Иннокентий Пеструхин сразу сжался.
— Эй, Пестрый! — повторила рожа с цепью, не обращая на меня никакого внимания. — Ты зачем Владьку спровадил? Я ж тебя по-хорошему предупреждал: каждое утро ты мне оставляешь «Спорт-экспресс»!
— Сегодня «Экспресс» не завозили, — прошелестел Иннокентий. — Я бы оставил, Муки, мне не жалко…
— Завозили или нет — мне по барабану, — оборвал круглорожий Муки. — Щас пойдешь на вашу базу и в зубах притащишь мне газету.
— Я не могу, — тихо, но твердо сказал Пеструхин. — Вы же знаете, мне нельзя бросать киоск до обеда. После смены я могу сходить, а вот во время…
— Тогда я тебя удавлю, — спокойно пообещала рожа в окошечке. Я догадывался, что этот Муки несколько преувеличивает свою угрозу, однако хамский тон меня сильно выводил из себя. Кроме того, я не выношу, когда посторонние без уважительных причин прерывают мой разговор.
— Господин Муки, — вяло произнес я. — Пожалуйста, закройте окошко с той стороны. У нас с Иннокентием важная беседа, а из вашего рта так воняет…
— Что-о?! — взревела круглая рожа и инстинктивно рванулась ко мне, начисто забыв, что туловище все равно не пролезет.
Этого-то я и добивался. Через мгновение незваный гость уже полузадушенно захрипел, тщетно пытаясь освободить горло от своей собственной цепочки, которую я быстро закрутил правой рукой.
Чуть помедлив, я свободной левой рукой вытолкнул хрипящую рожу из окошка — с таким расчетом, чтобы ее обладатель обязательно не удержался на ногах. У московских нью-рашен уже прошла мода на такие цепки: слишком уж оказалось удобно ими душить хозяев. Однако до патриархального Воронежа, я смотрю, это веяние еще не добралось.
Послышался звук тяжелого падения. Я мигом откинул щеколду на двери киоска, выскочил наружу и наклонился над упавшим багровым Муки. Тот со страхом глянул мне в глаза, полагая, что сейчас я его буду добивать. Он бы, круглорожий Муки, наверняка не удержался еще от парочки ударов по поверженному противнику.
Я замахнулся и… ласково потрепал незваного гостя по щеке.
— Вставайте, господин Муки, тоном заботливого камердинера проговорил я. — Я рад, что мы обо всем договорились. Вы больше никогда не обижаете моего брата, а я, так и быть, забуду, как вы пытались напасть на старшего офмцера федеральной службы безопасности. —С этими словами я продемонстрировал лежащему Муки тыльную сторону своего замечательного удостоверения спецкора газеты «Мясной гигант».
— Но я не знал, что Пестрый — ваш бра-ат… — испуганно забормотал Муки, которому связываться с фискалами улыбалось еще меньше, чем просто получать взбучку. Он медленно попытался встать, в чем я ему тут же помог. Пусть, конечно, идет восвояси. Киоск, рядом с которым валяется полузадушенный хмырь, невольно вызывает подозрение у проходящих мимо.
— Вот теперь — знайте, — наставительно сказал я. — И кстати, что за вульгарное «Пестрый»? Моего брата зовут Иннокентий. Усекли, господин Муки?
— Усек, — поспешно ответил Муки и уже намылился отковылять — от греха подальше, а заодно и от неприятностей.
— Да, вот еще что, — как можно вежливее проговорил я ему вслед. — Не употребляйте больше слово «удавлю», даже в шутку. Видите, как это больно…
Когда я вернулся в киоск, киоскер Пеструхин принялся рассматривать меня не то с благодарным удивлением, не то с уважительной опаской. Как выяснилось, он из окошка слышал всю мою беседу с этим Муки.
— Выходит, вы — федеральный агент? — спросил он, завершив осмотр моей носатой физиономии.
