Интересы государственной безопасности.
Три последних слова генерал-полковник проговорил веско, внушительно, с расстановкой. Такая интонация побуждала немедленно прекратить умничать, взять под козырек и исполнять. Муровский оперативник, еще окончательно не умерший во сделал было попытку точно так и поступить. Однако усилием воли я придавил в себе послушного курсанта и просто пожал плечами. Возможно, даже кекоторой долей нахальства.
— В таком случае, — печально объявил я Сухареву, привставая с места, — я с громадным сожалением вынужден отказаться от вашего предложения.
Это был просчитанный жест. Раз уж генерал-полковник сказал "а", то скажет он и "б". Даже самый большой начальник, если разобраться, обычный человек. И законы психологии на него так же распространяются, как и на простого смертного.
— Сидеть! — грозно прикрикнул на меня Сухарев. Лицо его покраснело, а пальцы сжались в кулаки. Ох и давненько, наверное, в его кабинете с ним не говорили в таком тоне. Как сейчас хочется, наверное, людоеду взять наглеца за пушистый хвост — и усатой головой об стену! В интересах, само собой, государственной безопасности.
Я сел на место.
— Предупреждали ведь меня, — злобно проговорил генерал-полковник, обращаясь не ко мне, а, в пространство. — Знал я, что ты с норовом. Знал я, что сукин сын. Но чтобы тако-о-ой…
Я скромно склонил голову набок, всем сбои! видом давая понять, что я именно тако-о-ой. На самом деле я — вполне умеренный сукин сын, и гонору у меня не больше, чем у других. Но в общении с большими чинами иногда следует показать себя с худшей стороны. Пай-мальчиков эти деятели сами презирают. Будь наглее, и начальство к тебе потянется. Тем временем свирепое выражение на лице Сухарева тихонечко исчезло, само лицо вернуло себе почти нормальный цвет, кулаки разжались. Мне почудилось, будто генерал-полковник даже усмехнулся исподлобья, глядя на меня. Грозу пронесло стороной. Сухарев продемонстрировал мне, какой он крутой начальник, а я ему — какой я стойкий оловянный солдатик. Паритет.
— Лады, — чуть ли не весело сказал мне Сухарев. — Расскажу, так и быть.
Под свою ответственность. — Он бросил нетерпеливый взгляд в сторону задвинутого ящика своего стола, и я, похоже, догадался об еще одной причине Сухаревской быстрой уступчивости. Генерал-полковнику, вероятно, не терпелось побыстрее покончить с текущими делами, проводить нахального посетителя и углубиться в созерцание «Женщины без комплексов». Или какое там издание лежит сейчас у него в столе? Я постарался, чтобы на моем лице нарисовалось напряженное внимание.
Мне и самому, признаться, не очень-то хотелось чересчур задерживаться в этом кабинете и в этом здании. Не нравилось мне здесь — вот и все.
— Ты видел книгу «Воспоминания Президента»? — внезапно осведомился у меня Сухарев. — В руках держал?
Я оскорбление повел плечами. Словно десятиклассник, у которого вдруг решили проверить знание таблицы умножения.
— Ну, и как тебе?
Я несколько затруднился с ответом. Несмотря на всю свою благоприобретенную наглость, я не испытывал особого желания обсуждать литературное качество президентских мемуаров в компании начальника дворцовой стражи. Ляпнешь что-нибудь не то — и кого-нибудь непременно оскорбишь. Либо невниманием, либо чрезмерным вниманием.
— Да нет, не мучайся, — пришел ко мне на помощь генерал-полковник. — Я не в смысле содержания. Тем более что Президент только на магнитофон наговаривал.
А писал уже Генка Батыров… — ри упоминании этого имени по лицу Сухарева пробежала крайне неприязненная гримаса. — Ты мне скажи про внешний вид. Ну, там обложка, картинки, фото и все такое. Как тебе?
— Так себе, — коротко ответил я. Коротко и вполне искренне. Издательство «Время» исполнили президентский заказ далеко не самым лучшим образом. По крайней мере, господин Гринюк мог бы не жадничать и выпускать на финской бумаге тираж, а не только первые две тысячи. В результате как раз эти две тысячи по договору «Межкниги» ухнули куда-то за рубеж, а нам досталось все остальное — тома, отпечатанные на грязно-серой бумаге. Про скверно припрессованный целлофан я уж не говорю…
— Именно, — согласился генерал-полковник. — Говенненько вышло. И вот сейчас появилось мнение, что надо выпустить новое издание. Исправленное и дополненное, как говорится. Красивое и недорогое…
В кратких и энергичных выражениях Сухарев поведал мне, что теперь решено обратиться не к государственному, а к частному издательству. Кандидатура «Тетриса» выплыла буквально на днях. Потому-то генерал-полковник и принял решение пригласить специалиста, то есть меня. Чтобы специалист, значит, хорошенько проверил: не водится ли за издательством каких-нибудь больших и малых грехов, способных бросить тень на автора переиздающихся мемуаров.
