— Что, так плохо?
— Хуже не бывает. Я собрал всех раненых, кто еще может стрелять, и сделаю все, чтобы японцы не ударили тебе в тыл. Мы пытались получить поддержку от флота, но у них и так забот хватает. На подходе японские корабли...
* * *
Когда взошла луна, Шапиро собрал всех офицеров и сержантов.
— В общем так, мужики. Я не собираюсь произносить патриотические речи. Мы или остановим японцев, или умрем. Морпехи не отступают. Если кто-то попробует — пристрелите его. Вопросы есть?
Вопросов не было, и все разошлись по местам. А Шапиро разложил одеяло и, подложив под голову каску, улегся спать.
— Разбуди меня, когда начнется банкет, — бросил он онемевшему от изумления Маккуэйду.
По цепи морпехов, напряженно ожидающих атаки, прокатился короткий рыкающий смех. Некоторые даже приподнимались, чтобы взглянуть на маленького капитана, который мастерски притворился спящим. Его маленькая хитрость удалась. Люди почувствовали себя уверенно и даже перебрасывались шутками на его счет.
Громко и резко затрубили японские горнисты, и сотни самурайских мечей сверкнули в лунном свете. Японцы пошли в атаку.
Под прикрытием темноты они шли клином, чтобы разорвать оборонительную линию десанта на Красном пляже-один. Однако случилось непредвиденное. У берега стояли два американских эсминца, с которых дали залп осветительными снарядами. Ночь сразу превратилась в день, и густая масса наступающих стала видна, как на ладони. Эсминцы тут же подошли почти вплотную к самому берегу и залпами в упор расстреливали густые цепи наступающих. По приказу Шапиро морпехи открыли огонь, когда японцы были уже совсем рядом. Они несли огромные потери. Сотни трупов лежали на песке. А вдогонку отступающему противнику беспрерывно стреляли три танка «шерман», стоявшие позади линии обороны второго батальона.
Макс Шапиро выиграл первый раунд.
* * *
На рассвете противник снова бросился в атаку. Японское командование решило любой ценой сбросить десант в море и было готово принести в жертву пять тысяч человек, которые с воинственными криками ринулись на позиции второго батальона. На этот раз они шли волнами, чтобы избежать тяжелых потерь от огня эсминцев.
Шквал огня обрушился на японцев, но это уже не могло остановить их. Они прорвались и сцепились с морпехами в рукопашную. Им удалось потеснить десант ярдов на пятьдесят, в это время подоспела вторая волна атакующих, и морпехи уже понимали, что гибель неизбежна.
И вот тогда вперед выскочил Ковбой Шапиро с двумя дымящимися пистолетами в руках, и морпехи услышали рев, сорвавшийся с его губ:
— Крови!!!
Его пистолеты опустели, и он швырнул их в наступающих японцев.
— Крови!!!
Шапиро вдруг опустился на колени. Морпехи не верили своим глазам. Легенда морской пехоты, их неуязвимый капитан корчился в агонии, как обыкновенный смертный. Кровь лилась изо рта, из носа, из ушей, но он из последних сил полз к врагу, протягивая скрюченные пальцы, чтобы еще кого-то убить, и все хрипел:
— Крови... крови...
Может, он не был человеком? Сознавал ли он, что сделал то единственное, что могло поднять его людей и заставить совершить невозможное? Что толкнуло его вперед, заставило принести себя в жертву? Или, может, Макс Шапиро был просто сумасшедшим, одержимым манией убийства и жаждой славы?
Остатки второго батальона поднялись во весь рост, но это были уже не люди. В атаку шли дикие, кровожадные и беспощадные звери, которые ревели одно слово:
— КРОВИ!!!
* * *
— Алло, говорит КП, говорит Маккуэйд, третья рота. Мы остановили их. Остановили.
— Алло, Маккуэйд, говорит КП. Подкрепление уже высаживается на берег.
После того, как второй батальон остановил и отбил контратаки японцев, битва за Сайпан для него закончилась. Батальон понес слишком большие потери, чтобы снова посылать его в бой. За последние сутки в нем сменились четыре командира: Хаксли, Велмэн, Пэган и Марлин. Но в моем сердце был всегда только один командир — Френч Хаксли. Именно он сделал из салаг настоящих морпехов, и он же заставил доказать это их собственной кровью.
