Прозвище абсолютно не подходило Елене, но стало привычным. И надо же было такому случиться, что благодаря дикому стечению обстоятельств, пока вокзальные менты терзали схваченного по ошибке Глеба, настоящий маньяк-преступник как раз выбрал своей очередной жертвой красавицу Елену Штопину. И Дмитрий, словно в дамском детективном романе, успел появиться в последнее мгновение. В результате решилась судьба всех четырех — Дмитрий соединился наконец со своей Леной, а она, Агния, полюбила Глеба.
Хотя уже прошло два года их семейной жизни, она не переставала удивляться чуткости мужа. Вот и теперь — стоило посмотреть на него, как он сразу открыл глаза и улыбнулся:
— Закончила? Читай. Я — весь внимание.
ИЗ КНИГИ АГНИИ САМАРИНОЙ
Она была маленькой старушкой со сморщенным личиком, но улыбалась широко и радостно. И радовалась, по-видимому, тому, что ею заинтересовался хоть кто-то в целом мире.
— Да, Шолоховы жили именно в этой квартире. Хорошо, что вы застали меня дома, а то у нас на лестнице остальные жильцы — все новые, они бы и не сказали вам. В нашей коммуналке я одна такая, даже в блокаду здесь… У меня и удостоверение есть — «Житель блокадного Ленинграда», хотите покажу?
Старушка пустила Агнию в кухню, которая была одновременно и прихожей.
Оттуда в глубины квартиры уходил полутёмный, похожий на тоннель, коридор.
— Сколько у нас здесь комнат? — переспросила старушка. — Шестнадцать.
Жильцов, конечно, меньше — это раньше в каждой комнате жили по трое, а то и по шестеро. Сейчас проживают в четырех, в остальных — только прописаны, а живут где-то в своих квартирах. Если хотите, — предложила она, — я вам покажу комнату, где жил Антоша с родителями…
И в этот момент в квартире раздался длинный пронзительный звонок.
— Вот ещё посетители, — сказала старушка.
— Жилконтора! — отозвались из-за дверей весело и чуть пьяно мужские голоса. — Открывай, бабуля! Не бойся, сейчас будем двери менять.
Старушка открыла, и трое мужчин, которыми руководил четвёртый, покряхтывая, втащили в квартиру новые двери. Грохнув ими об пол, мужики встали посередине кухни-прихожей.
— Дальше куда? — спросили они старшего.
— Сейчас разберёмся, — сказал их начальник. — Так, седьмая дверь справа.
Понесли! — И он повернулся к старушке:
— Свет зажгли бы, а то посшибаем тут все.
Старушка суетливо побежала вперёд и щёлкнула выключателем. Агния пошла следом за ними.
— Как же так, без жильцов?! — залепетала она начальнику.
— А вам что, звонка из жилконторы не было, чтобы сидели по своим конурам и ждали? Если кого дома нет, выломаем двери и будем ставить новые. Нам такой приказ спустили от губернатора — сделать все за день.
— Ломать не надо! — испугалась старушка. — У меня от всех комнат ключи, я же ответственный квартиросъёмщик. Вдруг у кого прорвёт батарею или ещё что…
Коридор был обшарпанным, с облезлым потолком и пятнами плесени на обоях, в полутьме это не так бросалось в глаза, но когда зажёгся свет… Процессия остановилась почти в самом конце — там, где коридор упирался в двери, за которыми журчала вода.
— Нам бы бачок поменять, а то я прошу, прошу. Этот ведь совсем прогнил!
— Ладно, поменяем! — щедро пообещал главный и оглядел Двери. — Что за хренотень? Тут, что ли, когда-то художник жил? Этот, как его… Молохов?
— Шолохов, — поправила Агния.
— А нам по барабану: Шолохов, Молохов. Нам приказано замену начать с его двери. А то, говорят, к вам иностранцы ходят, неудобно. В коридоре тоже проведём зачистку. Это же надо так его засрать!
