Я не доверял этому юному шалопаю, оставлявшему после себя только беспорядок и путаницу. Подумать только, пустить такого в библиотеку!Впервые в голосе отца Мауро послышалась горечь. Было тихо, но тишину вскоре нарушил глухой шум голосов, доносившихся с переднего двора.— Они возвращаются, — сказал Ларри.— А что я вам говорил! — вздохнул отец Мауро. — Я видел издали, как они выходили. Отец аббат не счел нужным взять с собой святую Схоластику, даже ее изображение! И вот результат.Он повернулся к Ларри, словно собираясь сделать ему глубоко личное признание.— Знаете, пятьдесят лет я украшал цветами ее статую у подножия лестницы Благодетелей. Сколько себя помню, я всегда ревностно ей поклонялся, и это вызывало улыбки у остальной братии. Она была совсем одна, и я понимал ее, потому что тоже одинок. Знаете, она жила в скиту за стенами монастыря, а Бенедикт, ее брат, навещал ее только два раза в год…Они вышли на галерею в тот момент, когда со стороны помещения для послушников раздались встревоженные голоса и испуганные возгласы. Потом послышался властный голос отца Гаэтано, приказывающий беженцам немедленно спускаться в подвалы семинарии. Ларри захотелось присоединиться к ним. «Зачем мне теперь оставаться одному? — подумал он. — Все равно я опоздал». Может быть, Шелли и смог бы написать поэму об этих не доведенных до конца поисках во враждебной стране, чтобы помочь своему почитателю добыть тайный ключ, которого тому так не хватало.— Я не хочу идти вместе с остальными, — проворчал отец Мауро, словно пытаясь изменить ход его мысли. — Как и моя святая покровительница, я чувствую себя более одиноким, чем отшельник в пустыне. И не страдаю от этого. «In solis sis tibi turba locis», — как сказал поэт Тибулл (ок. 50—18 или 19 до н.э.), «Элегии».

. «И в одиночестве будь для себя самого толпой». И потом, сейчас время моих спутниц, я хочу сказать — синичек… Пора их кормить…— Как, — воскликнул Ларри, — у вас есть птицы? Как uccellini Птички (лат.).

у святого Франциска?Отец Мауро пожал плечами, словно оправдываясь:— Знаете, очень трудно прожить в таком уединенном месте пятьдесят лет и не иметь какой-нибудь отдушины… Книги и средневековые манускрипты — это хорошо, но мне стало необходимо чувствовать легкое дыхание жизни, которое несет с собой птичий щебет… А синицы очень неприхотливы и не боятся людей, — доверительно добавил он. — У меня были и дрозды, и славки, но я больше люблю синиц… Вы мне симпатичны, и коль уж вы не последовали за стадом, я вам покажу своих питомиц.Взяв Ларри под руку, он потащил его за собой.— Отец Мауро, это неразумно! — занервничал Ларри. — Вы же читали листовку! Вы слышали, что отец приор велел всем спуститься в подвал. Давайте присоединимся к ним. Вам нельзя оставаться здесь одному, поверьте.— А кто покормит птиц? — спросил отец Мауро с обезоруживающей наивностью.— Надо выпустить их, святой отец! Не мешкая! Они спасутся…Отец Мауро покачал головой и, опираясь на стучавшую по плитам пола палку, решительным шагом двинулся к лестнице, которая вела во двор Благодетелей. Ларри последовал за ним. Неподалеку от статуи святой, под одной из аркад Браманте старый монах соорудил красивую клетку, позолоченные резные стенки которой могли сделать честь любому ювелиру. Как только синицы заметили отца-кормильца, они заволновались и защебетали.— Тихо… Тихо… — прошептал он и повернулся к Ларри. — В синицах хорошо еще то, что их легко кормить, — пояснил он, роясь в кармане. — Несколько семечек подсолнуха, немного сала, хлебные крошки — и они сыты… Держите, мои красавицы… А вы, друг мой, перестаньте глядеть на небо, ничего не случится, говорю вам! Я их знаю, если бы они что-нибудь почувствовали, то заметались бы по клетке.— Хотел бы я вам верить, — прошептал Ларри.— А для спокойствия у них есть дуплянка. Удивительное дело, ее вход должен обязательно смотреть на восток, чтобы они могли видеть восходящее солнце, иначе птички становятся очень нервными. Еще надо, чтобы в дуплянку не могли забраться кошки. Ох уж эти кошки! Это единственные Божьи твари, которых я терпеть не могу: они убили у меня несколько десятков птиц.Ларри внимательно рассматривал дуплянку. На повернутой к нему стенке была выжжена надпись: «Апельсины Формиа».— Вы использовали ящики от цитрусовых? — спросил он.— Да, маленький разбойник принес их с завода, что находится под горой. Ему оставалось только проделать посередине небольшое отверстие; только на это он был способен, ни на что больше.Ларри не смог скрыть своего удивления.— Как, разве он имел право выходить из аббатства?Отец Мауро вздохнул:— Отец Гаэтано разрешал ему это, потому что нам нужен был кто-нибудь, кто бы пересчитывал и нумеровал на заводе в Кассино ящики, прежде чем они попадали сюда и наполнялись книгами. Он и привык мотаться туда-сюда.