Но он едва ли околачивается поблизости. Скорее всего в чемоданчике был химический взрыватель. «Дипломат» этот пристроили в бокс в то время, пока Жилин отвлекался на поимку похитителя куртки. Хотя жертвой почти наверняка должен был стать не Жилин, иначе чемоданчик бы подсунули раньше. Раз не Жилин, значит, кто-то другой? Глубокое умозаключение. Кандидатура Якова Семеновича на должность сегодняшнего покойника так и напрашивалась, но я не стал торопиться с выводами.
Господин Искандеров, например, был бы еще более подходящей кандидатурой на эту роль. Он ведь должен был прийти на пресс-конференцию, к назначенному часу. Тут бы его и… Хорошая гипотеза. Но тоже не последняя. Кто-то ведь уже спалил пустой офис издательства «Тетрис». Почему бы этому тетрисо-ненавистнику не пришла в голову идея подорвать заодно и бокс на ярмарке? Гулять — так гулять, стрелять — так стрелять. Хорошая гипотеза. Во всяком случае, не хуже всех остальных. Существует, значит, секта врагов «Тетриса», которая так и мечтает стереть недругов с лица земли. Такие, значит, кровожадные фанатики… А что, интересно! Возможно, господин Искандеров сумел бы мне кое-что прояснить. Только где бы его еще найти, Искандерова?..
Подошел трамвай, мы сели, и лишь тогда бедный молодой писатель вновь подал голос.
— Меня хотели убить, — полувопросительно-полуутвердительно объявил мне Жилин.
— Не исключено, — легко согласился я. — Но вы ведь сами этого хотели. Сами ведь говорили: скандал, взрыв возмущения… Вот вам и взрыв.
— Я ведь не ожидал, что все так серьезно, — выдавил несчастный молодой писатель.
— И напрасно не ожидали, — сурово осадил его я. — Пушкинисты — люди рисковые, руганью тут уж не ограничится. Когда посягают на их кумира, они наносят ответный удар. Знаете их девиз? «Пушкин — наше все».
Жилин потерянно кивнул.
— Вот за все и ответите, — посулил я, состроив мрачную гримасу. Мне уже было очевидно, что и здесь ниточка оборвана. Все, что Жилин знал, он мне рассказал. Надо бы отпустить юношу на все четыре стороны, предварительно наставив его на путь истинный.
— Что же мне делать? — жалобно произнес Жилин.
— Надо затаиться на месяц-другой, — сообщил я писателю, стараясь при этом, чтобы мрачная гримаса не уползла с моего лица. — Поживите где-нибудь в деревне, поближе к природе. А интервью с вами я, так и быть, делать не стану. Возьму грех на душу. Вы мне симпатичны, зачем вас подводить? Считайте, что вы мне ничего не говорили, а я ничего не слышал… Идет?
— Спасибо! — с чувством сказал бывший леденцовый Жилин и добавил шепотом:
— А что потом? А что потом?
Для приличия я немного повременил с ответом.
— Потом можете заняться творчеством, — наконец разрешил я. — Но только оригинальным. Не вздумайте больше писать продолжения. Помните, и у Толстого, и Достоевского, и у Мамина-Сибиряка есть свои фанаты.
— Даже у Мамина? — печально переспросил Жилин. Должно быть, у него только-только созрел замысел романа «Приваловские миллиарды».
— Вся классика под колпаком, — сурово сказал я, не давая юному дарованию никаких новых шансов. Я был готов уже выдумать на скорую руку пару примеров из журналистской практики. Допустим, рассказать о том, как автора книги «Дети Вронского» кинули под поезд. Однако мина в «дипломате» и без того стала для Жилина наилучшим аргументом.
— У меня есть одна оригинальная идея, — потупившись, призналось мне молодое дарование. — Такой роман о мышах-мутантах, в трех частях.
— Неплохо, — снисходительно одобрил я. — Однако тоже не увлекайтесь. Мыши запатентованы Диснеем. Смотрите, не нарушьте права его наследников. У них, говорят, неплохие связи с «Коза Ностра».
— А крысы не запатентованы? — деловито осведомился Жилин. Он потихоньку отходил от шока. Творческого человека только направь в нужное русло, а дальше талант сам найдет себе дорогу. Даже совсем махонький талантик.
— Крысы? — переспросил я. И тут трамвай остановился.
— Остановка "Метро «Ботанический сад», — объявил водитель. Я поспешил к выходу, Жилин — за мной. За моим ответом на свой вопрос.
— Так как же крысы? А? — не отставал он. — Я хотел бы знать…
— Крысы свободны, — бросил я через плечо. — Пользуйтесь.
На этих словах я выскочил из трамвая, оставив Жилина с будущим крысиным сюжетом наедине. Приятно, черт возьми, быть повивальной бабкой предстоящего шедевра. То есть, конечно, повивальным дедом. Вернее, по возрасту не таким уж дедом. Короче, повивальным дядей.