— У нас последний раз делали ремонт после Финской.
— Чего финской? — не понял главный. — При чем тут баня?
— Я говорю, после Финской войны.
— Д-а-а… так это когда было?! Тогда ещё Сталин, наверно, жил? Ладно, ты мне баки не забивай, где тут на двери рисунок?
— Какой рисунок? — не поняла старушка.
— Который здесь был! Здесь рисунок был на двери! Нам ведено с неё начать замену.
— Этот-то! — обрадовалась старушка. — Так его увезли жильцы. Как съезжали, так дверь сняли, а новую поставили. Вон, видите? — И старушка легонько постучала по двери. — Другая дверь-то! И комната пустая. Хотите, открою? Сейчас в ней никто не прописан.
Главный вопросительно переглянулся со своей компанией и приказал: .
— Ну показывай!
Старушка отыскала в кармане замызганного халата нужный ключ, легко повернула его в замке и распахнула двери. Агния ощутила нежилой запах пыли и вслед за мужчинами заглянула в узкую, как вагон, пустую комнату. Единственное окно её смотрело на тёмную кирпичную стену.
«Здесь и солнца никогда не было! — подумала она. — Как же он рисовал?!»
Мужики внимательно осмотрели двери с внешней и внутренней стороны, даже попробовали отколупнуть пальцами краску.
— Дела! — сказал главный. — А вы кем будете? — неожиданно обратился он к Агнии. — Дочь её? — И он кивнул на старушку.
— Это моя племянница, — торопливо вставила хозяйка, опередив Агнию.
И та решила, что раз это старушке зачем-то надо, пусть будет племянница.
Только достала корреспондентское удостоверение и внушительно проговорила:
— Корреспондент радио, телевидения и нескольких газет.
— А про нас-то чего хотите писать?
В вопросе главного Агния почувствовала скрытую угрозу. — Пока ничего не хочу. — Она постаралась сказать это с непринуждённой улыбкой. — Но могу.
— Да чего ты с ней базаришь?! — вмешался один из мужиков, тот, что помоложе.
— Новый адрес этих, которые здесь жили, известен? — Главный снова повернулся к старушке.
— Не знаю, вроде бы в Чечню уехали.
— Ха-ха-ха, — засмеялся тот же мужик, который «вступился» за Агнию. — Пошла лиса на охоту, да чуть шубу не потеряла.
— Ладно, это мы в жилконторе проверим — если они тут, мы их под землёй возьмём. И тебя, бабуля, тоже, — он неожиданно схватил её за плечи и тряхнул, так что та лязгнула железными зубами. — Куда они съехали?! Адрес давай, сука старая!
И в это время в сумочке Агнии засигналила трубка. Агния выхватила её, прижала к уху и закричала недоумевающему Глебу:
— Я здесь, по тому самому адресу. Тут такое происходит! Прихватывай майора с бригадой. Через сколько? Ага, поняла, жду!
Главный, отпустив старушку, выбил из руки Агнии трубку. Но все, что надо, было уже сказано.
— Да вы что, совсем сдурели, молодой человек?! — Потом Агния поражалась, откуда взялись у неё эта уверенность и твёрдость в голосе. Как она могла сымпровизировать всю сцену! Видимо, бесчисленные вечера, проведённые в театрах, даром не пропали. Но это потом. А там, в замызганном полутёмном коридоре, она грозно сообщила:
— Я вызвала группу захвата, ясно?!
— Пошли, а? — лениво, проговорил все тот же разговорчивый парень. — Не знает она. Чего зря залупаться? — И он повернулся к женщинам:
— Вам сколько раз повторять: без ведома жилконторы никаких перемен в квартире!
— Ставь двери, пошли в жилконтору! — скомандовал главный своей братве. — Там выясним.
— А другие? Вы же хотели все двери заменить, — залепетала старушка, семеня следом за ними.
