Уже одно то, что человек, которого он мог бы пальцем раздавить, изображает из себя его начальника и покровителя, казалось ему до того забавным и необычайным, что он не мог сдержать буйного веселья. Он все хохотал и хохотал, сто раз пил за здоровье мистера Тэппертита, кричал, что он, Хью, отныне «Непоколебимый» до мозга костей, и клялся в верности этому Союзу до последней капли крови.
Все его любезности мистер Тэппертит принимал, как должное, как лестную, но вполне естественную дань своим неисчислимым достоинствам и своему превосходству. Его величественное спокойствие и самообладание только еще больше потешали Хью, – словом, между карликом и гигантом в этот вечер был заключен дружественный союз, обещавший быть прочным и длительным, ибо один считал, что он призван повелевать, другой в подчинении ему видел увлекательную забаву. При этом Хью вовсе не был пассивным подчиненным, который не позволяет себе действовать без четкого приказа начальника. Когда мистер Тэппертит влез на пустую бочку, заменявшую здесь трибуну, и обратился к присутствующим с речью о надвигающихся коренных переменах, Хью стал за его спиной и, хотя сам ухмылялся во весь рот при каждом слове оратора, не давал потачки другим насмешникам и так выразительно размахивал своей дубиной, что те, кто вначале пробовал перебивать Саймона, стали слушать необыкновенно внимательно и громче всех выражали одобрение.
Не думайте, впрочем, что в «Сапоге» гости только шумели и веселились и что все собравшиеся здесь слушали речь мистера Тэппертита. В дальнем углу «залы», длинной комнаты с низким потолком, какие-то люди весь вечер вели серьезный разговор, и когда кто-нибудь из этой группы уходил, вместо него очень скоро являлся другой и усаживался на его место, как будто они сменяли друг друга на караульном посту или дежурстве. Так оно, вероятно, и было, ибо эти уходы и появления чередовались аккуратно каждые полчаса. Собеседники все время перешептывались, держались в стороне от остальной компании и часто озирались кругом, словно боясь, что их подслушают. Двое или трое записывали то, что им докладывали приходившие, а в промежутках один из них просматривал разложенные на столе газеты и вполголоса читал остальным вслух из «Сент-Джеймской хроники» и «Геральда» выдержки, очевидно имевшие отношение к тому, что они так горячо обсуждали. Но больше всего они интересовались листком под заглавием «Громовержец», который, видимо, излагал их собственные взгляды и, как говорили, выпускался Союзом Протестантов. Этот листок был в центре внимания: его читали вслух кучке жадных слушателей или каждый про себя, и чтение его неизменно вызывало бурные обсуждения и зажигало огонь в глазах.
Ни буйное веселье, ни восторги дружбы с новым начальником не помешали Хью по всем этим признакам почуять в воздухе какую-то тайну, что-то, поразившее его еще тогда, когда он с Деннисом стоял в толпе перед зданием парламента. Он не мог отделаться от ощущения, что вокруг происходит нечто очень серьезное и под прикрытием трактирного пьяного веселья невидимо зреет какая-то грозная опасность. Впрочем, это его мало тревожило, он был всем доволен и оставался бы здесь до утра, если бы его спутник, Деннис, не собрался уходить вскоре после полуночи. Примеру Денниса последовал и мистер Тэппертит, и у Хью не было уже никакого предлога оставаться. Они вышли втроем, горланя антипапистскую песню так громко, что этот дикий концерт был слышен далеко в окрестных полях.
– Ну, ну, веселей, капитан! – воскликнул Хью, когда они уже накричались до изнеможения и еле переводили дух. – Еще куплет!
И мистер Тэппертит охотно начал снова. Так эти трое, взявшись под руки, шагали, спотыкаясь, и надсаживали глотки, отважно бросая вызов ночному дозору. Правда, для этого не требовалось особой храбрости, так как ночных сторожей в ту пору набирали из людей, уж ни к чему другому не пригодных, совсем дряхлых, немощных стариков, и они имели обыкновение при первом же нарушении тишины и порядка накрепко запираться в своих будках и сидеть там, пока не минет опасность. Больше всех отличался в этот вечер мистер Деннис, обладатель сильного, хотя и хриплого голоса и здоровенных легких, и это чрезвычайно возвысило его в глазах обоих соратников.
– Какой вы чудак! – сказал ему мистер Тэппертит. – До чего же хитер и скрытен! Ну, почему вы не хотите сказать, какое у вас ремесло?
– Сейчас же отвечай капитану! – крикнул Хью, нахлобучивая Деннису шляпу на глаза. – Почему скрываешь свое занятие?
– Занятие у меня, брат, почтенное, не хуже, чем у любого честного англичанина, и такое легкое, какого только может себе пожелать каждый джентльмен.
– А в ученье вы были? – осведомился мистер Тэппертит.
– Нет. У меня природный талант, – пояснил мистер Деннис. – И никто меня не обучал, я – самоучка. Мистеру Гашфорду известно, какое у меня ремесло. Взгляните на мою руку – немало эта рука переделала дел, и такой ловкой и чистой работы днем с огнем поискать. Когда я смотрю на эту руку, – мистер Деннис потряс ею в воздухе, – и вспоминаю, какую красивую работу она проделывала, становится даже грустно при мысли, что она когда-нибудь станет слабой и дряхлой. Что делать – такова жизнь человеческая.
Занятый этими печальными размышлениями, Деннис испустил глубокий вздох и как бы в рассеянности ощупал пальцами шею Хью, в особенности местечко под левым ухом, словно исследуя анатомическое строение этой части тела, затем уныло покачал головой и даже прослезился.
– Так вы, наверное, что-то вроде художника, – предположил мистер Тэппертит.
– Угадали, – отвечал Деннис. – Да, могу сказать, я – художник своего дела, артист. «Искусство улучшает природу» – вот мой девиз.
– А это что такое? – спросил мистер Тэппертит, беря из рук Денниса его палку и разглядывая набалдашник.
– Это – мой портрет, – пояснил Деннис. – Как по-вашему, похоже?
– Гм… Немного приукрашено. А чья это работа? Ваша?
– Моя? – воскликнул Деннис, любовно поглядывая па свое изображение. – Ну, нет! Хотел бы я иметь такой талант! Это вырезал один мой знакомый, его уже нет на свете… Вырезал перочинным ножом, по памяти… в самый день своей смерти. «Умру молодцом, – так он говорил. – И пусть уж последние мои минуты будут посвящены Деннису: вырежу его портрет». Так-то, ребята!
– Странная фантазия! – заметил мистер Тэппертит.
– Да, странная, – согласился Деннис, подув на свое изображение и полируя его рукавом. – Он вообще был со странностями… цыган, что ли. Другого такого стойкого парня я не видывал. В утро перед смертью он рассказал мне кое-что… Если бы вы это слышали, у вас бы мороз пошел по коже.
– Значит, вы были при нем, когда он умирал? – спросил мистер Тэппертит.
– А как же, – ответил Деннис с каким-то странным выражением. – Конечно, был. Не будь меня, смерть его и вполовину не была бы так легка. Я таким же манером проводил на тот свет не только его, но и трех или четырех его родственников. И все они были славные ребята.
– Видно, вас очень любила вся семья, – заметил мистер Тэппертит, искоса глянув на Денниса.
– Этого не знаю, не могу сказать, – как-то нерешительно ответил Деннис. – Но я всех их проводил на тот свет. И одежонка их мне досталась. Вот этот шарф, что у меня на шее, носил раньше парень, про которого я вам только что рассказывал, – тот, что вырезал мой портрет.
Мистер Тэппертит бросил взгляд на упомянутую принадлежность туалета и, кажется, подумал, что у покойника, видно, был вкус своеобразный и отнюдь не разорительный. Но он воздержался от замечания, чтобы не прерывать своего загадочного соратника.
– И штаны тоже, – продолжал Деннис, похлопывая себя по ляжкам, – вот эти самые штаны достались мне от знакомого, когда он навеки покинул нашу юдоль слез. А кафтан, что на мне? Не раз я шел за ним по улицам и гадал, достанется он мне или нет. А в этих башмакам их прежний хозяин не меньше как раз пять-шесть отплясывал джигу у меня на глазах. А моя шляпа? – Он снял шляпу и повертел ею, насадив на кулак. – Господи, сколько раз я видел, как она катила по Холборну на козлах кэба!
– Неужели же те, кто до вас носил эти вещи, все умерли? – спросил мистер Тэппертит, невольно отступая.
– Все до единого, – заверил его Деннис. – Все уже на том свете.
В этом было что-то до такой степени жуткое и как будто объяснявшее ветхость его одежды, словно выцветшей от могильной сырости, что мистер Тэппертит внезапно решил идти другой дорогой и, остановившись, стал прощаться самым дружеским образом. А так как они в это время как раз оказались вблизи Олд-Бейли Олд-Бейли. – В описываемую эпоху так назывался центральный уголовный суд Лондона, расположенный рядом с Ньюгетской тюрьмой.

