И она отправилась по нужному адресу. На ближней остановке толстый сопящий мужчина, налегающий на неё справа, наконец вышел, а вместо него рядом встал другой человек — пожилой, солидный, в очках. Но развернул он журнал с такими неприличными фотографиями, что Еве, стоящей поблизости, даже стало неловко.
В который раз она подумала о том, как сильно за эти десять лет переменилось общество. Попробуй в прошлые годы в общественном месте человек развернуть похожий журнал — да его тут же сдали бы в милицию! А сейчас в каждом газетном киоске, на каждом лотке торгуют таким непотребством, что матери с ребёнком туда просто не подойти. И кто продаёт — пожилые женщины! Да она лучше бы с голоду умерла, чем нанялась торговать таким товаром!
Рядом с Евой несколько человек принялись протискиваться к выходу и развернули её так, что она против воли уткнулась глазами прямо в этот чёртов журнал. Мужчина как раз перевернул страницу, и Ева неожиданно увидела фотографию собственного сына. Но в каком виде! Гоша, обнажённый, показывал свою татуировку. На груди был изображён святой апостол, а на спине и боках художник-тату нарисовал целую картину, где было множество людей и предметов…
Вагон в это время как раз остановился, мужчина свернул журнал и вышел.
Секунду постояв, Ева бросилась вслед за ним. Она ещё не знала, что станет делать, скорее всего, будет на коленях умолять отдать журнал ей! Она обязательно должна прочитать, что там написано про Гошу! Может, это подскажет, где он сейчас. Однако прямо перед её носом двери захлопнулись, и ей осталось только следить за тем, как мужчина скрывается в толпе на платформе. Потом, когда поезд вошёл в тоннель, она вспомнила про тормозной рычаг. Но было поздно.
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АНТОНЕ
Этот телефонный номер Агния набирала утром и вечером день заднем — в ответ были длинные бесконечные гудки. И вдруг тот, кого она вызванивала, откликнулся.
— Боюсь, вы обратились не по адресу, — сказал Кирилл Агеев, когда она, волнуясь, объяснила ему цель своего звонка.
— Почему? Разве вы не дружили?
— Дружить-то дружили. Только ведь вы пишете не портрет, а икону…
Друг юности Антона Шолохова многозначительно замолчал. Быть может, ждал возражений. И они последовали.
— Я пишу книгу. И хочу, чтобы в ней была правда. Как можно больше правды.
— Правды? — с иронией переспросил друг юности. — Ну приезжайте. Только предупреждаю: после моего рассказа иконы у вас не получится.
Он продиктовал адрес мастерской, и на следующий день Агния ровно в двенадцать вошла в подъезд на улице Марата.
В Петербурге принято называть парадным любую дверь, которая ведёт в дом, даже самый облупленный и провонявший кошками ход со двора. Но здесь и в самом деле было парадное. И хотя на облезлых стенах дети оставили многочисленные граффити, хотя на кафельном полу не хватало плиток и наверняка кто-то из жильцов уже ломал здесь ногу, все же это был настоящий парадный подъезд с широченной площадкой на первом этаже, от которой наверх вела лестница. Она хранила явные следы роскоши времён императора Александра Третьего, а то и Второго. Впрочем, как знать, быть может, дом строился и при первом из Александров: в израцах Агния не разбиралась.
Но вот только под лестницей нужной двери не было. Хотя Кирилл Агеев, прощаясь по телефону, предупредил: «Подниматься не надо, мастерская на первом этаже, вход под лестницей». Однако, войдя в подъезд, Агния обнаружила, что вся стена за лестницей состоит из изразцов, а посередине даже помещается камин. Но вот двери там никакой она не увидела.
Перепутать, записать не тот номер дома она не могла, художник диктовал чётко, привыкшая брать интервью по телефону, Агния ошибок не делала. Все же она вышла из подъезда и прошла вдоль дома — вдруг рядом соседнее здание с тем же номером. Дом заканчивался подворотней, а дальше висел номерной знак с иными цифрами.
И тут на другой стороне улицы, вдалеке, она увидела художника, который явно торопился и шёл в её сторону. В том, что это художник, Агния уверилась мгновенно: на нем были все элементы внешних признаков профессии — берет, клетчатая широкая куртка, борода и, главное, огромная папка под мышкой. А когда художник перешёл улицу, ей стало и вовсе легко. Она встала у парадного подъезда и, едва он приблизился, спросила с уверенной улыбкой:
— Вы — Кирилл Агеев?
— Простите, Бога ради, — проговорил слегка запыхавшийся художник, — сдавал работу, ну и смотрели долго, обсуждали. Думал, за час уложусь, а оказалось — полтора. Мчался на всех парусах. Нехорошо, когда дама ждёт.
— Ничего, — решила смягчить ситуацию Агния, — я пришла только что. Меня смутило отсутствие двери.