— В той же степени, что и ваш брат, — разъяснил я. — Просто есть на свете люди, до которых доходят только простые ответы. Правда для них чересчур сложна, приходится для пользы дела привирать.
— Но мне-то вы скажете правду? — полюбопытствовал Пеструхин. — Или тоже… для пользы дела, как ему?..
«Умный парень этот Пеструхин, — подумал я. — Все схватывает на лету. Жаль только, пишет плоховатые стихи. Но это как болезнь: прицепляется в детстве, и до пенсии тянет рифмовать „любовь — кровь — бровь — вновь“. Плюс морковь».
— Вам, Иннокентий, я скажу чистую правду, — торжественно пообещал я. — Уже говорю. Зовут меня Яков Семенович Штерн. Я на самом деле приехал из Москвы, чтобы поговорить о вашем романе. О «Ночных монстрах Манхэттена»… — По лицу Пеструхина я заметил, что он мне собирается возражать. — Только не надо кормить меня сказками, — продолжил я, — будто бы вы — лишь скромный переводчик с английского. Мы ведь условись говорить друг другу правду, верно? А истина в тoм, игемон, что вы послали в издательство «Тетрис» свой собственный роман, выдав за американский…
— …И что в этом плохого?! выпалил вновь по-Розовевший Пеструхин. — Это ведь не обман! Я ничего ни у кого не украл. Черта с два в вашем «Тетрисе» напечатали бы Кешу из Воронежа. А Паркера — запросто!
— Многоуважаемый Кеша из Воронежа, — мягко начал я. — Из моих слов вы явно сделали неверные выводы. Во-первых, мне лично все равно, как вы будете называться — Пеструхин или Раймонд Паркер. Во-вторых, я не из «Тетриса». Я — частный детектив. Хотя, не скрою, я имел на днях беседу с одним из учредителей «Тетриса», с неким господином Искандеровым…
— …который поручил вам разыскать меня, — нетерпеливо закончил мою фразу Пеструхин.
— …который сам сейчас скрывается, — проговорил я. Мои подозрения еще не оформились в нечто конкретное, однако я уже не блуждал в густом непроглядном тумане.
— Почему это — скрывается? — недоверчиво спросил Пеструхин. — Вы намекаете на то, что «Тетрис» обанкротился?
Я сделал паузу, собираясь с мыслями. Сейчас многое будет зависеть от того, как ответит Иннокентий на мой вопрос. И захочет ли он вообще на него отвечать.
— «Тетрис» не обанкротился, — сказал я. — Все намного сложнее. Видите ли, Кеша, в Москве сейчас происходят очень странные вещи. Боюсь, они как-то связаны с вашим романом. Понимаете?
— Не-ет… — отозвался Пеструхин растерянно. Чувствовалось, что он и впрямь пока ничего не понимает.
— Хорошо, — вздохнул я. — Давайте конкретнее. Давайте о монстрах. Вы их придумали или вы о них знали?
Пеструхин подскочил на месте и чуть не опрокинул пачку газет, на которой сидел.
— Вы ведь не хотите сказать… — прошептал он задушенным голосом.
Казалось, золотая цепочка господина Муки обвила именно его горло и все сжималась.
— Хочу, — я с жалостью посмотрел на парня, но делать было нечего. — Хочу.
Есть ведь такие детали, которые придумать невозможно. Например, этот нервный тик… привычка ломать мебель… Откуда вы, сидя в Воронеже, могли узнать?
Я исчерпал все крупицы собственных догадок и намеков и теперь лишь молча ждал. В принципе Иннокентий имеет полное право послать меня подальше. Тогда я останусь на бобах с одними своими подозрениями… Ну, говори, парень. Ну, не тяни, пожалуйста…
— Пять лет назад… хрипло сказал Пеструхин, как-то вдруг съежившись. — То же было со мной… За триста рублей в месяц плюс талоны на питание.
Представляете, нищему студенту — и триста рублей в месяц? Конечно, я согласился.
