Новость не дошла до Биг-Спринг. Или дошла, а он пропустил ее. Или он слышал о ней, но забыл, потому что лично к нему она не имела никакого отношения.
Грифф дважды прочел статью. Тут же имелись ссылки на последующие публикации. Он прочел их все, а затем вернулся к первоначальному материалу и вновь перечел его. И когда он в третий раз добрался до ключевого предложения, которое объясняло все, то удовлетворенно откинулся на спинку стула.
– Ха.
Красивый квартал. В отличие от района, где он вырос, здесь на домах не было болтающихся ставень или серых противомоскитных сеток из драной марли. Трава на газонах аккуратно скошена, кусты подстрижены, цветочные клумбы прополоты. На баскетбольных корзинах действительно была сетка, а на дорожках если что-то и стояло, так это сверкающие велосипеды и новенькие скейтборды, а не проржавевшие автомобили на кирпичах.
Несмотря на то что этот квартал построили на двадцать лет позже, у него был такой же «семейный» вид, как и у того, где жили Коуч и Элли Миллер. Где он жил с того дня, когда Коуч забрал его из дома матери. Коуч связался со службой охраны детства и уладил формальности, непонятные и неинтересные пятнадцатилетнему Гриффу. Вероятно, Коуча назначили его опекуном. В любом случае он жил у Миллеров, пока не окончил среднюю школу и не отправился играть в футбол за Университет Техаса.
Он увидел адрес, который разыскивал, и медленно проехал мимо дома, внимательно рассматривая его. По обе стороны от входной двери стояли горшки с какими-то белыми цветами. За оградой заднего двора Грифф разглядел бассейн с горкой. Два мальчика перебрасывались мячом на лужайке перед домом. Они были достаточно взрослыми, чтобы остерегаться незнакомцев, и настороженно смотрели на машину Гриффа, медленно проезжавшую мимо.
Грифф доехал до конца квартала и повернул за угол. Он заметил, что его ладони взмокли от напряжения. И от этого разозлился на себя. Какого черта его ладони должны потеть? У него ровно столько же прав, сколько и у всех остальных, живущих на этих ухоженных улицах. Эти люди ничем не лучше его.
Точно так же он волновался в тот день, когда Коуч Миллер вытолкнул его на дорожку перед своим домом и сказал: «Приехали». Грифф смотрел на дом с гостеприимным ковриком у порога и решеткой, увитой цветущим плющом, и чувствовал себя здесь неуместным, как дерьмо в чаше для пунша. Он здесь чужой. Но он скорее умер бы, чем показал, что чувствует себя человеком второго сорта.
Молча, шаркая ногами, он вслед за Коучем поднялся по ступенькам крыльца и вошел в дом.
– Элли?
– Я здесь.
Грифф видел жену Коуча на матчах. На расстоянии она была вполне ничего. Но он никогда не думал о ней.
Она повернулась к ним, когда они вошли в кухню. У нее были кудрявые волосы, а на руках были надеты желтые резиновые перчатки.
– Это Грифф, – сказал Коуч.
– Привет, Грифф, – она улыбнулась. – Я Элли.
Он придал своему лицу вызывающе-безразличное выражение, чтобы они не догадались, что его сердце колотится сильнее, чем после четырех периодов игры с дополнительным временем, и надеялся, что они не слышат, как урчит у него в животе. Он посмотрел в открытую дверь кладовой. Столько еды в одном месте он видел только в супермаркете. На полке стоял пирог с золотистой корочкой, политый вишневым сиропом. От его запаха у Гриффа потекли слюнки.
– Он поживет у нас некоторое время, – сказал Коуч.
Если эта новость и удивила Элли Миллер, она не подала виду.
– Да, хорошо, – сказала она. – Добро пожаловать. Ты мне можешь помочь, Грифф? Этот пирог измазал липким сиропом всю духовку. Я пытаюсь вытащить решетку, чтобы вымыть ее, пока она теплая, но мои перчатки расплавятся, если я возьмусь за нее. Кухонные рукавицы вон там, в верхнем ящике.
Не зная, как себя вести, Грифф взял кухонные рукавицы и вытащил горячую металлическую решетку из духовки. Так, безо всяких церемоний, он вошел в дом Миллеров и в их жизнь.
Он всегда подозревал, что Коуч и Элли обсуждали такую возможность до того, как Коуч пришел за ним в то утро. Потому что его провели в комнату, специально приготовленную для подростка. В ней стояла двуспальная кровать, накрытая красно-белым одеялом с талисманом школьной команды – грозно нахмурившимся викингом. Другие спортивные призы были развешаны на стенах.
– Вот шкаф. Скажешь, если нужны еще вешалки. – Элли взглянула на маленький вещевой мешок, который принес с собой Грифф, но ничего не сказала по поводу того, что у него мало вещей. – Одежду, которая не мнется, можешь держать в этом ящике. Если что-то нужно постирать, корзина для белья в ванной. Боже мой, я не показала тебе ванную!
Ванна была такой чистой, что он боялся писать в унитаз.