— Ах, это! — Художник рассмеялся. — Это мы с Антоном когда-то придумали такой… секрет. — Он подошёл к стене, нажал на одну из плиток, она откинулась, и за нею показалась щель замка. Кирилл повернул ключ, легко толкнул ногой стену, часть стены легко распахнулась, превратившись в дверь.
— Ну, как фокус?
— Здорово! — восхитилась Агния.
— И точно то же самое было у Антохи. Вот здесь, рядом.
— То есть он был вашим соседом? — решила она уточнить.
— Ну да, мы вместе получали мастерские. Вот его дверь, — и Кирилл хлопнул рукой по стене. — Здесь когда-то пребывала Анна Гарни, которая приехала ко мне, а он её увёл.
— Та самая Гарни?! — удивилась Агния. — Она приезжала к вам?
— Ну не к Антохе же, — ответил Кирилл с лёгкой улыбкой. — Но уехала она от него.
Агния уже читала об этой знаменитой парижской галерейщице, которая пришла в мастерские великих художников юной рыжеловолосой красавицей. У великих нищая юность была далеко позади — все они стали богатыми старцами. А у юной натурщицы Гарни был апогей бедности. Великие скопом в неё повлюблялись и завещали ей кто работы, а кто и состояния. В результате к тому времени, когда она распрощалась с юностью, в её владении были и замки и виллы. А дальше она сама приумножала свои богатства с помощью молодых художников. Покупая их работы, она помогала талантам встать на ноги и, раскутав их имена, продавала те же работы в десятки, а то и в сотни раз дороже. И в жизни Шолохова она тоже сыграла свою роль.
Кирилл пропустил Агнию в дверь, помог снять куртку, повесил её на один из массивных чугунных крюков, которые торчали из стены на разных уровнях, аккуратно поставил свою большую папку и продолжил:
— Сначала он увёл у меня жену, а потом судьбу. Но я на него не обижаюсь.
Он ведь всегда был такой — привык карабкаться. Я ж его с детского сада знал.
Кирилл усадил Агнию в огромного размера дряхлое кресло, и, пока он в выгородке, превращённой в кухню, готовил кофе, она осматривала его мастерскую.
Эскизы декораций, большие листы с книжными иллюстрациями на стенах, длинный самодельный стол для просмотра работ, полки, на которых стояли огромные папки.
— Я бы вам с удовольствием показал свои работы, но вам сейчас нужно другое, я понимаю, — проговорил Кирилл, подвинув к её креслу низенький столик, на который тут же выставил чашку с дымящимся кофе и блюдо с печеньем и сушками.
Агния для приличия запротестовала, но художник понимающе улыбнулся и спросил:
— Можно начинать? Тогда доставайте свой блокнот или диктофон — с чем вы привыкли работать?
Агния вынула из сумки и то и другое, и работа началась.
* * *
Его поставили в угол через пять минут после того, как привели в детский сад. Я его сразу увидел: он вошёл со своей игрушкой — такой тряпичный то ли заяц, то ли медведь, и встал у двери. Это была старшая средняя группа — то есть нам было по пять лет, можно сказать, сознание у нас уже работало.
Он минуты две постоял у двери со слегка заторможенным видом, и тут к нему подскочил Семён. Это у нас в группе был такой переросток, ему исполнилось шесть, но его, сына воспитательницы, оставили с нами. И он отнимал у всех игрушки, не насовсем, а так: поиграет и отдаст. Как бы право первой ночи.
Тут ещё вот что нужно учесть: все дети, когда их родители первый раз приводят в детский сад, слегка напуганы. Некоторые вообще только через месяцы приходят в естественное состояние. Ну и у Антона тоже вроде бы напуганный был вид. Поэтому Семён так запросто к нему подвалил и хотел забрать зайца. Я, например, свою игрушку ему сразу отдал: он на полголовы был нас больше. Антоха же вцепился. Семён дёрнул сильнее и толкнул его — так, что он стукнулся головой о дверь. И тогда Антон впервые при мне продемонстрировал знаменитый удар. Он затылком ударил Семена в лицо, тот сразу заорал, закрылся, и все увидели, что между пальцев у него потекла кровь из носа. Мы тоже закричали, прибежала воспитательница, то есть его мать, и Антон был поставлен в угол. Я этот случай, когда он впервые появился в моей жизни, хорошо помню.
А потом нам запретили рисовать. То есть сначала я его привлёк к этому делу, и мы стали рисовать вместе.
Сам Кирилл полюбил водить по бумаге карандашом, зажав его в кулаке, ещё не научившись ходить. Увидев, что иногда у него вырисовывается кое-что осмысленное, родители стали покупать ему альбомы для рисования. Когда же альбомы заканчивались, а денег на их покупку не было, мать, которая работала машинисткой в редакции, приносила пачки рукописей. Все эти рукописи, которые авторы не забирали в срок, были напечатаны на одной стороне бумаги, другая же оставалась белой. Кирилл рисовал дома с утра до вечера, и рисование заменяло ему многие игры.