— После твоей смерти, бабуля, заменим. Живи спокойно! — пошутил кто-то из мужиков уже с лестничной площадки.
— Бандиты какие-нибудь, — спокойно проговорила старушка, запирая за ними замки и навешивая тяжёлый старинный крюк. — Я сразу подумала: двери им понадобились. Хорошо, что вы пришли вовремя. А то бы ещё пытать начали — такое хулиганьё растёт! А вы в самом деле ОМОН вызвали, у вас там что, родственник работает? — И старушка с любопытством уставилась на Агнию.
— Нет. — Агния рассмеялась, хотя именно теперь у неё началась нервная дрожь. — Это мне муж позвонил, а дальше уж я все сочинила.
Она хотела набрать номер Глеба, но обнаружила, что трубка не включается.
— Что же делать? Он там неизвестно что подумает. Можно, я по вашему позвоню?
Старый телефонный аппарат висел в коридоре поблизости от кухни-прихожей.
— Что случилось? Ты где? — прокричал Глеб в трубку, едва прозвучал первый гудок.
— Глебушка, все в порядке, это я только — чтобы хулиганьё испугать.
— Разве так можно?! Я туг весь в ужасе, главное, если бы знать, где ты!
Что с тобой было!
— Да ничего со мной не было!
— А почему не отвечала больше? Я же, не переставая, звоню!
— Трубка отключилась, наверно, потому что об пол стукнулась.
— Но у тебя все в порядке? Ты свободно говоришь?
— Да свободно, свободно! — И Агния рассмеялась.
— Смотри, а то я быстро приеду. Поймаю кого-нибудь… Ты где? Скажи адрес!
— Глеб, у меня все в порядке, — строго сказала Агния. — Никуда тебе подъезжать не надо. Я даже сегодня рано приду. Статью сдам и буду дома часов в семь.
— А-а-а, ну хорошо, я тогда тоже в библиотеку не пойду, а сразу домой.
— Переживал? — поинтересовалась старушка, когда Агния повесила трубку.
Весь разговор с мужем она выслушала, стоя рядом.
— Успокоился. А могу я ещё раз взглянуть на комнату, где жил Антон? — попросила она.
— Конечно, смотрите. Я за просмотр денег не беру. Комната как комната — с этой стороны у нас все на стену выходят. Федора Достоевского читали, про Родиона Раскольникова? — проявила образованность старушка. — Здесь дворы такие.
Петербург — это ведь город фасадов. А может, и вся страна у нас такая — не знаю. Снаружи — витрина, а внутрь заглянешь сплошная темень. Тут он и рос, в этой комнатке. А по этому коридору отец в кальсонах за его матерью с офицерским ремнём гонялся. Мать Антошу схватит и бежать, а отец крутит ремень над головой, гонится за ними. Кричит: «В атаку! Рысью! Шашки наголо!» Как напьётся, так и кричит. И прыгает по коридору, будто скачет верхом. Он же был героем.
— Каким героем? — удивилась Агния.
— Настоящим. Героем Советского Союза.
Старушка выглянула в коридор.
— Тогда в каждой комнате было по целой семье. Семьдесят жильцов в одной квартире — вы представляете! Гвалт стоял целые сутки. Разве что к пяти утра затихали, а в шесть уже поднимались те, кому на работу в утро. Мужчины все с войны — кто раненый, кто контуженый, у каждого нервы. Хорошо, когда просто бродили по коридору пьяные, а то драться затеют! Милиция к нам ехать боялась.
Ну если убийство случалось, конечно, приезжали.
— А отец?
— Отец сам служил в милиции. Они с Верочкой, Антошкиной матерью, въехали в сорок четвёртом вместо Печатниковой, которая в блокаду умерла.
— И вы все так хорошо помните?
— Каждого жильца, даже их детей. Тут и рос ваш гениальный художник, — повторила старушка, прикрывая дверь комнаты. — Это для вас он гениальный, а для меня как был Антошкой, так Антошкой и остался.