Судьба Сайпана решилась, когда на остров десантировалась третья дивизия морской пехоты. Потом нас бросили на соседний остров Тиниан. Операцию по захвату этого острова называют блестящей. Заверяю вас, что это не совсем так. Я был ранен и отправлен в госпиталь на Сайпан.
* * *
Капеллан Петерсон радостно приветствовал меня в своей палатке.
— Ну, как дела, волчина?
— Все путем. Им не отвертеться от меня, пока не отслужу все тридцать лет.
— Я выполнил твою просьбу, Мак. Падре Маккэйл передает тебе личные вещи Педро. Это ты очень здорово придумал.
— Если есть адрес Гомеса, то я могу заехать и к его семье.
— Не всякий стал бы тратить свой отпуск, чтобы разъезжать по семьям убитых.
— Это все, что я могу сделать для моих мальчиков. И еще... я хотел спросить. Что там с Энди?
Капеллан печально покачал головой.
— Только время лечит раны. Я тоже пытался говорить с ним. Скоро врачи восстановят его лицо, но...
— Но не вернут ему ногу, — закончил я.
— Да. Это ужасно, Мак. У него прекрасная жена и есть ради чего жить. Я принес ему письмо, которое она прислала, но он швырнул мне его в лицо, даже не прочитав.
Я взял у него помятый конверт и распечатал его.
"Любимый мой!
У нас родился сын..."
Я посмотрел на Петерсона.
— Это как раз в тот день, когда мы десантировались.
Капеллан кивнул, и я продолжал читать:
— "...Орет он, как настоящий морпех, а ест, как лесоруб. Ты даже не представляешь, как я счастлива. Энди, я знаю, где ты, и мы с Тимми живем тем днем, когда ты вернешься домой. Мои родители очень помогают мне. Отец все время нянчится с малышом, а мама собирает рецепты американской кухни и говорит, что должна как следует откормить тебя.
Очень ждем. Возвращайся скорее.
Твоя любящая жена Пэт".
Я бросил письмо на стол.
— Ничего, Мак. Он вернется к ней. Любовь слишком сильный магнит для любого мужчины...
Возле палатки меня ждал Непоседа.
— Мак, завтра я уезжаю.
— Домой?
— Домой.
— Я думал заглянуть к Энди.
— Я только что был у него, но он послал меня ко всем чертям.
— Все равно пойду...
Миновав длинный ряд коек, где лежали безрукие и безногие люди, я подошел к кровати Энди. Голова его была вся в бинтах, только глаза и губы оставались свободными от повязок.
Я поставил стул рядом с кроватью.
— Здорово, пират. Как ты тут?
— Если пришел утешать, то лучше вали отсюда, Мак.
— Я пришел попрощаться.
— Прощай.
— Да брось, Энди, доктор говорит, что через год у тебя на морде даже шрамов не останется.
— Ага, и ногу пришьют. Снова можно будет валить деревья... или побираться. Калеке всякий подаст.
— Ну загнул! У тебя же есть дом, жена и сын...
— Заткнись! Ничего у меня нет! И никогда не было!
— Да она же примет тебя даже без рук и без ног.
— Конечно... Как только выдадут протез, меня сразу выпишут. Хочешь посмотреть, как здорово я ковыляю?
— Ты не единственный, кто потерял ногу. Ты же лесоруб и видел такое и раньше.
— Брось, Мак. С протезом или без, я все равно для всех буду калекой. Никто не вернет мне ногу, как никто не вернет индейцу слух. Или, может, кто-то способен поднять из могилы командира, Эрдэ или Элкью? Эх, ты, умник... Убирайся!
— Но не прежде, чем скажу тебе, что ты блевотина крысячья! У тебя даже не хватает мужества жить, так что ты не смеешь говорить о командире и о ребятах. Не тебе с ними равняться!
Больше всего на свете мне хотелось обнять его и сказать, что, конечно, я так не думаю.
Он протянул руку и удержал меня, когда я поднялся, чтобы уйти.
— Мак...
— Прости, Энди, мне не следовало говорить такую чушь. На самом деле я так не думаю...
— Я знаю, Мак. Скажи Непоседе, что я извиняюсь.
— Скажу.
— И когда будешь проходить мимо палатки Пе-терсона, попроси его, если он захочет, почитать мне письмо Пэт...
* * *
Прежде чем уехать, мы с Непоседой зашли на кладбище, над которым была надпись: «Кладбище второй дивизии морской пехоты США».
Самое обыкновенное военное кладбище. Но только не для нас с Непоседой. Мы нашли своих и останавливались перед каждой могилой, вспоминая что-нибудь о том, кто лежал в ней.