«Просмотри все .их последние книги, — инструктировал меня главный президентский страж. — Проверь, что за авторы. Нет ли сомнительных. Ну, там порнографии или какого еще свинства. Если сядем в лужу накануне выборов, то сам знаешь, что будет. Понял?» Я слушал генерал-полковничьи инструкции, время от времени надувал щеки и кивал, а сам думал, что сесть-то в лужу легко даже после десятка проверок и просмотров. Кому-кому, а мне был хорошо известен прошлогодний казус с первым изданием президентских мемуаров. Гринюковкское «Время» имело права только на территории СНГ, мировые же права были закуплены крупным германским концерном «АБ-Ферлаг». В переводе, подготовленном немцами, оказалась не просто смешная, но идиотская опечатка: вместо слова «аффект» возникло слово «аффе», что по-немецки означает «обезьяна». В результате пострадал один из эпизодических персонажей президентских мемуаров — парламентарий Маслов. Бедный депутат, в состоянии аффекта рванувшийся к трибуне, превратился в разъяренную обезьяну. Сверить тексты никто не удосужился, и пошло-поехало. Вся Европа, Азия и Америка делали переводы уже с немецкого издания, а потому каждый переводчик мемуаров в каждой стране изощрялся по-своему. В датском варианте Маслов стал «атакующей обезьяной», в польском — «неистовой обезьяной», а в японском — почему-то «плешивой макакой». Больше всего фантазии проявил американский переводчик, обозвавший Маслова «яростным Кинг-Конгом», что было уж совсем далеко от правды жизни: парламентарий был плюгав и по своим кондициям напоминал в лучшем случае рядового шимпанзе. Ситуация усугубилась тем, что Маслов был членом какой-то международной комиссии парламента и довольно часто ездил за рубеж в составе наших делегаций. Во время очередного такого визита, совпавшего с выходом американского издания мемуаров, жертву опечатки и взяли в оборот штатовские журналисты. Как назло, Маслов оказался человеком без юмора, закатил истерику и, наконец, подал в суд на Президента… Об этой душераздирающей истории я знал со слов моего друга Эндрю Франкфурта-литературного агента, который имел несчастье выступать посредником между нашей стороной и немецким «Ферлагом». Ни в чем не повинного Франкфурта едва не сделали стрелочником, намереваясь повесить на него идеологическую диверсию и с позором выслать диверсанта из России. Спасла его только педантичность немцев-издателей: они разыскали-таки наборщицу и корректора, Штрафовали обеих и принесли ему извинения. идрю даже показывал мне номер «Шпигеля» с этими извинениями.
Парламентарий Маслов мог товесить себе на стену заверенный юристами серфикат, что он, Маслов, «назван обезьяной по ошибке и на самом деле обезьяной не является». Да, наверное, повесил, дурак…
— Ну, теперь-то тебе все понятно? закончил свое отеческое напутствие генерал-полковник. Он бы, вероятно, очень огорчился, узнав, что во время его инструктажа детектив Штерн втихомолку думал об обезьянах.
Чтобы быть до конца последовательным, я отрицательно помотал головой.
— Теперь-то что? — с тяжелым вздохом спросил Сухарев.
— Сроки, — объяснил я. — Тщательная проверка потребует не меньше недели.
Это минимум. Сухарев страдальчески скривился:
— Какая еще, на хрен, неделя? Завтра к вечеру мне нужен отчет!
В принципе работы здесь было часа на три, не больше. Однако слишком быстрый результат всегда вызывает подозрения. В течение пятнадцати секунд я делал вид, что напряженно думаю.
— Конечно, если очень сильно постараться… — с сомнением в голосе проговорил я. — То, пожалуй, за три дня… Иначе будет халтура.
— Даю сроку два дня, — увесисто подвел итог Сухарев. — Послезавтра придешь сюда с результатами. Сам не придешь — привезут.
— Но это могут быть самые предварительные… — счел я нужным еще немного посопротив-ляться.
— Пусть предварительные, — прихлопнул по столу ладонью генерал-полковник.
— Потом доработаешь все не торопясь. Будет тебе и неделя, и белка, и свисток.
Короче, послезавтра являешься сюда в это же время. Пропуск будет внизу. Вот возьми телефон, на всякий пожарный. — Сухарев извлек из кармана своего модного пиджака умопомрачительный кожаный бумажник. Из бумажника генерал-полковник, порывшись, достал визитку с золотым обрезом, накорябал на ней шариковой ручкой слово «ТЕТРИС» с восклицательным знаком — в качестве напоминания, чем я, значит, должен заниматься, после чего визитка начальственным жестом была вручена мне.
Я выудил из кармана своей спецовки сантехника замызганный кошелек и торжественно упрятал в него генерал-полковничье напоминание. Визитка легла рядом с двумя жетонами и свернутой вчетверо купюрой достоинством в пять рублей.
Больше ничего в кошельке не было.