и мистер Деннис знал, что в сторожке найдет знакомых тюремщиков, с которыми сможет приятно коротать ночь у огонька за стаканом вина, обсуждая разные интересующие их и его профессиональные дела, то он без особого сожаления расстался с мистером Тэппертитом и Хью, которому сердечно пожал руку и назначил свидание утром в «Сапоге». Хью и Сим пошли дальше уже вдвоем.
– Странный человек, – начал мистер Тэппертит, следя издали за удалявшейся от них шляпой покойного кэбмена. – Не пойму его. Ну, почему он не шьет себе штаны, как все, у портного? Или хотя бы не носит одежду с живых людей, а не с покойников!
– Просто-напросто ему везет, капитан, – воскликнул Хью. – Вот бы мне таких друзей, как у него!
– Надеюсь, он не заставлял их писать завещание в его пользу, а затем спешил их укокошить! – задумчиво сказал мистер Тэппертит. – Ну, вперед! Меня ждут у «Непоколебимых»… Что же вы?
– Я совсем забыл, – сказал Хью, услышав бой часов на соседней башне. – Мне еще нужно сегодня повидать одного человека… Придется повернуть обратно. За вином да за песнями у меня совсем из головы вон… Хорошо еще, что вовремя вспомнил.
Мистер Тэппертит посмотрел на него так, словно собирался разразиться громовой речью по поводу его дезертирства, но торопливость Хью ясно показывала, что дело неотложное, и потому его начальник, сменив гнев на милость, разрешил ему уйти, за что Хью поблагодарил его с громким смехом.
– Спокойной ночи, капитан, – крикнул он. – Помните же – я ваш до гроба.
– Прощайте! – отозвался мистер Тэппертит и помахал ему рукой. – Будьте храбры и бдительны!
– Долой папистов, капитан! – проревел Хью.
– Хотя бы пришлось залить всю Англию кровью! – подхватил грозный капитан. Хью опять загоготал и помчался прочь, как борзая.
– Этот молодец не посрамит моей армии! – сказал себе Саймон. – У меня есть мысль… Когда в стране все переменится – а перемены будут несомненно, если мы восстанем и победим, – дочка слесаря будет моя, а от Миггс надо будет как-нибудь избавиться, иначе она и один прекрасный день подсыплет нам яда в чай. Так я женю Хью на ней – в пьяном виде он даже на Миггс способен жениться. Решено! Надо будет это иметь в виду.

