Вследствие парламентского недоразумения срок службы, установленный законом о флоте, был на 25 лет выше, чем в иностранных флотах, а потому наши корабли являлись в значительной мере устаревшими.
Несмотря на это, я воспротивился внесению подобной новеллы и в связи с этим подал в начале 1906 года прошение об отставке. Новеллу, которую я внес в 1906 году, рейхстаг принял без возражений; она предусматривала лишь строительство шести тяжелых крейсеров, отвергнутых рейхстагом в 1900 году (я тогда же предупредил, что вновь подниму вопрос о них в 1906 году{131}). Далее, мне пришлось потребовать от рейхстага увеличения ассигнований, вызванного переходом к строительству дредноутов, к чему нас, как и другие флоты мира, вынудили англичане. И, наконец, требовались средства на расширение Кильского канала, ставшее необходимым в связи с увеличением размеров кораблей.
Мое нежелание требовать большего, несмотря на оказанное на меня давление, несколько успокоило заграницу и усилило доверие рейхстага; весьма вероятно, что в условиях 1904-1905 годов эти повышенные требования вызвали бы непосредственную опасность войны, не принесли бы нам в то время никакой выгоды и к тому же превысили бы возможности нашего флота. Цель, к которой я стремился из технико-организационных и бюджетно-политических соображений, состояла в том, чтобы строить по возможности равномерно. Оказалось, что для нас выгоднее всего закладывать ежегодно три корабля. Этот темп строительства, заключавший в себе постройку трех больших кораблей в год, так называемый трехтактный темп, не был предусмотрен узаконенной судостроительной программой. Поэтому мы стремились присоединить к этой программе новеллы, обеспечивавшие сохранение указанного темпа строительства. С 1906 года этого можно было легче всего достигнуть сокращением срока службы наших кораблей по образцу иностранных флотов, другими словами, ускорением строительства новых кораблей для замены выбывающих. Впрочем, и при этом условии сохранение трехтактного темпа было бы обеспечено лишь приблизительно; вследствие особенностей первой судостроительной программы сроки замены различных кораблей настолько сближались, что в одни годы нам приходилось закладывать по четыре корабля, а в другие – по два. Эти колебания принадлежали к числу уродств узаконенной судостроительной программы, с которыми, однако, приходилось мириться вследствие огромных преимуществ такой программы; в 1898-1900 годах рейхстаг никогда не согласился бы узаконить трехтактный темп, но придал силу закона принципу строительства эскадр. Моментом, когда мы должны были потребовать снижения срока службы кораблей, был 1908 бюджетный год. Поскольку уже летом 1907 года, еще до того, как в имперском морском ведомстве было достигнуто соглашение относительно новеллы, между партиями центра и свободомыслящих началось настоящее соревнование по проведению морской новеллы через рейхстаг, наши требования были приняты без всяких затруднений. Свободомыслящие впервые голосовали не только за корабли как таковые, но и за принцип узаконения судостроительной программы.
Эта новелла не увеличивала установленного законом количества кораблей, но предусматривала энергичное омоложение состава флота, а следовательно, и повышение его боеспособности. Замена кораблей ускорила также строительство дредноутов, подорвавшее доверие к более старым типам кораблей.
После принятия новеллы 1908 года судостроительный план был составлен таким образом, чтобы в течение четырех лет (с 1908 по 1912 год) ежегодно закладывалось четыре корабля, затем в течение шести лет (с 1912 по 1917 год) по два корабля, а с 1917 года становился постоянным трехтактный темп. Чтобы устранить чрезмерную продолжительность периода двухтактного темпа, который внушал большие опасения по соображениям строительной и бюджетной политики, мы, сотрудники имперского морского ведомства, поставили себе задачей, чтобы в 1915 или 1916 году двухтактный темп был нарушен закладкой еще одного или двух кораблей. Возможное (но отнюдь еще не решенное) выставление нового требования, которое намечалось предъявить в будущем один только раз, привело, разумеется, к весьма незначительному увеличению численности флота сравнительно с первоначальным планом 1900 года, ибо, как я уже отметил, в 1906 году мы только выдвинули вновь проект 1900 года, а в 1908 году вообще не увеличили число кораблей.
Эти ведомственные соображения, от которых я в силу их внешнеполитического значения не мог совершенно избавить читателя, дают примерно следующую картину:
1. Ни в 1906, ни в 1908 году мы не превысили первоначальной, всему миру известной судостроительной программы 1900 года.
2. Восстановленный нами в 1908 году срок службы кораблей соответствовал сроку, принятому во всех флотах.
