— Что это на тебе такое надето, давай, снимай.
И тогда он, завернув её в халат, понёс в комнату.
За окнами снова грохотал гром, видимо, нагрянула новая гроза, в комнате был полумрак, его время от времени изгоняли молнии. А ей было так хорошо с Антоном, как никогда и ни с кем в жизни. Правда, у неё и был прежде только Аркадий.
— Знаешь, я ведь сначала думала просто ему отомстить, — прошептала Ника, когда они совсем обессиленные легли рядом, и она положила голову ему на грудь.
— А теперь? — спросил он.
— А теперь я ничего не знаю. И не хочу знать. А хочу я, чтобы мы были вместе. Всегда.
* * *
— Ты, это самое, вообще-то прости меня. Ну дурак был, поддался этой сучке.
Я ж её сразу погнал.
Аркадий стоял около Ники, и вид его был виноватый. Клавка, та вовсе пряталась по другую сторону зала.
— Ты только не уходи, слышь! Не уходи из номера!
Ника глядела на него с жалостью: муженёк её явно поглупел, причём за один лишь день. Или всегда был такой, да она не замечала?
— Я думала, ты про нашу семью. А ты — про номер!
— Да ладно, чего там! Ну один раз привёл бабу! С кем не бывает, слышь! Ну не буду я больше! Ты только не ломай номер, нас же в Париж не возьмут!
— Слушай, отстань, а! — сказала она с раздражением. — Не уйду я из твоего номера. Только не прикасайся ко мне. — И она брезгливо отдёрнула руку, за которую он было взялся.
Так они и работали — в тот день и в следующие. Аркадий Летал под куполом от перекладины к перекладине, успевая сделать несколько сальто, она исполняла на скрипочке свои мелодии, а потом расстреливала шары, забрасывая зрителей искрящимися снежинками конфетти и букетиками искусственных цветов.
Отработав номер, она мчалась к Антону. В городе снова установилась душная, липкая жара, и, войдя в квартиру, Ника первым делом залезала под душ.
Антон, поджидая её, пил зелёный чай и пытался выкарабкаться из кризиса идей.
— Лезет один банал в голову, моя красавица! Что ни придумаю, тут же сразу мысль: да было это, уж и сам перепробовал по сто раз! Я же в основном поэтому из Парижа рванул. Чушь какая-то! Время уходит, а ничего не придумывается!
И все-таки свежая идея его озарила. Она не сразу поняла, зачем ему это понадобилось, когда он приволок раскладное кресло. Это кресло могло преображаться и в шезлонг, и в кровать.
— Не для тебя, моя радость, не пугайся! — сказал он весело. — Теперь самое главное — подобрать материал. Нужно двенадцать живых молодых мужских тел. Не жирных, но и не костлявых.
— Прости за чёрный юмор, не на шашлык?
— Перекрестись, моя радость! Мы Господа восславим. Правда, по-своему.
Иконостас мы с тобой сотворим. Живой иконостас. Это будет гениальный перформанс!
Она не очень поняла, но, как и все эти дни, была рада уже тому, что он обсуждает с ней свои планы.
Первый парень нашёлся быстро. И привёл второго. Теперь по дороге из цирка Ника покупала «Владимирский хлеб» в упаковке, заранее разрезанный на ломтики, к нему сыр, ветчину и, пока плескалась под душем, Антон делал бутерброды для себя и для очередной модели. Иногда работа затягивалась, и Ника с любовью смотрела, как серьёзно, рассчитывая каждое движение пальцев, колдует над телом парня настоящий художник.
Таких татуировок, какие он делал этим ребятам, не было ни у кого на свете.
Разве только Андрей Рублёв с каким-нибудь Феофаном Греком, да Нестеров с Васнецовым могли бы с ним состязаться, но в их времена живой иконостас, который создавал на её глазах Антон Шолохов, мог присниться только в дурном сне. Ведь татуировка тогда считалась принадлежностью дикарей да уголовников. Даже когда один из Толстых — в девятнадцатом веке — возвратился после дальней поездки слегка татуированным, это обсуждал весь Петербург.
Обо всем этом и о многом другом Антон рассказывал ей, когда они оставались вдвоём и, доканчивая бутерброды, попивали зелёный чай.
— Ты так хорошо умеешь слушать, моя радость! Рассказывать тебе — одно удовольствие, — смеялся он.
— А мне ещё большее удовольствие — слушать. Со мной так никогда никто не разговаривал!
Однажды во время рассказа позвонил какой-то француз, из деревеньки в Шампани. Антон долго обсуждал с ним, видимо, общее дело. Что-то одобрял, спорил, диктовал список названий. И, положив трубку, довольно вздохнул, как после трудной, хорошо выполненной работы.
— Представляешь, едет все-таки!
— Едет кто?
— Да есть тут шейх такой. В десятке самых богатых людей мира.
— Он что, к нам едет? — испуганно переспросила Ника, Антон только улыбнулся её наивности.