Я спустился по эскалатору, сел в вагон метро, чтобы доехать до «Китай-города», а там пересесть. Пользуясь малолюдством в вагоне, я сперва припрятал в карман очки. Потом, прикрывшись газетой, освободился от седого патлатого парика. Последней уликой был вызывающе синий пиджак. Я лениво снял его и, притворившись, будто собираюсь слегка почистить свою одежду, быстро вывернул его наизнанку и снова надел. Таким вот образом я окончательно ликвидировал остатки длинноволосого журналиста-хиппи, сунул футляр с битой в пеструю матерчатую сумку и полностью вернул Якову Семеновичу Штерну все права гражданства. Правда, ненадолго. Частным сыщиком я оставался только до «Пушкинской», где возле ближайшего телефона-автомата в подземном переходе я минут на пять сделался провинциальным литератором Штерном — таким самородком, уроженцем Борисоглебска или Бобруйска. В нашем деле к каждому информатору нужен индивидуальный подход. В гости к старику Новицкому мог и должен был идти любитель его поэзии, с Жилиным — беседовать по душам только пронырливый журналист. В случае с Ляховым и эти оба варианта не проходили. С тех пор как писатель Ю.В. Ляхов начал издавать альманах «Шинель», он не принимал никого, кроме самородков, да и тех — с большим скрипом. Слава Родин по каким-то своим каналам раздобыл мне номер его домашнего телефона, выдал минимум сведений и столкнул меня в бурное море импровизации. В бурный океан, как сказал бы многострадальный Новицкий. Трубку подняли после третьего гудка. — Квартира писателя Ляхова, — произнес недовольный голос.
— Юрия Владимировича можно? — робко спросил я, хотя и догадался, что беседую уже с самим писателем. Однако самородкам не рекомендуется проявлять излишнюю догадливость. Им надлежит быть наивными и трепетать перед Большим Мастером. — А по какому делу он вам нужен? — настороженно осведомился маэстро Ляхов, продолжая играть роль своего собственного секретаря. Эта простая уловка позволяла в любой момент сделать вид, будто самого писателя нет дома.
— Я — литератор, приехал из… Борисоглебска, — проникновенно изложил я свою легенду. — Привез рассказы для альманаха «Шинель»…
— Борисоглебск — это где такой? — бдительно поинтересовался Ляхов, по-прежнему не желающий пока открываться, что у телефона — именно Ляхов.
Я слегка запнулся. Выбрав себе наобум малую родину, я очень приблизительно знал, где она находится. Вроде в Воронежской области. Или в Саратовской. Или, может, вообще в Белоруссии? Пожалуй, нет: в Белоруссии, наверное, все-таки Бобруйск. География никогда не была моей любимой наукой.
— Это глухая провинция, — расплывчато ответил я. —Далеко от Москвы.
Сначала идти пешком километров тридцать пять, потом ехать на дрезине… Потом опять пешком и еще очень долго на поезде.
Образ ходока-самородка, приковылявшего в столицу за много тысяч верст персонально к Ляхову, просто обязан был разжалобить того. Не каждый ведь день к нему являются гости из такого чертова далека.
— Ну, если провинция… — нерешительно протянул издатель «Шинели», потихоньку начиная признаваться, что он и есть Ляхов. — Только заранее предупреждаю, объем нашего альманаха ограничен. Могу взять не больше двух рассказов…
— У меня как раз два! — радостно сообщил я, хотя у меня еще не было ни одного. Но рассказы в наше время — дело наживное. — Я, знаете, пишу очень медленно.
— А ваши рассказы в традициях русского реализма? — предпринял последнюю попытку Ляхов. —Учтите, мы модернизма не признаем.
— В традициях, в традициях, — успокоил я издателя «Шинели». — Я сам ничего, кроме классики, не признаю. Физически не переношу, честное слово.
Открою, ради смеха, какого-нибудь модерниста, две строчки прочитаю, и уже тошнит…
По-моему, я слегка переборщил, поскольку Ляхов на последних моих словах удивленно крякнул. Однако вслух удивляться не стал, признавая за мной право на провинциальную неиспорченность натуры.
— Ладно… — проговорил писатель после мучительной паузы. В голосе его все еще оставалось сомнение. — Можете сегодня ко мне зайти… Нет, стойте! — воскликнул с внезапной тревогой. — Откуда у вас мой телефон? Кто вам дал мой телефон?! Отвечайте!
К счастью, на этот-то вопрос я заранее заготовил убедительный ответ.
— Марья Васильевна дала, — уверенно сказал я. — Она и присоветовала к вам обратиться.
Про Марью Васильевну мне рассказал все тот же Слава Родин, По его словам выходило, что сейчас эта знатная литературная дама живет в Париже и оттуда вовсю руководит чуть ли не половиной нашего литпроцесса. Как Ленин из Цюриха руководил своими большевичками. «И как же она это делает? — поинтересовался я у Славы. — Инструкции рассылает?» — "Все, что угодно, рассылает, — объяснил мне Родин. — Инструктивные письма, факсы, статьи в газеты, чеки на мелкие суммы…
А раз в год даже супруга своего в Россию посылает, Ипполита Маркелыча. В качестве фельдъегеря и ревизора…"
Услышав от меня про Марью Васильевну, Ляхов приуменьшил бдительности в голосе. Моя легенда выдержала еще одно испытание.
