Чувствуя, что надо что-нибудь сделать, мы предприняли различные операции, добираясь до самого входа в Финский залив, но они, однако, кончились ничем и только замедляли или прерывали концентрацию наших сил в Северном мора. У противников морской битвы с англичанами увлечение Балтийским морем заходило так далеко, что многие из них пришли к выводу о необходимости перенести туда центр тяжести морских операций. Этот взгляд, между прочим, встретил одобрение начальника кабинета.
Я счел бы возможным поднять этот вопрос лишь в том случае, если бы мы потеряли всякую возможность принудить англичан к сражению в Северном море. Тогда можно было бы вновь воскресить оперативный план Штоша в том смысле, что действительно сильный удар, нанесенный России флотом в сотрудничестве с армией, сделал бы эту державу более склонной к сепаратному миру, а возможно, и заставил англичан послать на помощь ей главные силы своего флота{210}.
На всем протяжении первой стадии войны я боролся с попытками отклонить флот от достижения его великой цели. Храбрый личный состав флота не имел понятия о том, как часто ратовал я в пользу наступательной стратегии. Большая часть морских офицеров, однако, понимала, что наш образ действий может стать роковым. Кайзер чувствовал себя обязанным успокоить сомнения флота относительно того, находится ли командование на правильном пути, для чего неоднократно прибегал к специальным обращениям. 7 сентября 1915 года был издан приказ морского кабинета, направленный против «неверного и возбуждающего уныние понимания общего состояния нашего флота»{211}. Кайзер требовал высоко держать знамя радостного выполнения долга даже и там, где до сих пор не представлялось случая сразиться с врагом, хотя бы, по человеческому разумению, вообще нельзя было рассчитывать на такой случай в связи со всем ходом войны… Именно в необычайно сложных условиях этой войны от офицеров следует требовать доверия к верховному командованию, которое учитывает все военные и политические факторы, остающиеся более или менее неизвестными обществу, и на этой основе решает, где нужно действовать, а где нужно воздерживаться от действий… Приказ объявляет также «тяжелой политической ошибкой» стремление к сражению в Северном море, где стратегическое положение явно неблагоприятно и в заключение запрещает офицерам высказывать суждение о подводной войне. Наконец, я требую должного подчинения моей воле в качестве верховного главнокомандующего, несущего тяжелую ответственность за будущее империи; именно флот должен был бы знать, что я с радостью бросил бы его навстречу врагу. Весь трагизм позиции кайзера выражен этими заключительными словами. Тот, кто ради того, чтобы не раздражать британского льва, посоветовал кайзеру, вопреки духу мировой войны, держать флот под замком, несомненно не понимал, что такая точка зрения должна была привести к крушению собственного творения кайзера. К чему было строить флот, если его не использовали в борьбе народа за свое существование! С другой стороны, как можно было вести ту политику, которую вел Бетман в июле 1914 года, иначе, как полагаясь на морскую мощь Германской империи!
При каждом удобном случае я устно и письменно выражал начальнику Генмора мое несогласие с духом этого приказа. Непосредственно представлять кайзеру документы подобного содержания казалось мне бесцельным, ибо такое превышение моей компетенции только усилило бы натянутость наших отношений. Я все более и более оказывался в одиночестве. Уже поздней осенью 1914 года те из близких к кайзеру лиц, которые относились ко мне доброжелательно, не отваживались посещать мою квартиру иначе, как по наступлению темноты, дабы не навлечь на себя ложных подозрений.
Боязнь задеть самолюбие начальника Генмора не позволяла мне непосредственно общаться с командующим флотом Ингенолем – человеком лично храбрым и рыцарственным. Но впечатление, вынесенное мною из ознакомления с работой командования флотом во время моего посещения Вильгельмсгафена 25 октября, усилило мои сомнения на счет того, следовало ли приписывать бездействие флота только указаниям ставки. После беседы со мной Ингеноль добился разрешения кайзера сделать набег на Ярмут, который и был им произведен 3 ноября. Этот набег, а также исполненное надежды письмо Ингеноля от 9 ноября, в котором он выражал уверенность, что столкновение с англичанами, возможное во время таких набегов, закончится нашей победой, побудили меня добиваться для него полнейшей свободы действий. Морской кабинет считал в то время смену командующего флотом по меньшей мере преждевременной. Лишь исход последующих набегов (12 декабря и особенно 4 января 1915 года) послужил поводом для увольнения Ингеноля, замененного Полем. Эта смена командования, при которой начальник кабинета старательно избегал общения со мной, вызвала во флоте движение в пользу объединения различных функций командования в руках одного лица, наделенного соответствующими полномочиями.