Глава вторая
МОСКВА-ВОРОНЕЖ, ХРЕН ДОГОНИШЬ
— …И сколько это продолжалось? — спросил я, когда Иннокентий, понуро шмыгнув носом, завершил свой странный и сбивчивый рассказ.
Теперь в моем кроссворде разом заполнилось больше половины клеток, и я догадывался, как мне заполнить остальные. Другое дело, я не знал, кто сможет по достоинству оценить мою работу. Вернее, оценщики-то найдутся. Но лишь из числа тех, чьи фамилии с именами уже вписаны мной в пустые белые квадратики. Или вот-вот будут вписаны.
— Сколько продолжалось? — Пеструхин пожал плечами. — У всех по-разному, в зависимости от парадигмы. У первой двадцатки симптомы прошли, по-моему, через месяц. Я был во второй, отучился месяца через три. А сколько это тянулось У Ника, не знаю. Он ведь погиб…
— А что было потом? — Я машинально разглядывал шрам на руке Иннокентия — уже едва заметную полоску повыше запястья.
— Ничего дальше не было, — грустно произнес Пеструхин. — Дело закрыли.
Или, может, вовсе и не открывали… Старец после того случая сразу исчез из института. Канул прямо посреди семестра, словно и не было его. А студентам посоветовали помалкивать в тряпочку… Не всем, конечно, а только тем, кто «A3» испытывал. Мы, мол, давали подписку и денежки получали, оказывается, не по институтской ведомости. Будем права качать, нас же первых и привлекут за махинации…
— Так-так, — обронил я. — Стало быть, вас — и за махинации. Н-ну, молодцы, ничего не скажешь…
Иннокентий Пеструхин слабо улыбнулся. Это был такой легкий намек на улыбку, ее робкая тень.
— Сейчас-то я понимаю, — сказал он, — они нас брали на пушку. Какая там подписка, когда человек погиб?.. У них у самих коленки тряслись: опыты над людьми, дело подсудное. Они бы сами в стрелочники угодили, если что… Понятно, студенты — не совсем люди, материал, но все-таки… В общем, мы все помалкивали тогда, все добровольцы. Ника похоронили, скандал замяли. Так все и кончилось…
Остался только шрам на руке, это когда я шкаф ломал, после месячного курса.
Старец мне: «Даю установку, открыть тот шкаф!», а я кулаком прямо в дверцу — шмяк! Насквозь ведь пробил, Яков Семенович. И очень жалел потом, что его физиономия тогда мне не попалась, вместо дверцы…
Я представил себе, как щуплый Иннокентий, обезумев, дубасит шкаф, а вокруг него бегает этот деятель с лабораторным журналом и вопит: «Корреляция отсутствует! Заложите поправку в следующий параметр!..» Представил — и тоже пожалел, что экспериментатор от меня сейчас далеко. Уж я бы точно не промахнулся.
— Старец… — пробормотал я. — Значит, Старец… Ну и прозвище вы ему дали!
В честь Распутина, что ли?
— Ага, — кивнул Пеструхин. — Взгляд у него был такой неприятный. И имя с отчеством — похожи. Того-то звали Григорий Ефимович, а нашего — Григорий Евлампиевич… вру, Евпатьевич. Смешное такое отчество. Единственное смешное, что в нем было. Так наш Ник говорил… Это ведь все он, Никита, придумал, насчет Распутина. Я бы не придумал. У меня, Яков Семенович, с фантазией небогато. Просто беда для поэта, сам чувствую. Вы, наверное, и по стихам моим это заметили. Все, что поблизости есть, тяну себе в строку, как старьевщик…
Тучи, деревья, дома, памятник этот несчастный. Что увижу, о том и пою, вроде акына Джамбула… Для поэзии это скверно, понимаю…
"Для прозы — гораздо хуже, — подумал я. — Не скверно — смертельно. Если бы ты, Кеша, наврал с три короба, горя бы не знал. Были бы у тебя монстры как монстры — когтистые, хвостатые, на людей совсем не похожие. Бегали бы они по картонному Манхэттену, пили бы кровь из американцев, щелкали бы клыками. Но ты, к сожалению, оказался чересчур акыном. Слишком много успел увидеть, прежде чем запел. Да что там «увидеть» — на себе испытать! Вот вам и результат.