Однажды, когда ему подарили очередной альбом, он принёс его с собой в детский сад, чтобы и там заняться любимым делом. Мать дала ему с собой несколько цветных карандашей, и мальчик, разложив своё хозяйство на низком столике, принялся рисовать. Его и Антона приводили в группу раньше всех, поэтому сначала в игровой комнате было свободно и тихо, а затем, минут через тридцать, она наполнялась детьми. Третьим обычно появлялся Семён, тот самый сын воспитательницы Семён, но его по какой-то причине в тот день оставили дома может быть, была выходной сама воспитательница.
В общем рядом с Кириллом тогда был только Антон. По-видимому, он впервые в жизни наблюдал за процессом рисования, а карандаш разглядывал и ощупывал, как папуас, получивший этот загадочный предмет в подарок от Миклухо-Маклая.
Естественно, что, исследовав карандаши один за другим, он тут же решил присоединиться к Кириллу. К счастью, альбом был велик, за столиком тоже места хватало, и они стали рисовать вместе, слегка подталкивая друг друга локтями.
Скоро весь альбом был изрисован, а жажда творчества только-только разгорелась.
И тогда Кирилл вспомнил, что в кабинете у заведующей есть точно такие листы бумаги, какие машинистка-мать приносила ему с работы. Вдвоём они прокрались по коридору к незапертой двери, захватили ту бумагу, что лежала посередине стола, и с увлечением снова взялись за работу.
Если в альбоме они рисовали батальные сцены — стреляющие танки, самолёты и корабли, то теперь принялись изображать животный мир земли в игровой комнате: на стене висела большая карта двух полушарий, украшенная стадом слонов, тигров, жирафов, белых медведей и оленей с раскидистыми рогами. Причём Антон, который впервые в жизни взял в руку карандаш и поначалу рисовал все то же самое, что и Кирилл, на этот раз проявил самостоятельность — все его звери грозно скалили зубы и громко рычали. То есть рычали, конечно, не они — за них рычал Антон.
Именно рычание их и подвело. Взрослые, услышав этот рык, наконец обратили на них внимание и обнаружили, что рисуют дети на свежеотпечатанном отчёте, который заведующая как раз должна была везти своему районному руководству.
Им тогда сильно досталось, но Антон на следующий день принёс два кусочка мела, которые он взял у соседки-портнихи. Поскольку бумаги у них больше не было, они изрисовали мелом все стены в детском саду. А так как заведующая ожидала через час какую-то строгую комиссию, то силы воспитателей были немедленно брошены на уничтожение их с Антоном настенной графики. Потом, уже после ухода комиссии, весь детский сад был построен, и заведующая перед детьми произнесла речь.
— Я запрещаю всем детям приносить с собой краски, карандаши и такие мелки!
— торжественно закончила она, потрясая кусочками мела. — Так и скажите своим мамам и папам. — А вы… — Она повернулась к Антону с Кириллом:
— Чтобы я вообще не видела вас рисующими! Поняли? Это я вас так наказываю. Вы больше никогда не будете у меня рисовать. Ни на бумаге, ни на стенах.
Самым младшим детям было здесь по три года, старшим — шесть-семь, все они смиренно стояли, взявшись за руки. И хотя мало что поняли, одно дошло: эти двое сделали что-то плохое, из-за чего всем нельзя теперь рисовать.
Однако утром Антон, как ни в чем не бывало, принёс два красных карандаша и чью-то исписанную школьную тетрадку Они были вдвоём одни в игровой комнате и немедленно пристроились рисовать. Тут-то их и настигла заведующая. Она уносила изрисованную тонкую тетрадку к себе, а Антон бежал за нею с отчаянным плачем по коридору и повторял:
— Я хочу рисовать! Хочу рисовать!
Заведующая не учла ещё одной возможности — на прогулке в садике дети бегали по земле, а кругом валялись палки. Поэтому Антон с Кириллом стали ожидать прогулку как самого счастливого часа в жизни. Они заранее обсудили те картины, которые примутся изображать, едва их выведут на свежий воздух. И, одевшись быстрее всех, они первыми выбежали в садик, который был под окнами детского сада, отхватили себе территорию — участок в углу, а там, схватив палки, немедленно принялись вычерчивать на утоптанной дорожке все, о чем мечтали с утра.
Но вездесущая заведующая и тут их застигла. Видимо, ей сильно досталось от комиссии за стены, плохо отмытые от их художеств. В окно своего кабинета она увидела, что они снова нарушают запрет, разъярённая выбежала в садик, больно схватила их обоих за руки и утащила с прогулки. Она поставила их в своём кабинете в разных углах носом к стене, но потом отправила Антона в тёмный чулан со швабрами и вёдрами, потому что он все время отчаянно плакал, продолжая выкрикивать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51