— Подождите! — переспросила Агния. — Отец — герой войны, а вы говорите, они сюда в сорок четвёртом въехали.
— В сорок четвёртом, — подтвердила старушка. — После ранения — у него лёгкое было пробито. И его взяли служить в милицию. И сразу командировали, знаете куда? — Агния молча развела руками. — В Чечню! — старушка проговорила это почти шёпотом. — Чеченцев переселять. После этого он и запил. Напьётся и плачет. Все вспоминал, как детей и старух забрасывал в вагоны. А мы не понимали, о чем он. Так они и жили, пока Антошка не родился. А как родился, стало совсем плохо: Антошка родился черненьким, а отец — блондин. И ему взбрело в голову, что это Верочка нагуляла — так сказать, горская месть.
— Что за ерунда, ничего не понимаю! Какая месть?
— Трезвому человеку это и не понять. А пьяному что угодно взбредёт в голову. Я американцам, которые приезжали, час не могла объяснить. — И старушка заговорила так, словно терпеливо рассказывала урок нерадивому ученику:
— И мать, и отец у Антошки — светлые. А сам он родился с чёрными волосами. Жёсткие были, как сапожная щётка! Скоро выпали, потом другие выросли, тонкие и светленькие, но отец запомнил. И решил, что горские народы ему в отместку выделили своего, чтобы соблазнил Верочку, ну и… сами, в общем, понимаете. Я не могу говорить так свободно, как современная молодёжь. В общем, чтоб она родила не от мужа, а от горского человека… — Чушь какая!
— Конечно, чушь! И пока он ходил трезвый, то сам над этим смеялся, а как напьётся — так словно безумный делается. В конце концов его из милиции выгнали. — А потом?
— Что — потом? Политуру какую-то выпил и прямо в нашем парадном умер…
Такой вот конец.
— Да уж… — проговорила Агния, чтобы сказать хоть что-нибудь. — А мать, другие родственники?
— Мать лет десять назад умерла, уже в своей квартире. Это Антошка ей купил, когда в Париж переехал. А про других я не знаю, может, и были…
— Но как-нибудь ведь он проявлял свой талант, вы не помните? Так же не бывает, чтобы человек жил и жил, а потом вдруг раз — и гений!
— Правильно, — согласилась старушка. — Сейчас я вам покажу… — Она прошла мимо нескольких дверей в сторону кухни-прихожей и толкнула крайнюю, видимо, свою. — К себе, извините, я вас не приглашаю, у меня беспорядок — как раз затеяла уборку.
Минуты через две старушка вынесла детский рисунок, вставленный в деревянную рамку. На листке цветными карандашами были нарисованы летящие самолёты с фашистскими знаками, а внизу — танки с красными звёздами. И те и другие стреляли друг в друга. Похожие рисунки печатаются даже теперь в книгах о послевоенном детском творчестве. И все же рисунок Антона отличался от них. У лётчиков и танкистов, которые выглядывали из каждого самолёта и танка, были хорошо, словно взрослой рукой прорисованы лица. Причём у врагов они были искажены злобой, а у наших глаза лучились ангельским светом.
И было ещё одно отличие, по которому узнавали любую работу взрослого Шолохова — некое особое, странное искривление пространства. И Агния сразу подумала о том, что не зря искусствоведы многих стран писали в тех сайтах, которые она сумела отыскать, о его необычном пространственном видении и сопоставляли с Эль Греко. Следовательно, это качество жило уже в раннем детстве.
— Ему было тогда шесть лет. А мне — двадцать пять.
Внизу под рисунком и в самом деле стояла корявая детская надпись, частично уходящая под рамку: «Дорогой тёте Клаве от Антона — 25».
— Нищета у нас была тогда страшная! Этот вот рисунок — весь подарок, который вручила их семья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51