— Только учти, Яков Штерн, — сурово проговорил Сухарев. — Будешь трепаться — пожалеешь. Хотя ты не болтун, я в курсе. И это плюс. И для нас, и особенно для тебя. Докладывать будешь мне лично, никому другому. Есть вопросы? — При этих словах генерал-полковник снова бросил быстрый взгляд в сторону ящика своего стола. Того самого ящика, задвинутого. Очень ему, наверное, хотелось, чтобы у меня никаких вопросов больше не было.
Увы, у меня вопрос все-таки был:
— Как насчет задатка?
Лицо генерал-полковника стало недовольным.
— Ну, ты и жук, — пробурчал он. —Тут ведь тебе не частная лавочка, не обманут.
— И тем не менее, — кротко объяснил я, поглядывая на сухаревский бумажник.
— Задаток я беру всегда, из суеверия. Традиция у меня такая, видите ли.
— Суеверия… — передразнил Сухарев. — Ну, хрен с тобой. Сколько?
— Тысячу.
Лицо генерал-полковника из просто недовольного стало ОЧЕНЬ недовольным:
— Ты-ся-чу баксов задатка? А жопа не треснет? «И этот туда же», — подумал я устало. Почему-то все мои клиенты уверены, что детектив Штерн берет в качестве аванса исключительно американские деньги.
— Рублей, — уточнил я. — Всего лишь тысячу Рублей. Старыми. По нынешнему — один рубль. Говорю, традиция у меня…
Выражение недовольства сразу же испарилось с генерал-полковничьего лица.
На смену пришло удивление. Сухарев внимательно осмотрел меня, стараясь найти во мне еще какие-нибудь признаки тихого помешательства. Не нашел, фыркнул и стал копаться в своем бумажнике. Самыми мелкими у него оказались пятидесятирублевые банкноты, а вообще больше половины бумажника занимали пластиковые кредитные карточки.
— Может, десятку возьмешь? — поинтересовался, наконец, главный президентский страж.
— У меня сдачи нет, — сухо ответил я. Традиция есть традиция, отступать от нее нельзя.
Генерал-полковник что-то буркнул себе под нос, придавил кнопку селектора и спросил:
— Иван, у тебя мелкие деньги есть?
— Доллары? — тревожно спросил селектор.
— Рубли! — со злостью заорал генерал-полковник. —Деревянные! Железные!
Понял?
Через несколько секунд в дверь кабинета проскользнул слегка обалдевший Иванушка из приемной. В одной руке он все еще сжимал отвертку, а в другой — горсть серебристой мелочи. Он боязливо приблизился к начальственному столу и сначала вознамерился оставить на столе не мелочь, а отвертку. Очевидно, причина генерал-полковничьего гнева была ему непонятна.
— Дубина, — с сердцем сказал Сухарев. — Ну, зачем мне твоя отвертка?
— Виноват! — полузадушенно прошептал парень, хватая инструмент обратно и высыпая на его место серебро. — Мне можно идти?
Генерал-полковник только махнул досадливо рукой, и Ваня-секретарь исчез из кабинета.
— Молодое пополнение, — скорбно прокомментировал Сухарев. — Раздолбай. Из всех команд знают только «вольно».
— То ли дело старая гвардия, — машинально поддакнул я. — Те-то, по крайней мере, команды не путают…
Признаюсь, про старую гвардию брякнул я безо всякой задней мысли. Просто чтобы разговор поддержать. Брякнул — и сам поразился тому эффекту, который вдруг произвела моя невиннейшая фраза. Сухарев резко отпрянул назад, глаза его округлились, челюсть отвисла. За каких-нибудь полчаса разговора с шефом ПБ я успел повидать Сухарева злого и Сухарева торжествующего, Сухарева озабоченного и даже Сухарева с улыбкой. Но вот Сухарева испуганного я видел впервые! И, клянусь, целые две секунды страх на его лице был самым натуральным. Как будто генерал-полковник вдруг увидел на месте частного детектива Штерна привидение.
Или кобру в боевом положении. Или, как .минимум, гранату «ф-1» с выдернутым кольцом.
— Что с вами, Анатолий Васильевич? — тревожно спросил я.
Третий человек (после Президента и премьера) вздрогнул, попытался взять себя в руки и почти в этом преуспел. Только прерывистое дыхание теперь выдавало бывший Сухаревский испуг.
— Со мной?.. Ничего со мной, — медленно проговорил шеф ПБ и даже смог принужденно улыбнуться. — Елкой от тебя больно воняет, вот что. Тот еще запах… Ну, ладно, ступай. Вот твой рубль и пропуск, — Сухарев что-то черкнул на обороте моей картонки. —Жду послезавтра, в это же время… Свободен!
Последнее слово, вероятно, в этом кабинете означало что-то типа «до свидания». Я взял монетку и пропуск, поднялся с места и вышел за дверь. Глаз на затылке у меня не было, однако я почти не сомневался в том, что генерал-полковник провожает меня взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56