— Нет, радость моя, в деревню, в шампаньскую деревню. Там в пристройке у меня хранятся работы. Вот он и едет смотреть. Что-нибудь купит — будем жить хорошо и красиво. Ладно, хуже нет, чем мечтать заранее, а потом разочаровываться, — перебил он самого себя. — Давай-ка я тебя порисую, девочка.
Ну-ка улыбнись, сделай свет в глазах! — И он выставил табурет на середину комнаты.
…Был разгар лета, и даже близко к полуночи солнце ещё висело над крышами зданий. В этот час они спускались на лифте, ловили частника, ехали к Дворцовой набережной и, взявшись за руки, гуляли — от Каменноостровского моста до Медного всадника.
— Смотри! Смотри! — увлечённо показывал Антон. — Солнце зашло, а ангел на Петропавловке продолжает светиться! Сейчас начнётся главное чудо! — Он показывал это ей каждый вечер, и каждый вечер сам не уставал удивляться, будто видел впервые в жизни. — Вот оно! — радовался Антон. — Серебряное свечение.
Лёгкие, полупрозрачные облака, которые появлялись на прежде безоблачном небе неизвестно откуда, отражали лучи ушедшего за горизонт солнца. От облаков эти лучи падали на Неву и, ещё раз отражаясь от водной глади, снова устремлялись к небу. В этом многократном отражении пространство становилось зыбким, казалось, воздух в самом деле распространял серебристый свет. Антон вёл её мимо дворцов и в который раз счастливо удивлялся:
— Нет, ты смотри, смотри на здания! Видишь, как чётко прорисована каждая линия! — Ника иногда и в самом деле видела все, что показывал Антон. Но даже если и не видела, поворачивала к нему счастливое лицо. Они были вместе — ей уже и этого было достаточно. — Вот момент истины! — говорил Антон. — Авторское откровение! Только в эти полчаса постигаешь по-настоящему замысел всех тех великих зодчих.
На набережной гуляли толпы людей, как в праздничный день на Невском.
Торговали цветами, воздушными шарами. С плавучих ресторанов доносилась музыка.
Они несколько раз останавливались, и Антон покупал цветы, добавляя ещё и ещё у каждого киоска. И когда букет становился огромным, они ловили машину, возвращались домой и любили друг друга.
Уже в первые дни Ника нашла момент, когда Аркадия не было дома, взяла кое-что из своей одежды и документы. В заграничном паспорте у неё стояла шенгенская виза.
— Это хорошо, — сказал Антон. — Будет проще тебя увезти, моя красавица.
И она уже сама начинала верить в то, что казалось сказкой. Квартира в Париже, дом в Шампани и даже маленький самолёт, чтобы летать к другу в Канны.
— А ты не будешь меня стесняться? — спрашивала она.
— С какой стати?
— «С какой, с какой»! Из-за роста, конечно.
— Ну что ты, девочка моя! — Он осторожно прижимал её к себе так, что она чувствовала все его тело.
— А тебе лучше как: когда я с тобой как девочка или как взрослая женщина?
— продолжала допрашивать она. — Это вопрос! — Она не видела его лица, но знала, что он улыбается. — Пожалуй, как девочка. Но и как женщина тоже.
— А ты случайно не педофил?
— Не знаю… Не было случая подумать.
— Похоже, не педофил, — делала она заключение. — Значит, ты любишь только меня. ? — А кого же ещё. Конечно тебя.
У него была жена-гречанка, с которой они уже больше пяти лет жили отдельно.
— Обыкновенный банал, — рассказывал он, слегка морщась. — Был в Латинской Америке, вернулся без предупреждения, застал не одну. В постели, естественно.
Сразу повернулся и поехал снова в аэропорт… С тех пор я её не видел…
— Она тоже в Париже?
— Не думаю, — сказал он. — По крайней мере, год назад жила в Индии.
Восточные культы и все такое. Поселилась в буддистском монастыре. Кстати, надо спросить у адвоката, куда он ей переводит содержание…
— Идиотка! — не сдержалась Ника.
— Почему? — удивился он. — Я же сказал: банальная история.
— Ну уж нет! Изменить лучшему в мире мужчине — это не банальная история!
Для меня такое просто невозможно!
Он рассмеялся, прикоснувшись губами к её затылку.
Нет, она не верила в своё счастье. Даже когда она лежала, положив ему голову на грудь, а он говорил ей о своей любви, об их будущей жизни, Ника знала: этому не бывать. Но все же слушала, сладко мечтала вместе с ним. Лишь иногда пробовала слабо возразить:
— Ну кем я там буду?! Тут я заслуженная артистка. А там? Пустое место? А я, между прочим, звезда.
— Конечно, — соглашался он. — Ты и там будешь моей звездой.
— Не слишком ли много звёзд в одном помещении? А потом?
— Что — потом? — переспрашивал он.
Но она пугалась и не продолжала этот разговор. Миллионы женщин каждый день сходятся с миллионами мужчин и слышат от них слова о вечной любви. Но только что от этого остаётся уже через несколько лет?
Ника прыгала от радости, когда услышала по радио, что тот самый просвещённый шейх решил создать на своей земле музей европейских искусств и закупил на десять миллионов картины и скульптуры Антона.
