Тонкий след от слезинки — вот все, что от нее осталось. Конечно, Перси восхищался бы ей. Конечно, она могла бы быть очаровательной. Конечно, позже, если бы ребенок пожил еще какое-то время, он взял бы девочку к себе, признавшись Мэри во всем. Кто из женщин мог быть его матерью? Узнать, кто мать Елены, — значит понять, почему девочку бросили, и объяснить ту тоску, которая с тех пор не оставляла Шелли, похожую на глухие и тяжкие угрызения совести. «Мое неаполитанское бремя умерло», — написал Шелли в письме к Гисборнам, своим друзьям. Это письмо Ларри когда-то читал в Оксфорде. В который уже раз он был так же близок к отчаянию, как и его герой. Вся его жизнь могла рухнуть в одночасье, он попал в скандальную историю, его могли осудить как соучастника убийства, в котором двенадцать часов спустя ему мерещилось нечто зловещее и потустороннее. Ларри была необходима хоть какая-то определенность. Узнать, кем была мать Елены, — вот что он должен сейчас сделать! В любом случае время, когда он снова сможет заглянуть в эти регистрационные книги, наступит не скоро. Две короткие записи — а между ними жизнь, незаметная, рано угасшая…Послышались шаги. Снова служащий, размахивающий кроссвордом из «Маттино»:— Простите, что отрываю вас, синьор… Вы так много знаете и хорошо говорите по-итальянски. Скажите, что такое «изменение природы» из шести букв? Я не могу угадать.Ларри насторожился: этот тип, казалось, воспользовался кроссвордом как поводом, чтобы проследить за ним. «Я не поддамся паранойе», — сказал себе Ларри и сделал вид, что пытается найти ответ.— Нет, простите, я не могу догадаться, — ответил он, демонстративно углубляясь в чтение.Служащий разочарованно вышел. Ларри подождал, пока он закроет за собой дверь, и, обхватив голову руками, попытался притушить воспоминания о прошедшей ночи и думать только о квартире, в которой обитало семейство Шелли. От напряжения, которое пронизывало все его существо, от усталости или просто потому, что теперь он знал, как они жили, Ларри представлял себе их всех с почти волшебной точностью, в которой, как в тот вечер, когда они видели фиакр, удивительным образом смешивались люди и эпохи.Кроме Мэри в доме на Ривьера-ди-Кьяйя 27 сентября 1818 года, в день, когда родилась маленькая Елена, вместе с Перси жили еще три женщины. Одна из них и была матерью девочки. Как узнать, кто она, если отсутствуют прямые свидетельства?Сначала Клер Клермон. Двадцать лет, сводная сестра Мэри, бывшая возлюбленная Байрона, от которого у нее была дочь Аллегра. Во время поездки к Везувию 17 декабря почувствовала себя плохо. Он представил себе, как вечером, возвращаясь с прогулки, она с трудом поднимается по той самой лестнице, по которой они с Домитиллой (и с Амброджио) спускались на улицу после трагедии… Он совершенно отчетливо представил, как Клер, спотыкаясь, опирается на руку внимательно склонившегося к ней Перси под мрачным взглядом Мэри. Понятно, что женщины не любили друг друга. Мэри, должно быть, злилась на Клер за то, что та воспользовалась трещиной, образовавшейся в отношениях между супругами после того, как в сентябре умерла Клара. С другой стороны, по некоторым намекам, проскользнувшим в письмах и дневниках (как внимательно они относились к своей жизни!), становится ясно, что Перси и Клер были любовниками уже тогда, когда в августе ездили с одной только Элизой на виллу Каппучини, возле Эсте. «Все эти бессмысленные поездки! — однажды воскликнул Пол, когда Ларри рассказывал ему о жизни Шелли в Италии. — Все эти коляски и экипажи, крутящиеся в безумном водовороте! Все эти уединенные виллы, скрывающие запретную любовь! Так обезумевшие бабочки бьются о прутья своей золотой клетки. Ты говоришь, что их извиняет гениальность. Хотелось бы верить…» — заключил он, не вполне в этом убежденный. Ларри встал и стал ходить взад-вперед по залу. Он всегда думал на ходу, что ужасно раздражало служителей в Бодлианской библиотеке. Быть может, перипетии прошедшей ночи привели бы Шелли в восхищение, но Ларри мучил один вопрос, за ответом на который он и пришел в архив: была ли Клер матерью Елены? «Мне надо это узнать, тогда я смогу забыть про все остальное», — думал он. Кроме того, что у Клер была связь с Перси, он точно знал, что в тот день, когда родилась Елена, она тоже плохо себя чувствовала: Мэри записала это в дневнике. Могла ли она тогда родить? Чем больше он думал об этом, тем менее вероятным это ему представлялось. Это предположение не выдерживало никакой критики. Неужели Клер, которую так волновала судьба Аллегры, ее с Байроном дочери, Клер, которая так страдала оттого, что отец держит девочку взаперти, могла оставить ребенка, рожденного от любимого человека? И, самое главное, Мэри обязательно бы узнала, что Клер на девятом месяце беременности. «Я входила во все комнаты и не могла не заметить такого», — писала она приятельнице. Он представил себе разговор сестер, встретившихся в галерее за сто двадцать пять лет до того, как сброшенная их соотечественниками бомба разнесла все вдребезги: «Ах, дорогая, не злоупотребляешь ли ты последнее время вкусной итальянской пищей?» — «Нет, Мэри, о чем это ты?»