— Фамилии его вы, естественно, не знали, — сказал я.
— Не знали, — подтвердил Иннокентий. — Лекций у него не было, в журнале лабораторном вечно ставил закорючку вместо росписи… Да нам тогда наплевать было на фамилию, лишь бы деньги платили за каждую серию. Потом уж, когда это началось, не до денег стало, конечно… Но процесс, как водится, уже пошел.

* * *
"Еще как пошел, — мысленно согласился я. — Побежал и полетел. Всякий порядочный ужастик обязан иметь продолжение. Что-то наподобие «Возвращения монстров», часть вторая. Действие плавно перемещается из Воронежа в Москву, на ране возникают титры: «Прошло пять лет».
— И с этим Евпатьевичем… вы с ним больше не встречались? — спросил я. — Может быть, случайно, на улице?
Пеструхин отрицательно покачал головой:
— Нет, Яков Семенович. Ребята рассказывали… Кто-то из наших добровольцев слышал, что Старец — он в одном городе долго не задерживался. Вроде бы он и в питерском меде успел поработать, и в саратовском, и чуть ли не в южно-сахалинском… Может, это слухи, но, может, и правда. Ему ведь для «A3» много материала надо было…
«Наш пострел везде поспел, — невесело подумал я. — И везде, надо полагать, не забывал собирать подписки о неразглашении и платить в обход кассы. Одного только недоучел хитрый Старец. Желания одного поэта-акына с медицинским образованием попробовать свои силы в американском ужастике».
— До сих пор никто из материала, — заметил я, — похоже, не сообразил сочинить роман ужасов. И выпустить его в Москве массовым тиражом. Вероятно, вы — первый, Иннокентий. Можете радоваться, если хотите.
Вид у Пеструхина был далеко не радостный.
— Чтоб ему сгореть, этому роману… — тихо простонал он. — Знал бы, что все так обернется, разве стал бы… Денег хотел заработать, Хичкок недоделанный! Меня, Яков Семенович, лоточник знакомый надоумил… он на углу Феоктистова и Энгельса торгует, может, видели?.. Очень хорошо, говорит, всякие монстры и вампиры сегодня продаются. Маньяки разные, нечисть… Вот я,и подумал: литератор я или нет? Раз стихи пишу, неужто такую штуку не сотворю?
Раз-раз — и написал. Инке подарок хотел купить, дубина стоеросовая… Знаете, сколько киоскер получает в месяц? Два раза в «Былине» у нас пообедать, и то если заказывать что подешевле.
— Представляю, — сказал я. — А по специальности устроиться не пробовали?
Или не нужны больше Воронежу хирурги?
— Воронежу не нужны больше поэты, — хмуро проговорил Пеструхин. — Никитина и Кольцова городу за глаза хватает, даже Мандельштам ссыльный — третий лишний… Чего уж рассуждать про какого-то Пеструхина! — Иннокентий вымученно усмехнулся. — А по специальности, как вы говорите, я могу запросто устроиться.
Могу, но не хочу… Боюсь, понимаете?
— Не очень, — ответил я. — Вы же сами говорили, что все симптомы…
— Все симптомы пропали, — подтвердил Пеструхин шепотом. — Сейчас никаких рецидивов, но вдруг?.. Вдруг это вернется? Главный мне: «Разрез!» — и я перережу скальпелем горло больному… Ужас! Иногда я себя уговариваю: забудь, успокойся, будет полный порядок. Все наши давно устроились, у всех семьи, дети — и ничего. Но все равно: как вспомню Ника… Идиотство, конечно, только я из-за этого и к Инке своей боюсь насовсем переезжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56