6

Если мы примем во внимание сложный характер операций на отдельных театрах войны, а также ограниченность наших возможностей в отношении увеличения численности личного состава и усиления материальной части, то у нас не останется никакого сомнения в том, что для сосредоточения и правильного использования наших военных средств нам было совершенно необходимо единое руководство. Подобно тому как самостоятельные и параллельные в мирное время командные инстанции сухопутной армии были во время войны подчинены верховному командованию, флот также должен был получить единое руководство. Трагедия нашей морской войны заключалась в том, что только в сентябре 1918 года флот получил верховное командование морскими операциями.
Также и перед лицом армейских и политических властей только единое командование флотом могло обладать авторитетом, необходимым для успешного ведения войны против Англии.
То, что кайзер сохранил за собою руководство своим любимым родом оружия, не могло служить заменой. Ибо не говоря уже о прочих обязанностях, которые отвлекали внимание властителя, на него не могла быть возложена дополнительная огромная ответственность, требующая специальных знаний (например, когда отдается приказ готовиться к бою). Морской кабинет дал монарху плохой совет, когда он закрепил за ним (а следовательно, за собою) распоряжение флотом Открытого моря. В результате созданное самим кайзером орудие борьбы на море в известной мере заржавело в кабинете. Там не могли принять решения пустить флот в дело. Зато там старались найти какое-нибудь оправдание собственной слабости и так на пали на мысль объявить негодной материальную часть флота. Когда после Скагеррака у сомневавшихся словно пелена спала с глаз и они убедились в том, насколько наши корабли превосходили британские, исторически уже было слишком поздно раскаиваться.
Вопрос о том, будут ли предоставлены права верховного командования начальнику Генмора, статс-секретарю или иному руководителю флота, сам по себе не имел никакого значения и носил чисто личный характер. Командование следовало поручить тому лицу, которое пользовалось наибольшим уважением и доверием флота. Если таким лицом оказался бы начальник Генмора, то ему не следовало (как это имело место в связи с разделением функций во время войны) наскоро импровизировать новый аппарат для разрешения организационных, политических, международно-правовых и экономических вопросов, поскольку для этого было вполне достаточно развивавшегося в мирное время аппарата имперского морского ведомства. Во время войны дуализм привел к расчленению уже существовавших властей и созданию новых учреждений, результаты работы которых были неравномерны и вообще сомнительны; при этом зависть, естественно возникшая между всеми этими учреждениями, нанесла непоправимый ущерб авторитету флота в совете кайзера и в глазах нации. Канцлер же и министерство иностранных дел обращались по вопросам, входившим до этого в компетенцию имперского морского ведомства, которое годами накапливало соответствующий опыт, непосредственно к начальнику Генмора; между тем деятельность последнего в мирное время была такова, что он не учел, что неправильное разрешение этих дотоле чуждых его ведомству вопросов должно было понизить авторитет флота.
Хотя я и не мог предчувствовать, каким несчастьем явится для нации непоследовательность в решении морских вопросов во время войны, все же уже 29 июля 1914 года верное чутье побудило меня просить кайзера (через посредство начальника кабинета) объединить в одних руках морское ведомство и Генмор.
Если бы начальник Генмора был подходящим лицом, то я предложил бы на этот пост его, точно так же как позднее, отчаявшись в возможности иного выхода, я в присутствии других офицеров предложил в ставке адмиралу фон Полю всецело подчиниться ему, если только он согласится предварительно обсуждать со мной свои решения. Однако считаясь с единодушным мнением корпуса морских офицеров, я не мог рекомендовать кайзеру поставить Поля во главе объединенных таким образом ведомств. Он был хороший моряк и великолепный навигатор. Он очень хорошо командовал эскадрой, но дальше этого его дарования не шли. Ввиду этого 29 июля я сказал начальнику кабинета, что при существующем положении с кадрами упомянутый пост следовало предоставить мне.