— Подожди, девочка, подожди, — остановил её Антон, — откуда ты это взяла?
— Из кухни! Только что сказали на кухне! — ликовала она.
— Десять миллионов чего? Долларов или рублей? Если рублей — в это ещё можно поверить. А долларов — маловероятно.
Антон принялся тут же звонить в Шампань. К телефону никто не подошёл.
Тогда он позвонил в Париж своему адвокату, получил подтверждение и, положив трубку, сказал неожиданно серьёзно, почти трагическим голосом:
— Все правда. В долларах.
Она слабо представляла, что за работы он хранил в Шампани, и спросила:
— Это мало или много?
— Как тебе сказать? Я-то все равно считаю, что мало, однако столько мне бы никто сегодня не дал. Но главное — работы уйдут, и у меня их больше никогда не будет.
Уже были взяты билеты. Но Ника не решалась идти к директору с разговором об отъезде. К тому же Аркадий, узнав о крушении их номера, мог бы силой её куда-нибудь запереть. Он ведь постоянно уговаривал её вернуться.
— Слышь! — убеждал он. — Ну дурак я был! Но раньше-то что, тебе со мной плохо было? Хочешь, на колени встану? Или Клавке при всех в морду плюну? Куда уходишь-то, хоть скажи?
НОНХЕППИ-ЭНД
Прекрасный марсианин решил увезти на далёкую планету земную карлицу. Он пел ей песни о своей любви, и она в них поверила. Но хеппи-энда не произошло. В тот день все как-то не задалось с самого утра.
Утром Антон собрал всех двенадцать парней и привёз своего учителя — старика-художника. В середину он встал сам.
Парни стояли в плавках и ухмылялись. Святые апостолы смотрели с их тел на мир огромными печальными глазами, словно понимали, сколько горя и боли придётся вынести каждому из них вместе с отданным им в науку человечеством, пока это самое человечество учится жить по заповедям, которые принёс им Учитель. Пока парни делали лица подобающими моменту, серьёзными, Ника вручила старику снимок всей этой композиции, который она сделала накануне. Она понимала, что участвует в историческом моменте — ведь это был первый показ. Художник взял его и равнодушно, не поблагодарив, сунул в карман белого старомодного пиджака. Лицо его становилось все более хмурым.
— Отпусти ребят, — сказал он наконец и перекрестился.
— Но я обещал вместе с ними отметить завершение работы. Им завтра в Манеже предстоит собраться на публичный перформанс.
— Отпусти ребят, — повторил старый художник.
— Парни, вы свободны. Завтра после перформанса я с вами расплачусь.
Шолохов явно понял, что ничего хорошего от учителя не услышит. Ника тоже хотела выйти, чтобы не стать свидетельницей неприятной сцены, но Антон удержал её, взяв за руку.
— Что, очень плохо? — спросил он старика поникшим голосом.
— Если бы! — В словах учителя Ника почувствовала горечь. — В том-то и ужас, ты — человек талантливый и сделать плохо не можешь.
— Что тогда вас задело? Тема, манера? Новые материалы?
— Ты сам-то понимаешь, что сотворил?
— Полагаю, что да.
— Ничего ты не понимаешь! — Старый художник произнёс это с неожиданной страстью. — У нас, конечно, на дворе другая цивилизация. И эта твоя «тату» как раз её знак. Ты гениально отразил дух сатанинской цивилизации. Я повторяю — гениально!
— Вам не понравилось, что я это сделал на коже?
— На живой коже. На живой человеческой коже. «Не понравилось» сюда не подходит. Меня это испугало. Честное слово, перекреститься хочется. — И он снова, во второй раз, перекрестился.
— Почему это плохо? — допытывался Антон. — Непривычно, согласен…
Помните, когда иконоборцы…
— Да при чем тут иконоборцы! Ты использовал тела этих парней как… как мёртвый материал, как глину, доску или холст — вот что плохо! Господь дал каждому человечьему телу частицу своего духа, а ты этот дух из тела изгнал.
Чтобы написать на нем икону. Это тот самый случай, когда дьявол цитирует Библию. Все, я пошёл. Ни на какие перформансы я не приду. Прощай.
Старик ушёл, и они долго сидели молча.
— Врезал он мне, — рассмеялся наконец Антон. — Отменю-ка я завтрашнее действо.
— А может, не стоит? — испуганно спросила Ника. — Уже все газеты об этом написали. Он тоже мог ошибиться.
— Нет, девочка. У этого старика такое отличие: он не ошибается никогда.
Ладно, сколько у тебя ещё фотографий? .
— Я же заказала пять. Осталось четыре.
— Дай мне одну, остальные спрячь. Плёнку тоже спрячь. Какое-то у меня после его слов появилось скверное предчувствие. Я пойду, вернусь к вечеру, посидим подумаем, что делать дальше. Может, завтра и полетим? Готова, девочка?
— Готова! — Она постаралась изобразить улыбку во все лицо, хотя продолжала не верить в происходящую сказку.
— Что, нимфеточка, тебя за хозяйку оставили? — спросил, войдя в квартиру Василий, и она поняла, что погибла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51