...Джонс, Эл. Кью... Рохас Педро... Ходкисс Мэрион... Гомес Джозеф... Хаксли Сэмюэл... Маккуэйд Кевин... Шапиро Макс... Китс Джек... Браун Сирил...
Непоседа остановился перед могилой Эрдэ и потянул со спины гитару.
— Я кое-что обещал ему, Мак.
Его пальцы прошлись по струнам, но спеть он так и не смог.
Над нами с ревом пронеслось звено бомбардировщиков.
— Пошли отсюда, Мак. — Слезы катились по щекам Непоседы. — Какого черта я должен плакать над бандой х-хреновых янки.
Глава 5
Настало время прощаться нам с Непоседой. Мы стояли на вокзале в Сан-Франциско.
— Я тут подумал, Мак. У тебя столько дел... Может, отдашь мне вещи Педро? Я живу недалеко от его семьи.
— Но ведь он был мексиканцем, а ты теперь не в армии, а дома, в Штатах.
— Он... — Непоседа облизнул пересохшие губы. — Он был моим другом.
Он достал бумажник и вытащил оттуда пожелтевший лист бумаги:
"22 декабря 1942 года.
Священный договор
Мы, нижеподписавшиеся, потные, вонючие и пьяные «стервецы Хаксли» обязуемся встретиться через год..."
Непоседа медленно порвал бумагу.
* * *
Я все сделал, как задумал, по полной программе. Навестил вдову Хаксли и пробыл у нее два дня. Потом, как обещал, поехал к родителям Мэриона, чтобы повидать Рэчел, но она, получив похоронку, уже уехала и никто не знал куда...
И вот наконец последняя остановка. Балтимор.
Шел дождь, и поезд медленно катился к вокзалу. Я долго смотрел в окно, потом закрыл глаза, и тут же передо мной появился мой батальон. Розовощекие салаги, при виде которых ветераны морщились, как от зубной боли. И слова Хаксли: «Сделайте из них морпехов...»
Конечно, я понимал, что мы были всего одним из пятидесяти батальонов морской пехоты и многим пришлось куда труднее, чем нам, но, как всякий ветеран, в глубине считал, что никогда и нигде не было лучше части, чем мой батальон.
Я смотрел в окно и узнавал места, о которых мне рассказывал Дэнни. Вот это высокое здание, должно быть, больница Джона Хопкинса, а это...
Поезд остановился в крытом здании вокзала.
— Балтимор! Стоянка поезда десять минут!
Я подтолкнул локтем дремавшего рядом морпеха.
— Проснись, Дэнни. Ты уже дома.
Я помог ему встать и поправил форму.
— Ну, как я выгляжу?
— Можешь перевестись к «голливудским» морпехам. Или сниматься в кино.
Поезд дернулся, и я перехватил Дэнни, чтобы он не упал. Он скривился от боли.
— Что, сильно болит?
— Ничего, терпимо. Но футбол придется оставить. Врачи сказали, что осколки будут выходить еще лет десять.
Я провел его на платформу. Там мы остановились и посмотрели друг на друга. Хотелось сказать что-нибудь на прощание, но мы не могли найти слов. Для него путь окончен, а для меня снова дорога, другие новобранцы, другие командиры...
— Ты точно не можешь задержаться на пару дней, Мак?
— Ты же знаешь. Мне еще в Нью-Йорк к семье Левина, а потом обратно в Сан-Диего. Да и тебе будет не до меня.
На платформе призывники прощались со своими семьями.
— Береги себя, сынок!
— Привези мне японца, ладно?
— Будешь писать мне?
— Каждый день.
— Не волнуйся, мама, я вернусь...
Дэнни посмотрел мне в глаза.
— Ну, до встречи, Мак, волчина ты морской.
— До встречи, морпех.
Мы обнялись.
Потом я стоял и смотрел, как Дэнни поднимается по ступенькам вокзала.
Она встречала его. Я видел, как он поднял голову, и голоса их слились в один.
— Кэтти!
— Дэнни!
Рядом с ней стоял пожилой мужчина с мальчиком, и я почти слышал голос Дэнни:
— Здравствуй, отец... вот я и вернулся.
Дэнни обернулся и еще раз на прощание махнул мне рукой.
— До встречи, Мак!
И, глядя на них, я вспомнил:
"Моряк из морей вернулся домой.
Охотник с гор вернулся домой.
Он там, куда шел давно..."

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43