После доклада его величеству адмирал фон Мюллер сообщил мне, что кайзер не мог решиться принять мое предложение, но что он желает обеспечить мое участие тем, что по всем вопросам, касающимся ведения морской войны, начальник Генмора будет запрашивать мое мнение, а в случае расхождения между нами уведомлять его величество. Приказ кабинета, который зафиксировал это неудачное половинчатое решение, 30 июля был сообщен начальнику Генмора и мне, но в дальнейшем остался на бумаге.
Позднее в морских кругах громко высказывали мнение, что в то время, когда я еще пользовался некоторым влиянием, я упустил исторический момент вследствие того, что не настаивал всеми способами на требовании единого руководства морской войной. Однако только тот, кто не знаком с характером кайзера, может думать, что я имел бы больше успеха, если бы непосредственно обратился к нему с моим предложением или даже подал прошение об отставке. Кайзер все равно принял бы решение по моему предложению, только посоветовавшись с начальником кабинета. Прошение же об отставке, без сомнения, было бы отклонено. Кроме того, как офицер я не мог настаивать на отставке только потому, что мне отказали в повышении. Я только без всякой пользы вызвал бы большие недоразумения. Армии тоже пришлось два года ждать страстно желаемого ею руководства, а намек, сделанный в этом смысле зимой 1914-1915 года лицом, пользовавшимся величайшим доверием армии, не только не улучшил положение, но и затруднил ему самому возможность дальнейшей деятельности.
Я сделал что мог, остальное должны были попытаться сделать другие. Что они сделали и с каким успехом, лучше всего покажет предоставленная в мое распоряжение выдержка из дневника адмирала Бахмана, поскольку сам я был отстранен от участия в обсуждении этих вопросов.
2 февраля 1915 г… Начальник кабинета сообщил мне, что я назначаюсь на место адмирала фон Поля. Я просил не иметь меня в виду при замещении этой вакансии, поскольку я считал бессмысленным существование должности начальника Генмора в ставке. По моему глубокому убеждению, руководство морской войной невозможно осуществлять из расположенной вдали от моря ставки, и решения этого руководства не должны всякий раз представляться на высочайшее утверждение. Указанное руководство должно осуществляться единым для всех театров морской войны главнокомандующим, находящимся в теснейшей связи с морскими силами, обладающим широчайшими полномочиями и способным в любой момент принять самостоятельное решение. Его величество должен де-факто отказаться от командования флотом и ограничиться общими указаниями по вопросам ведения морской войны. После решения о мобилизации я был уверен, что такой главнокомандующий будет назначен немедленно по объявлении войны. Существующее ныне положение: командующий флотом Открытого моря, командующие Балтийским флотом и морским корпусом, распоряжающиеся на отдельных театрах войны… да еще начальник Генмора в ставке, так называемый руководитель, лишенный, однако, возможности отдавать собственные приказы, по моему мнению, является вредным и должно быть устранено как можно скорее.
На вопрос начальника кабинета, кого же, по моему мнению, нужно назначить главнокомандующим, я ответил:… По моему мнению, для этого подходит только гросс-адмирал фон Тирпиц – создатель германского флота, чье имя неотделимо от этого флота. Он пользуется на кораблях и в народе величайшим авторитетом и обладает теми личными качествами, которые необходимы для занятия этого важнейшего во всем флоте поста.
Адмирал фон Мюллер заметил, что гросс-адмирал фон Тирпиц уже 18 лет не состоит на практической работе во флоте и не сможет руководить мобилизованными ныне огромными силами. На это я возразил: практическое руководство – это в первую очередь дело командующих флотами и отдельными соединениями; к тому же опытный штаб поможет ему успешно освоить технику общего руководства. Я всегда готов отказаться от моего нынешнего положения и стать начальником штаба, если только меня признают подходящим для этого лицом.
Начальник кабинета разъяснил, что назначение гросс-адмирала фон Тирпица все же исключается; в качестве статс-секретаря он подчинен рейхсканцлеру, к тому же он настолько перессорился за время войны со всеми инстанциями, с которыми ему приходилось иметь дело, что от назначения его главнокомандующим можно ждать только новых конфликтов. Кроме того, доверие к нему морского офицерства значительно уменьшилось, поскольку оказалось, что материальная часть нашего флота не вполне соответствует предъявленным к ней требованиям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65