Невозможно. Невероятно. Он снова сел и открыл книгу за 1819 год на странице с записью о рождении. В глаза ему бросилась одна деталь. Запись гласила: «Мэри Падвин, 27 лет». Это важное уточнение было продиктовано секретарю самим поэтом, но прежде оно ускользало от его внимания. Вот еще одно доказательство, помимо неправильно указанной фамилии. Мэри в 1818 году бьыо лишь двадцать, а не двадцать семь. Из трех женщин, вращавшихся вокруг Перси, как планеты вокруг Солнца (который уж раз он рассердился на себя за это убогое сравнение, но именно оно всегда приходило ему в голову), только Элизе было двадцать семь лет.Самая таинственная фигура из всей троицы! Она жила с ними, начиная с 1816 года, в качестве своего рода гувернантки. Может быть, она вела счета, заказывала провизию и занималась хозяйством. Она, разумеется, была красива: Шелли не потерпел бы в доме дурнушки. Ларри представил себе ее в роли несколько извращенной наблюдательницы, возможно, влюбленной в Перси, ревнующей его скорее к Клер, чем к Мэри, готовой сыграть роль роковой женщины, чтобы соблазнить при благоприятном стечении обстоятельств. И потом, что особенно важно, Элиза была беременна. Это и стало причиной, по которой Мэри потребовала, чтобы она вышла замуж за Фоджи, камердинера Перси, когда заметила их симпатию друг к другу, намекнув летом в одном из своих писем на возможность выкидыша. Следовательно… Он посчитал по пальцам. Елена могла быть зачата только в апреле, во время поездки в Милан, когда вся компания собиралась снять виллу на берегу озера Комо. Догадывалась ли Мэри о чем-нибудь? Если да, то тогда становится понятно, почему она отправила Элизу в Венецию ухаживать за Аллегрой, которая должна была вернуться к отцу. Если Елена была дочерью Элизы, многое становилось понятным: и отчаяние отца, который должен был все скрывать от Мэри, и тайные роды, и ошибка в записи о рождении, и решение отдать ребенка в приемную семью, и последовавший за этим шантаж Фоджи, который после смерти Елены лишился пособия, выплачиваемого Элизе. Выкидыш, о чем писала Мэри, грозил скорее Клер, которая, возможно, забеременела в сентябре, страдала от токсикоза и боялась, что Мэри что-нибудь заподозрит.«Может быть, именно для того, чтобы этим все и кончилось, Клер затеяла бессмысленный подъем на Везувий, после чего вернулась такой измученной», — подумал Ларри. Оставалось определиться только с одним странным совпадением и ответить на вопрос: могли ли роды Элизы Фоджи (по данным записей актов гражданского состояния, Елена родилась 27 декабря) и предполагаемый выкидыш у Клер (которая, согласно дневнику Мэри, заболела в тот же день) произойти одновременно? В конце концов, быть может, ревнивая и больная Клер так отреагировала на известие о том, что Элиза родила… Мрачный дом, по правде говоря. Ларри представил себе, как между этажами снуют повивальные бабки, перешептывания, приглушенные крики, руки, сжимающие залитые кровью простыни, звяканье кувшинов с горячей водой, выносимые на улицу корзины, сжатые кулаки и искаженное тревогой лицо хозяина дома, в котором царит смятение. И Мэри, отправленную в маленькую гостиную, подальше от всего этого… О, Перси, в какое запутанное положение ты попал! И какое здоровье скрывалось в таком с виду слабом теле, прибавил бы Пол с издевкой. Три женщины рядом, и с каждой он имел связь, пусть и втайне от остальных: Мэри на следующий год родила сына.«А я, — сказал себе Ларри, — я оттолкнул от себя свою Элизу, представшую в облике более юной Домитиллы, — и что я имею в благодарность за свою добродетель? Она убила собственного отца, чтобы только спасти меня… О, Перси смог бы оценить такой поступок, достойный античной трагедии… Он сделал бы из нее героиню какой-нибудь мрачной драмы вроде „Ченчи“».Ларри с трудом поднялся с места. Голова немного кружилась. Когда он проходил мимо конторки служащего, то заметил, что его кроссворд почти решен.— Так вы угадали то слово из шести букв? — поинтересовался он весело.Старик торопливо вышел ему навстречу.— Вы уже уходите, господин лейтенант? — спросил он разочарованно.— Да… у меня назначена встреча. Еще раз спасибо за кофе! Вы не представляете, как он оказался кстати!— Мне оставить для вас документы?Ларри на миг задумался и неопределенно произнес:— Не стоит, мне кажется, я узнал то, что хотел… До скорой встречи, я еще зайду проведать вас.Уже выйдя из здания муниципалитета и погрузившись в уличную суету, он вспомнил, что не спросил у старика, что за слово тот искал, и чуть было не вернулся назад. «Шесть букв, столько же, сколько гусей, о которых говорил Амброджио», — подумал он. На него дохнуло холодом.Профиль Пола четко вырисовывался на фоне окна кабинета, через которое видна была блестевшая на солнце стеклянная крыша галереи Умберто Первого Крытый торговый пассаж, построенный в 1887 г. в стиле неоклассицизма.