— А самого вас как зовут? — спросил издатель «Шинели» после того, как продиктовал все же свой адрес и рассказал, как лучше добраться. Почему-то этот простейший вопрос пришел Ляхову в голову с сильным запозданием. Вот что значит перемудрить с конспирацией.
— Штерн, — правдиво ответил я. — Яков Семенович Штерн, к вашим услугам.
Писатель Ляхов шумно вздохнул. Вероятно, ни имя, ни отчество, ни тем более моя фамилия особой радости у него не вызвали. Если бы я начал разговор с перечисления своих анкетных данных, то, боюсь, издатель «Шинели» предпочел бы сказаться отсутствующим. Но теперь отступать было некуда. Да и личному протеже самой Марьи Васильевны отказывать не полагалось.
— Может, вы обо мне слышали? — невинным тоном осведомился я у своего собеседника. — В борисоглебском альманахе «Степные ковыли» у меня два года назад вышел рассказ… Его даже перепечатала урюпинская газета.
— Не слышал, — сухо обронил Ляхов. — Ладно уж, приезжайте… Нет, подождите! — В голосе его вновь появились панические нотки. — Вы брюнет?!
Я слегка растерялся. После того как издатель «Шинели» выяснил мою фамилию, вопрос о цвете моей шевелюры был наверняка излишним.
— Отвечайте немедленно! — воскликнул тем временем Ляхов. — Вы — брюнет?! — Волнение писателя было неподдельным. С такими интонациями обычно спрашивают:
«Вы — шпион?»
— Брюнет, — трусливо признался я. — В некотором смысле…
— А усы? — не отставал Ляхов. — Вы носите усы?!
Здесь, по крайней мере, все было в порядке.
— Никак нет! — с облегчением отрапортовал я. — Не ношу. Считаю пижонством…
— Слава богу, — выдохнул в трубку Ляхов и добавил, понизив голос до шепота:
— Будьте осторожны. Остерегайтесь усатых брюнетов. В мою дверь не звоните, а стучите три раза…
С этими словами издатель альманаха отключился, оставив после себя тоненькие противные гудочки. Пару секунд я их зачем-то слушал, после чего повесил трубку на рычаг и из подземного перехода вышел на поверхность — прямо к библиотеке имени Тургенева. Пора было обзаводиться своими рассказами в лучших традициях русского реализма.
Две комнатки в библиотеке с некоторых пор занимало издательство «Наследие». Когда я вошел, главный редактор «Наследия» Эдик Саломатов, как всегда, озабоченно сновал между работающими компьютерами, тыча пальцем то в один экран, то в другой. Подчиняясь мановениям его дирижерских пальцев, девушки-операторши у дисплеев самозабвенно щелкали по клавишам. Сочно гудел лазерный принтер, ежесекундно выплевывая в корзину какие-то густо испечатанные листки. Человек несведущий, глядя на этот конвейер, мог бы подумать, будто присутствует в вычислительном центре или информагентстве. На самом деле Эдик издавал классику — по мере своих финансовых возможностей.
— Привет, Эдуард, — сказал я. — Все сеете разумное?
— А-а, Яков Семенович! — обрадовался Саломатов, ухитряясь пожать мне руку, не перестав при этом дирижировать своими операторшами. Это был сложный акробатический этюд, но Эдик справился. — Чем могу помочь?
Что касается посильной помощи, Саломатов был безотказен и притом не задавал мне лишних вопросов. Года два назад я выручил его еще не оперившееся издательство, когда Боб Фокин по прозвищу Барбос, туповатый громила с Малой Дмитровки, вдруг захотел получить вместо контрибуции контрольный пакет «Наследия». Это была явно частная барбосова инициатива, ни с одним из гауляйтеров не согласованная. Поэтому я даже не стал настаивать на арбитраже, а просто сам пришел к Фокину на «стрелку» в Настасьинском переулке, оставив Эдика сторожить компьютеры. Встреча с Барбосом и двумя его барбосятами завершилась довольно мирно, даже дружески — если, конечно, не принимать во внимание двух вывихнутых рук у шестерок (не надо было их распускать!) и трех выбитых зубов у самого Фокина, которому было вполне по средствам вставить себе новые, из лучшего мейсенского фарфора. После этого случая Саломатов уже мог издавать свою классику без помех. Тем более, кстати, что дело это особых дивидендов не сулило и лишь такой непроходимый кретин, как Барбос, мог рассчитывать крупно обогатиться на выпуске сочинений великих — но, увы, не коммерческих — писателей.
— Скажите мне, Эдуард, — поинтересовался я, оглядывая помещение, где со времен моего последнего визита в «Наследие» творческого беспорядка, по-моему, только прибавилось, — что у вас сейчас в работе?
— Гоголь, — немедленно откликнулся Саломатов, не забывая и о своих дирижерских манипуляциях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56