Глава сороковая

Нимало не подозревая, что в плодовитом мозгу его дальновидного командира возник план этого счастливого брака, Хью шел не останавливаясь, пока гиганты св. Дунстана не оповестили его, который час …пока гиганты св. Дунстана не оповестили его, который час. – Речь идет о двух колоколах, висевших под часами на колокольне старинной церкви св. Дунстана и отбивавших время. Об этих колоколах Диккенс рассказывает в одной из лучших своих рождественских повестей «Колокола». Церковь св. Дунстана находилась на соединении Стрэнда и Флит-стрит, около Тэмпл-Бара, и была снесена в 1830 году.

. Тут он схватился за рукоятку ближайшего насоса и, подставив голову под кран, стал обливаться так усердно, что вода текла ручьями с каждого волоска его всклокоченной гривы, и скоро он был весь мокрый до пояса. Хорошо освежив таким образом и тело и мозг, почти протрезвившись, Хью кое-как вытерся и, перейдя улицу, энергично постучал молотком в ворота Миддл-Тэмпла Миддл-Тэмпл – один из четырех главных Судебных Иннов (более подробно см. «Посмертные записки Пиквикского клуба»), а также та часть Тэмпла, в которой он помещался.

.
Привратник выглянул через решетку и сердито крикнул: «Кто там?» – на что Хью ответил ему так же резко и потребовал, чтобы его поскорее впустили.
– Здесь пива не продают! – крикнул привратник. – Чего надо?
– Войти, – ответил Хью, ударив ногой в ворота.
– А куда именно?
– В Пейпер Билдингс.
– Чья квартира?
– Сэра Джона Честера.
Каждый ответ Хью сопровождал новым ударом ногой в ворота.
Поворчав, привратник, наконец, отпер их и впустил ночного гостя, подвергнув его предварительно строгому осмотру.
– Это ты являешься к сэру Джону Честеру, да еще среди ночи!
– Да, я, – сказал Хью. – А что?
– А то, что я тебе не очень-то верю. Придется пойти с тобой.
– Что ж, пойдемте.
Подозрительно поглядывая на Хью, привратник с ключами и фонарем проводил его до дверей сэра Честера. Хью с такой силой грохнул молотком в эту дверь, что тусклый огонек лампы над дверью вздрогнул и заметался, а по темной лестнице прокатилось эхо, как зловещий призыв из потустороннего мира.
– Ну, как, теперь верите, что меня ждут? – сказал Хью.
Раньше, чем привратник успел ответить, за дверью послышались шаги, замелькал свет, и сэр Джон в халате и ночных туфлях отпер дверь.
– Простите, сэр Джон, – сказал привратник, снимая шапку. – Тут какой-то парень вас спрашивает. Для посетителей час поздний, вот я и подумал, что лучше самому сходить да проверить…
– Ага, это вы, посыльный? – воскликнул сэр Джон, глядя на Хью. – Входите же. Да, да, мой друг, – это относилось уже к привратнику, – благодарю вас, такая осторожность весьма похвальна. Не беспокойтесь. Спасибо и покойной ночи.
Удостоиться похвалы, благодарности и любезного прощания со стороны человека, чье имя произносится не иначе, как с титулом «сэр», и который после своей фамилии ставит две буквы Ч. П. …чье имя произносится не иначе, как с титулом «сэр», и который после своей фамилии ставит две буквы Ч.П. – Слово «сэр», если оно произносится вместе с именем (в отличие от бытового обращения «сэр», которое является просто формой вежливости), означает, что данное лицо имеет титул баронета или что король совершил над ним старинный обряд возведения в рыцари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101