Что происходит, сэр? Я не могу справиться с ним! – выкрикнул рулевой.
– Я не знаю! Быть может, конец света!
– Сэр! Посмотрите! – Выпучив глаза, рулевой с ужасом смотрел на сплошную водяную стену, выросшую перед носом судна.
– Боже милостивый! – Офицер перекрестился.
В следующее мгновение лавина накрыла их, и стальной корпус судна был раздавлен как яичная скорлупа.
С нарастающей яростью стихии мощный вал несся вдоль разлома Сан-Андреас по направлению к спящему Сан-Франциско.
Около пяти часов утра страшное землетрясение обрушилось на побережье, разрушая утесы, вырывая с корнем тысячелетние калифорнийские пальмы и на сотни миль до неузнаваемости меняя его очертания.
Сержант полиции Джесс Кук, дежуривший ночью, остановился поболтать с другом Алом Леви, который возвращался домой после ночной игры в покер.
– Ты когда-нибудь видел такой рассвет, Эл? – спросил он, указывая на кроваво-красный восток.
– Не нравится мне это, Джесс. В воздухе чувствуется что-то странное. – Леви нахмурился.
Вдруг как по команде во всех уголках спящего города залаяли собаки, кошки завели свой жуткий концерт, поддержанный ржанием лошадей.
– Боже праведный! – воскликнул Кук, хватая Леви за руку. – Должно быть, у меня начался бред!
Далеко на Вашингтон-стрит мужчины увидели вселяющее ужас зрелище: вздыбившийся тротуар, подобно гигантской волне, стремительно двигался в их направлении.
На шестом этаже отеля Тара и Девайн вылетели из кровати, подобно вертящемуся дервишу, а мебель бросало от стены к стене, словно бильярдные шары.
– Это землетрясение! – закричал Девайн.
Опираясь руками о пол, он на коленях пополз к окну и крепко ухватился за подоконник. Тара последовала за ним и не поверила своим глазам. Насколько мог охватить взгляд, всюду высокие дома раскачивались, как городской лес, на который обрушились ураганные ветры. Одно за другим здания начали падать.
– Мы должны немедленно отсюда выбраться, – сказал Девайн. – Набрось халат, нет времени, чтобы одеться!
Тара накинула пеньюар, а Девайн натянул брюки, и они осторожно стали пробираться к двери.
В холле был ад кромешный. В вестибюле настоящее столпотворение. Такой сцены Тара не могла представить себе даже в самых жутких снах. Полуодетые мужчины и женщины, а многие совершенно голые, дрались друг с другом, чтобы пробраться к выходу.
– Пусть они выйдут, – сказал Девайн. – У нас еще есть время. Это здание довольно крепкое.
Они остановились перед открытой дверью номера, и Девайн воскликнул:
– Будь я проклят!
Посреди гостиной, одетый в купальный халат и комнатные туфли, стоял великолепный Энрико Карузо. Он прижимал к своей груди фото великого президента Теодора Рузвельта с его автографом и, не обращая внимания на сыпавшуюся на него штукатурку, пел.
Тара восхищенно захлопала в ладоши.
– Кто, кроме итальянца, стал бы петь в такой момент арию из «Паяцев»! – воскликнула она.
Однако исполнение было прервано упавшей с потолка хрустальной люстрой. После этого камердинер Карузо схватил певца за руку и вытолкнул в холл.
Карузо пожаловался Таре:
– Mamma mia! Я уехал из Неаполя, чтобы спастись от Везувия, и угодил здесь прямо в землетрясение!
К этому времени толпа в коридоре несколько поредела, и они смогли спуститься вниз по лестнице.
Первый подземный толчок длился не более сорока пяти секунд, но показался вечностью. Они были уже в вестибюле, когда второй толчок уложил их всех на мраморный пол. Через двадцать пять секунд Тара и Девайн с трудом встали на ноги и, прихрамывая, пошли на улицу.
Некогда великолепный город сейчас корчился в предсмертной агонии. Здания, как костяшки домино, рассыпались, погребая друг друга. Газ и вода вырывались из огромных трещин в земле. Пожары охватили весь город. Повсюду лежали трупы с изувеченными и раздробленными головами, ногами и руками, все было обагрено алой кровью.
Карузо с камердинером вышли вслед за Тарой и Девайном на улицу, певец от слабости и всего пережитого буквально осел на землю. Полицейский верхом на лошади подскочил к ним.
– Времени на отдых нет! Через десять минут всех, кто не успеет уйти отсюда, поглотит огонь! Или спускайтесь к заливу, или поднимайтесь на Ноб-Хилл! – «крикнул он.
Застонав, Карузо с помощью своего камердинера и Девайна поднялся.
В этот момент они увидели красивого молодого человека в нарядной накидке и высоком цилиндре. Он небрежно поигрывал тростью и беззаботно насвистывал какую-то мелодию.
Карузо шлепнул себя по лбу.
– Кто же еще, кроме Джона Барримора, вырядился бы при таком землетрясении!
– Кто это? – спросил Девайн.
– Величайший в мире актер, – ответил ему Карузо и, бросившись вперед, заключил Барримора в крепкие объятия. – Старина, что ты здесь делаешь?
– В данный момент я ищу место, где можно купить что-нибудь выпить. Я вернулся с холостяцкой вечеринки, а из-за проклятого землетрясения все бутылки со спиртным разбились. Ну, всего хорошего! Увидимся, Энрико! – беспечно сказал он и пошел дальше.