Днем они все вместе пошли в магазин «Сирз», чтобы Элли могла «кое-что себе подобрать», но вернулись с новой одеждой для него. Он никогда не пробовал такой еды, какую приготовила Элли, в том числе пирог, который в тот вечер был у них на десерт. Он никогда прежде не был в доме, где так приятно пахло, где на полках стояли книги, а на стенах висели картины.
Однако на примере очистки духовки он понял, что эта роскошь не бесплатна. От него ожидают выполнения домашних обязанностей. Никогда в жизни от него ничего не требовали – только не путаться под ногами, когда в спальне матери был мужчина, – и поэтому Грифф обнаружил, что к этой стороне семейной жизни еще нужно привыкнуть.
Упреки Элли были мягкими, но настойчивыми. «Утром ты забыл застелить постель, Грифф. Или я не сказала тебе, что постельное белье меняется по пятницам?» «Ты не сможешь сегодня надеть свою любимую футболку, потому что я нашла ее под кроватью уже после того, как постирала белье. В следующий раз бросай ее в корзину».
Коуч был менее деликатен.
– Ты закончил доклад по истории?
– Нет.
– А разве его сдавать не завтра?
Он знал, что это так. Один из его помощников был учителем истории у Гриффа.
– Я сделаю.
– Конечно, – Коуч выключил телевизор. – Сделаешь. Немедленно.
Когда Гриффа призывали к порядку, он возмущался и угрожал, что убежит. Ему осточертела эта волынка. Сделай это, сделай то, убери это, вынеси то. Только придурки ходят в церковь по воскресеньям, но разве ему оставили выбор? И какое ему дело, вымыта ли машина и пострижен ли газон?
Но он ни разу не исполнил своей угрозы уйти. Кроме того, его ворчание по большей части игнорировалось. Элли просто забалтывала его, а Коуч или поворачивался спиной, или выходил из комнаты.
Он не делал ему поблажек и на тренировках. Даже наоборот, он был строже с ним, чем с другими, демонстрируя остальным игрокам, что ничем не выделяет Гриффа из-за того, что тот живет с ним под одной крышей.
Однажды, все еще сердясь, что вечером ему не разрешили смотреть телевизор, Грифф ленился на тренировке. Он не отдал ни одного паса нападающим. Защитникам приходилось забирать у него мяч, потому что он не удосуживался передавать его им. Он терял мяч во время снэпа.
Коуч наблюдал за ним, но, несмотря на хмурое выражение лица, ни разу не выругал его, не сделал замечания и не удалил с поля.
Но в конце тренировки, когда все остальные направились в раздевалку, Коуч приказал Гриффу остаться на месте. Он поставил манекен в тридцати ярдах и протянул Гриффу мяч:
– Попади в него.
Грифф бросил мяч, проявив не больше усердия, чем во время тренировки, и промахнулся. Коуч пристально смотрел на него.
– Еще раз, – сказал он, подавая другой мяч. Снова промах.
– Сбей эту чертову куклу, – Коуч дал ему третий мяч.
– У меня неудачный день. Что стряслось?
– Стряслось то, что ты дешевка.
Грифф швырнул мяч прямо в Коуча. Мяч отскочил от его широкой груди. Грифф повернулся и направился в раздевалку.
Тогда Коуч схватил его за плечо и резко развернул, так что шлем едва не слетел с головы Гриффа – вместе с головой. Не успел Грифф опомниться, Коуч уперся своей широкой жесткой ладонью ему в грудь и с силой толкнул. Грифф со всего размаху сел на землю. Резкая боль молнией распространилась от копчика по всему позвоночнику, проникая прямо в мозг. Боль была такой сильной, что у него перехватило дыхание, а на глазах выступили слезы. Эти слезы были еще более унизительными, чем поза.
– Я тебя не боюсь! – крикнул он Коучу.
– Ну, теперь я удостоился твоего внимания?
– Почему вы не выбрали кого-то другого? Филипс сегодня промахнулся десять раз из десяти. Вы и слова ему не сказали, пока он не запустил мяч между этих чертовых стоек. Сколько раз Рейнольдс терял мяч во время прошлой игры? Три? Четыре? Почему вы его пожалели? Почему всегда я?
– Потому что у Филипса и Рейнольдса нет таланта, – казалось, Коуч вложил всю силу в этот рык. А затем, уже тише, прибавил: – А у тебя есть.
Он смахнул пот со лба тыльной стороной большого пальца и пристально посмотрел на Гриффа, который все еще сидел в грязи, потому что копчик болел слишком сильно, чтобы попытаться встать.