Перед Ларри блеснул лучик надежды. «Сколько же предметов прошло через его руки?» — подумал он и наклонился к отцу Мауро.— Может быть, я когда-нибудь встречусь с этим вашим шалопаем, — произнес он небрежно. — Эти маленькие негодяи могут иногда…— Бесполезно, — сказал отец Мауро. — Не было бы счастья, да несчастье помогло: благодаря всем этим печальным событиям я от него избавился.— Вы с ним даже на богослужениях не встречаетесь?— Нет, в одно прекрасное утро он пропал.Ларри даже подпрыгнул от удивления.— Пропал!— В ноябре. С тех пор его никто не видел. Сначала мы думали, что он уехал со Шлегелем. Но отец Бернардо Браччи сообщил из Рима, что его с ними не было. Нет, он не годился в бенедиктинцы, — добавил монах.Ларри задумчиво смотрел на клетку, внимательно изучая надпись на ящике. Потом повернулся к библиотекарю:— Послушайте, отец Мауро, я ничего не понимаю в орнитологии, но мне кажется, что ваши синички чем-то встревожены. Может быть, им мешает мое присутствие…Монах нахмурился и подошел ближе.— Скорее их беспокоит то, что они недавно слышали пулеметные очереди, — проворчал он озабоченно. — Странно, но до сих пор так их раздражал только послушник Коррадо Кариани. Успокойтесь, успокойтесь, мои красавицы.— Святой отец, уверяю, вам надо их выпустить. Они не улетят далеко, поверьте мне. Знаете, что рассказывали в Неаполе два месяца назад? Птицы, согнанные со своих насиженных мест бомбардировками, прятались в церковных исповедальнях!Отец Мауро слабо улыбнулся:— Мои синицы в исповедальнях Неаполя? Да, там они такое услышат… Что правда, то правда, жизненного опыта им не хватает… Я не очень много грешил и теперь спрашиваю себя, не стоит ли мне пожалеть об этом.— Может быть, вы грешили нетерпением по отношению к этому послушнику?— Это да, вынужден с вами согласиться…Ларри колебался.— Кстати, о Коррадо, — осторожно начал он. — Несмотря на плохие отношения с птицами, не говорил ли он вам когда-нибудь… перед тем, как убежать из монастыря, о гусях… серых гусях?Отец Мауро непонимающе воззрился на него:— Вы хотите сказать, о летящих гусях?Ларри пожал плечами:— Может быть…— В конце зимы мы здесь каждый год видим вереницы стремящихся на север гусей и журавлей, но мне никогда не приходило в голову показывать на них ему, настолько мало этот молодой человек интересовался природой… Послушайте, я не помню, чтобы он говорил со мной об этом, но вы задали странный вопрос. По правде сказать, единственная история, связанная с птицами, которую я помню, произошла здесь совсем недавно, и я был очень этим смущен, но не уверен, был ли тогда здесь Коррадо.— Все же расскажите, святой отец.— Это случилось, когда я показывал библиотеку известному вам немецкому полковнику. Я рассказывал ему о драгоценных старинных рукописях Тацита и святого Григория, а он говорил о кубометрах и грузовиках, так что мы никак не могли договориться. Он, пытаясь меня умаслить, восхищался установленным в библиотеке порядком, как вдруг, изучая полки с трудами отцов Церкви, он с торжеством вытащил том in quarto, затесавшийся между святым Амвросием и Василием Великим, озаглавленный «О природе райских птиц и туканов». С какой иронией он мне его продемонстрировал! Никогда в жизни я не испытывал такого унижения! Как вы можете догадаться, я виню в этой непростительной ошибке Коррадо Кариани, который имел привычку делать что угодно, только бы облегчить себе жизнь! Кроме этого мимолетного эпизода, не было ничего, что имело хоть какое-то отношение к птицам…Ларри кивнул и снова прислушался. С другого конца галереи раздавались литургические песнопения, произносимые нараспев, словно заклинания.— Слушайте, братья поют девятичасовые утренние молитвы в келье отца аббата… Это третья уставная молитва, — уточнил отец Мауро.— Вам, наверное, следует присоединиться к ним, отец мой. Тревоги легче переносить вместе, хотя…— Лично я ничего не боюсь и вручаю себя в руки Господа и его служанки, — ответил отец Мауро дрожащим, но спокойным голосом. — Но мне не хочется, чтобы отец Грегорио волновался обо мне, и поэтому пойду спущусь к нему в келью. Я хотел бы, чтобы вы пошли со мной, мой мальчик, — добавил он, словно повинуясь внезапному вдохновению. — Я так давно ни с кем не разговаривал, а слово становится отдушиной, если случается встретить кого-нибудь, кому можешь доверять… Поверьте, это не так часто случается.Ларри был тронут признанием старика и последовал за ним по лабиринту коридоров и лестниц. Когда они вошли, все взгляды тотчас устремились на них. Ларри показалось, что в этой маленькой комнате собралась большая часть капитула, а также несколько мирян, жавшихся у дальней стены.