.— Ну и мешки у тебя под глазами! — воскликнул он, обернувшись к Ларри.— Ты, как всегда, любезен…— Правда, вид у тебя усталый. Можно подумать, ты прокутил всю ночь.Ларри пожал плечами.— Это вполне в моем стиле… Знаешь, — добавил он недовольно, — мне кажется, что я снова в Оксфорде кручу роман с официанткой, а ты меня опекаешь!— Ты знаешь, что я пытался связаться с тобой вчера вечером? — спросил Пол. — Раз ты заговорил о французах… Так вот, у них в клубе вчера был прием, они праздновали прибытие еще одного полка, и я хотел, чтобы ты пошел со мной.Ларри поднял голову:— Да? Значит, ночью кутил ты! Ну как, разыскал свою Жанну д'Арк?— Моего дракона, ты хочешь сказать? Нет, к сожалению.Ларри почувствовал удовлетворение от того, что хоть ненадолго получил преимущество в споре.— В котором часу ты мне звонил?— В восемь.— В это время я ждал своего осведомителя Амброджио Сальваро перед церковью Санта-Мария деи Анджели, чтобы узнать что-нибудь новенькое об истории с ящиками.Пол нахмурился:— Какими ящиками?— Ты что, забыл? Ящики с завода по производству соков.— О которых ты рассказывал мне в тот день, когда взорвалась бомба? После обеда с твоим Сальваро?— Теперь это называется обедом… Этот тип знает больше, чем говорит, и за несколько часов до нашей вчерашней встречи он передал мне еще один документ, который, кажется, дополняет его первое сообщение.— Как он тебе его передал?— Через мальчишку, — помедлив, ответил Ларри. Пол пожал плечами:— Вечная манера всех осведомителей выдавать информацию по капле! Покажи-ка…Ларри молча протянул приятелю фотографию. Пол достал из ящика лупу, внимательно рассмотрел изображение, поднялся, чтобы свериться со сборником репродукций картин из Неаполитанской пинакотеки. Когда он вернулся к столу, лицо его выражало глубокую озабоченность.— Господи, если шедевры из собрания Фарнезе болтаются по дорогам войны без охраны и соответствующей упаковки!..— С моей точки зрения, картины спрятаны уже довольно давно, — сказал Ларри. — Ты заметил — в углу видна ветка дерева, покрытая листвой. Фотография сделана летом, в тот момент, когда картины или увозили из их первого укрытия в Монтеверджино, или привезли на новое место, где они и находятся до сих пор… В таком случае информация о ящиках, заказанных на заводе, кое-что значит!— Это просто проверить, — сказал Пол, беря с полки альбом с надписью «Самые красивые церкви и монастыри Италии». — Этот портал, увенчанный дугообразным выступом, его нетрудно будет найти… — сказал он, листая книгу. — Да, вот он. Смотри, это большие ворота южного фасада Монтекассино.Ларри кивнул и попытался заставить себя думать. Кофе, поданный служащим муниципалитета, еще действовал, и он чувствовал себя уже не таким уставшим.— Подведем итоги, — сказал он. — Картины, должно быть, перевезли в аббатство еще до сентябрьского перемирия. В Управлении по охране памятников, кажется, решили, что такой почитаемый и известный монастырь является неприступным и надежным укрытием. А теперь эти картины рискуют оказаться в самом центре решающего сражения!— К тому же там не только картины из пинакотеки, — сказал Пол озабоченно, — но и все сокровища, принадлежащие монастырю: в опасности святые мощи, сотни предметов прикладного искусства, картины, тысячи инкунабул и десятки тысяч ценнейших книг из его знаменитой библиотеки… Припоминаю, что, когда я собирался выехать из Палермо, ближе к концу октября, наша разведывательная авиация докладывала о том, что на дороге к монастырю замечено активное передвижение немецких военных грузовиков. Хотя у наших летчиков и было преимущество в воздухе, они тогда не стали их обстреливать, потому что вокруг монастыря и в его стенах нашли приют сотни беженцев и имелась большая вероятность того, что это были караваны с продовольствием. Теперь я спрашиваю себя, не вывозили ли эти грузовики все ценности на север… Не забудь, что там стояла дивизия Геринга! Угроза прорыва линии фронта союзниками должна была побудить Кессельринга срочно все вывезти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59