– Ни один из игроков этой команды, этой школы или всех остальных школ не имеет такого таланта, как ты, Грифф. А ты транжиришь его, жалея себя и задирая всех вокруг, потому что твоя мать была шлюхой. Никто не отрицает, до этого момента у тебя была поганая жизнь. Но если ты разрушишь и всю остальную свою жизнь, кто будет дураком? Кого тогда тебе винить? Только себя. Может, ты меня и не боишься, потому что ты чертовски боишься себя, – сказал Коуч, ткнув пальцем в пространство между ними. – Потому что, что бы ты ни думал, ты лучше тех двоих, что тебя родили. Ты умен и красив. Таких физических данных я не видел ни у одного спортсмена. И эти дары требуют, чтобы ты что-то из себя сделал. Это пугает тебя, потому что тогда ты не сможешь упиваться этой проклятой жалостью к себе. Ты больше не сможешь ненавидеть этот мир и всех людей за то, что с тобой дерьмово обращались. У тебя не будет оправдания, чтобы оставаться таким эгоцентричным и эгоистичным придурком, какой ты есть сейчас.
Коуч еще некоторое время молча смотрел на Гриффа, а затем с отвращением отвернулся.
– Если у тебя кишка не тонка, завтра утром надевай форму и будь готов выкладываться по полной программе. Или выметайся из моей команды.
На следующий день Грифф пришел на тренировку. Он тренировался каждый день, и в этот сезон ведомая им команда выиграла первенство штата, как и в три последующие года. Ни об инциденте, ни о лекции Коуча речь больше не заходила. Но Грифф не забыл о них, и он знал, что Коуч тоже помнит.
Их отношения налаживались. Они не были ровными, потому что Грифф постоянно проверял, как далеко он может зайти, пока Коуч и Элли не устанут от него и не выкинут вон.
Когда он нарушил уговор и в выходной явился на полтора часа позже положенного, они не выгнали его, но Коуч придумал худшее из возможных наказаний – заставил ждать два месяца после шестнадцатилетия, прежде чем разрешил сдать водительский экзамен и получить права.
Они поощряли его приглашать друзей, но он никогда этого не делал. Он не научился дружить, и у него не было никакого желания заводить друзей. Инициативы одноклассников отвергались. К чему все это, если рано или поздно тебя бросят? В конечном счете, лучше оставаться одному.
Иногда он ловил на себе печальные взгляды Элли, понимая, что она скрывает невысказанное беспокойство за него. Возможно, она чувствовала, даже тогда, что худшее впереди.
Жизнь шла своим чередом. Затем, в начале седьмого класса, произошел инцидент в раздевалке, за который Гриффа на три дня исключили из школы. Это нельзя было назвать честной игрой – Грифф против пяти здоровых спортсменов, трех футболистов и двух баскетболистов.
Когда помощники тренера разняли их, двоих мальчиков пришлось отправить в отделение «Скорой помощи», одного со сломанным носом, а другого с разорванной губой, которую требовалось зашить. Разбитые носы и синяки на теле у трех остальных не требовали госпитализации.
Грифф, инициатор этой неспровоцированной драки, отделался лишь несколькими царапинами и подбитым глазом.
– У нас не было выбора, Коуч Миллер, – сказал директор школы, передавав ему Гриффа. – Радуйтесь, что родители тех мальчиков не стали предъявлять обвинение в нападении. А они могли бы, – добавил он, пристально глядя на Гриффа.
Коуч забрал его домой, провел мимо удрученной Элли и запретил все три дня выходить из комнаты. Вечером второго дня он неожиданно вошел к нему в комнату. Грифф лежал на кровати и лениво подбрасывал футбольный мяч.
Коуч отодвинул от письменного стола стул и уселся на него верхом.
– Сегодня я услышал кое-что интересное.
Грифф продолжал подбрасывать мяч, не отводя взгляда от мяча и от потолка над своей головой. Он скорее проглотил бы язык, чем заговорил.
– От Робби Ланселота.
Грифф прижал мяч к груди и повернул голову к Коучу.
– Робби просил поблагодарить тебя за то, что ты сделал. И особенно за то, что никому не проболтался.
Грифф молчал.
– Он думал, что я знаю, о чем это ты не рассказываешь. Теперь я прошу рассказать.
Грифф стиснул футбольный мяч своими сильными пальцами, изучая его швы и стараясь не смотреть на Коуча.
– Грифф.
Он выронил мяч. Вздохнул.
– Сколько весит Ланселот? Фунтов сто двадцать пять, наверное. Он ботаник, чудак. Чокнутый, понимаешь? У него списывают на контрольных по химии, но в остальном… – Он посмотрел на Коуча, и тот понимающе кивнул. – Я закончил силовую тренировку и пошел в раздевалку. И услышал шум в душевой. Эти пятеро парней загнали Робби в угол. Они отобрали у него белье. Он стоял перед ними без ничего, и они заставляли его… ты понимаешь. Делать это. И говорили: «Ты правда Ланселот? Большое Копье? Посмотрим на твое большое копье. Жаль, что твое копье не такое большое, как твои мозги». Что-то в этом роде.
Он взглянул на Коуча и снова отвел глаза.
– Он плакал. Из носа текли сопли. Его член был… он яростно теребил его, но… ничего не получалось.
– Понятно.
– Эти парни здорово его достали. Я растолкал их, оторвал его от стены, подвел к его шкафчику, сказал, чтобы он оделся, вытер нос и убирался оттуда.
– А затем вернулся и вышиб дух из его мучителей.
– По крайней мере, попытался, – пробормотал Грифф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51