Когда они наконец достигли вершины, их взгляду открылся трагический пейзаж. Зрелище было столь ирреальным, что напоминало одну из картин Дантова ада.
В порту мужчины и женщины дрались друг с другом, словно звери, за право оказаться на паромах, которые могли перевезти их через залив в Окленд.
Административные здания, жилые дома, церкви были объяты пламенем пожаров. Деревянные строения поднимались кверху подобно факелам, в то время как сооружения из стальных балок и перекладин корчились и извивались в огне словно живые существа. Гордость Сан-Франциско, величественная ратуша, на строительство которой ушло двадцать лет и шесть миллионов долларов, превратилась в груду камней.
Весь город был залит жутким багровым заревом. Сквозь плотную завесу дыма, окутавшего все на многие мили вокруг, не было видно, как по-прежнему гибли в огне люди, как мародеры грабили мертвых и умирающих, нередко отрубая пальцы, чтобы овладеть ценными кольцами. Хотя это было рискованное занятие, потому что армейские и полицейские патрули безжалостно расстреливали их на месте. Один мужчина раздевал девушку, пытаясь ее изнасиловать. Три человека подоспели ей на помощь. И пока двое держали бандита за руки, третий его кастрировал.
Согласно обнародованной статистике, за три дня землетрясение и сопутствующие ему пожары в Сан-Франциско опустошили свыше трех тысяч акров земли, или пятьсот пятьдесят городских кварталов, и разрушили двадцать девять тысяч зданий. Погибло более восьмисот человек, а убытки составили более пятисот миллионов долларов.
Уже наступили сумерки, когда пожарные потушили огонь вдоль берега. После этого дисциплинированная процессия спасшихся людей спустилась с горы. Они послушно стали ждать своей участи, чтобы сесть на паромы, которые должны были перевезти их в Окленд. У многих не было даже рубашки, чтобы прикрыться. Беженцам было предоставлено временное пристанище в местном арсенале и других общественных зданиях.
Тара телеграфировала в Силвер-Сити с просьбой прислать деньги на одежду и возвращение в Колорадо. Спустя два дня они с Девайном уже ехали по Тихоокеанской железной дороге в спальном вагоне на восток.
– Это было ужасно! – вздохнула Тара, прижимаясь к Девайну. – Но если бы я должна была пройти через это снова, зная, что ожидает меня в будущем, я все-таки поехала бы в Сан-Франциско.
Девайн тихо рассмеялся.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал он. – Если бы мы не поехали вместе, я бы по-прежнему оставался робким, замкнутым, сосредоточенным на собственном несчастье человеком. Моя дорогая, я навсегда перед тобой в долгу.
– А ты всегда в моем сердце, любовь моя.
В порыве страсти они заключили друг друга в объятия.
– Как ты считаешь, эти спальные места не слишком узкие, чтобы на них заниматься любовью? – спросила Тара.
– Я мог бы заниматься с тобой любовью даже на частоколе.
– Так чего же мы ждем? – улыбнулась она.
Глава 14
Дональд Девайн и Тара Де Бирс Паркер поженились летом 1907 года.
– Я счастлив, что вы теперь член нашей семьи, – сказал Нилс Девайну на церемонии бракосочетания. – Безвременная кончина Сэма Пайка стала для нас больше чем личной трагедией. Он был опорой нашего экономического объединения... Поскольку Тара должна стать моей преемницей, для меня огромное утешение сознавать, что она сможет рассчитывать на такого сильного человека, как вы. Я полагаю, что вы знаете о делах корпорации не меньше, чем она и я.
Девайн крепко пожал Нилсу руку.
– Я высоко ценю ваше доверие. Будьте уверены, я сделаю все, чтобы оправдать его.
В следующем году на Силвер-Сити обрушилась эпидемия гриппа, которая за три дня унесла жизни Ларса и Минны Де Бирс. Нилс, который тоже заболел гриппом, поправился, но получил осложнение на легкие. У него развился туберкулез, и его поместили в санаторий под Денвером. Несмотря на энергичные протесты и Тары, и Девайна, он сложил с себя обязанности председателя и президента многопрофильной промышленной империи и назначил Тару председателем правления, а Дона – президентом.
Питер Пайк, которому исполнилось восемь лет, был точной копией своего отца: высокий для своего возраста, стройный и гибкий как тополь, со светлыми вьющимися волосами и бледно-голубыми глазами. И только кожа – ярко-бронзового цвета – свидетельствовала о том, что его предки по материнской линии были индейцами. Как и мать, он был прирожденным наездником, и по меньшей мере дважды в неделю они вместе скакали верхом на своих любимых конях по горам и равнинам Колорадо.
Мир вступал во второе десятилетие нового века, а над Европой нависла угроза войны. В Июне 1914 года в Сараево сербский националист вероломно убил наследника австро-венгерского престола, эрцгерцога Франца Фердинанда. Началась Первая мировая война.
Война таила в себе необычайное волшебство для Питера Пайка, как и для многих идеалистически настроенных, наивных молодых людей той простодушной эпохи. Он проводил по два часа в день в публичной библиотеке, читая газеты, журналы и карты, по мелочам собирая информацию, каждое официальное сообщение с фронта. И дома за ужином сообщал о том, что узнал.
– Может быть, мы действительно вступим в войну, но я очень рада тому, что ты слишком молод, чтобы тебя призвали на военную службу, – заявила Тара.
Энтузиазм сына пугал ее. С угрюмым лицом Питер молча смотрел в тарелку. Затем, не в состоянии больше сдерживать гнев, он встал из-за стола и стремительно вышел из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38