— А вот и вы, отец Мауро, — произнес маленький человечек в черной сутане и в очках, которого Ларри незадолго до того видел во главе процессии. — Мы не смогли уйти далеко, и нам остается только молить Господа и святого Бенедикта…— И святую Схоластику, отец Грегорио — с упреком прибавил отец Мауро.Аббат опустил голову, а отец Мауро встал на колени; лицо его было спокойно. Ларри присоединился к мирянам, стоявшим в глубине комнаты. Снова зазвучали литании и антифоны. Ларри показалось, что он тонет в григорианском хорале, как бывало когда-то на воскресных концертах духовной музыки, которые певчие давали в университетской часовне. То было ужасное время после смерти Элис и ухода Одри, и он помнил, как хорошо действовали на него псалмы и песнопения, как их монотонные мелодии усыпляли на время его боль. Он снова погрузился в это очарование и забыл на время — не о страхе перед бомбардировками, нет, но о глубоком разочаровании, в которое повергла его опустевшая библиотека. Мысленным взором он осматривал просторный пустой зал, словно зияющую рану. При одном взгляде на пустые полки и сундуки, в которых должно было находиться то, что он так отчаянно искал, у него начинала кружиться голова. Письмо Мэри Шелли, которое Домитилла вытащила из кармана своего отца, должно быть, помещалось в одном из архивов, свезенных в монастырь. «Там наверняка были и другие документы, которые он собирался продать, — добавила девушка. — Показав тебе один из них, тот, который, как ему было известно, мог тебя заинтересовать, он собирался использовать его как приманку».«Который мог тебя заинтересовать…» Это была истинная правда. Ему не надо было даже доставать из кармана письмо Мэри Шелли, настолько точно он запомнил то, что там еще можно было прочесть: «A sad fate. The unfortunate baby died one year lat… in Napl… and poor unlucky E».Он произнес эти слова значительно, почти с состраданием. Мэри Шелли писала о смерти девочки несколько отстранение, но ведь маленькая Елена не была ее дочерью, а о связи своего мужа с ее матерью она ничего не знала… А Шелли… Он, должно быть, чувствовал то же отчаяние, что и сам Ларри после трагедии на болоте в Уоллингфорде, где при одном только взгляде на черную поверхность воды, усеянную зеленоватыми пятнышками ряски, ему показалось, что он сходит с ума. «Наше общее несчастье объясняет, наверное, почему я так им увлечен», — в который уже раз подумал Ларри. Он горько сожалел о том, что не смог ознакомиться с документами, которые здесь хранились. «Это, может быть, позволило бы мне написать еще одну драгоценную главу… Но главное, найдя свидетельства его скорби, узнав, как он пережил такое же горе, как мое, я смог бы развязать тот узел, который я чувствую в себе со дня гибели дочки. Этот узел душит меня…»«Pro nobis Christum exora» Христос принес себя в жертву за нас (лат.).

, — пели монахи, и все, кроме Ларри, пели вместе с ними, настолько он погрузился в размышления, в мечты, больше похожие на галлюцинации. Вдруг ужасающий взрыв бросил их друг к другу.
Ларри упал, но без труда поднялся. Он увидел, как рядом встает отец приор и машинально отряхивает с сутаны пыль, заполнившую всю комнату и мешавшую разглядеть, где находится отец Мауро. Он чувствовал себя странно, словно его ударили по голове, а он об этом не помнил. «Ложись!» — крикнул кто-то. Почти сразу же последовала новая серия взрывов, еще более сильных, чем первый. Стены тряслись так, что грозили обрушиться на них, как во время взрыва у почты. Но здесь не было Домитиллы и некому было изображать ангела развалин и спасти его от безумия, растерянности и ужаса. Монахи сгрудились в углу комнаты вокруг аббата, словно пытаясь его защитить, и мелкая пыль покрывала их черные одеяния. Отец Грегорио, бледный как смерть, поднял очки, упавшие на пол, и воздел было руку, чтобы отпустить грехи всем присутствующим, но еще более близкий взрыв остановил его. Ларри почувствовал, как воздушная волна отбросила его на несколько метров назад, и он оказался сидящим на скамеечке для молитвы и смотрел сквозь клубившуюся в воздухе пыль, как группы беженцев спешат укрыться в подвалах. «Отец Мауро!» — позвал он. Один из монахов повернулся к Ларри.— Я видел, как он выходил из комнаты, должно быть, пошел посмотреть, какой ущерб нанесли бомбы библиотеке, — сказал он встревоженно. — Или же вернулся к своей любимой статуе. Хорошо бы он присоединился к нам в подвале под башней, но если я ему велю, он не пойдет…— Я схожу за ним, — решительно произнес Ларри. Ему вдруг показалось, что отец Мауро может еще что-то ему сообщить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59