3. Мы старались установить трехтактный темп, и если большое число устаревших кораблей, оставшихся от периода, предшествовавшего принятию судостроительной программы, заставило нас временно, в течение четырех лет, строить по четыре корабля в год, то это уравнивалось тем, что по окончании указанного периода ежегодно строилось преимущественно по два корабля.
При всем том омоложение корабельного состава и еще более тот факт, что мы приступили к строительству дредноутов, обещали нашему флоту столь значительное усиление боеспособности, что британские специалисты во главе с адмиралом Фишером стали косо смотреть на нашу новеллу.
Создавая наше морское могущество, мы никогда не рассчитывали на одобрение англичан. Но та морская паника (Navy scare), которую инсценировал теперь Фишер, нарушала, как мы чувствовали, все обычаи международного общения, ибо адмиралтейство и несколько членов кабинета не остановились перед тем, чтобы взволновать свою страну преувеличенными и даже заведомо ложными данными о наших строительных планах{132}. Случилось так, что в том году англичане также заложили только четыре корабля. Британское правительство воспользовалось этим материалом для агитации, чтобы склонить свое общественное мнение к закладке еще четырех (а всего восьми) дредноутов в 1909 году. При этом англичане прибегли к следующему трюку: они сопоставили германский флот в совершенно законченном виде, которого он мог достигнуть не ранее 1920 года, с британским флотом, каким он был в 1908 году. Британский налогоплательщик, которому подавляющее превосходство британского флота не могло быть известно так же хорошо, как адмиралтейству, был взволнован ловкой и бессовестной агитацией ведомств и печати, а потому согласился на более крупные денежные жертвы. Боязнь нашествия и нервный страх перед германскими кораблями, цеппелинами и шпионами начали проникать в английское общество и массы.
Германский посол в Лондоне граф Вольф-Меттерних взирал на этот все усиливающийся страх перед Германией со все возрастающим опасением. Вплоть до этого времени он стоял на правильной точке зрения, считая, что англичане должны привыкнуть к нашей судостроительной программе и привыкнут к ней. Впоследствии оказалось, что даже наш четырехтактный темп, продолжавшийся четыре года, не дал Англии поводов для войны. По мнению наших дипломатов, к 1914 году англичане фактически свыклись со строительством германского флота и примирились с ним, так же как и с новеллами 1908 и 1912 года. Война со всеми ее бесчисленными возможностями являлась для них слишком серьезным делом, и осведомленные лондонцы отдавали себе ясный отчет в том, что нападение на Англию было бы для нас сущим безумием в политическом, военном и экономическом отношениях. Еще весной 1908 года адмирал Фишер открыто заявил нашему морскому атташе, что морская паника – это лишь обычный маневр, предпринятый для того, чтобы подготовить нацию и парламент к более крупным ассигнованиям на оборону. Вызванное же им смятение в умах английской публики и рост влияния агрессивной печати Нортклиффа следует рассматривать как печальное, но не решающее зло. Для нас травля Германии являлась столь же недостаточным поводом к войне, как строительство германского флота для британского кабинета, и по сравнению с лозунгом прежних лет Germaniam esse delendam осознание английской публикой того факта, что Германия не совсем безоружна, являлось известным шагом вперед в деле сохранения мира. В то же время в Англии рассчитывали, что поднятый там громкий крик заставит нас испугаться собственной храбрости и отказаться от строительства флота; это являлось вернейшим признаком того, что мы находились на правильном пути.
Вполне понятно, хотя и не вполне простительно, что граф Меттерних под сильным давлением окружающих его английских сфер начал в 1908 году терять верный взгляд на действительные и фундаментальные причины англо-германского соревнования. Это понятно потому, что его единодушно уверяли в том, будто только лишь строительство германского флота было повинно в ухудшении существовавших ранее хороших отношений. Но это не вполне простительно потому, что граф Меттерних должен был, во-первых, знать историю англо-германских противоречий, возникших еще в период, когда у нас не было флота, а во-вторых, убедиться, исходя из общего положения и сопоставления сил обоих флотов, в чисто оборонительной направленности нашей морской политики. Но немец легко позволяет противнику убедить его в своей правоте. Как никто другой, он умеет встать на точку зрения противника, но с трудом разбирается в его истинных убеждениях.
Донесение нашего лондонского посла побудило князя Бюлова зимою 1908/09 года начать детальное обсуждение этого вопроса со мною. С января 1909 года я в процессе переговоров с канцлером выражал согласие на то, чтобы мы сообщили английскому правительству, что мы готовы удовлетвориться таким соотношением сил обоих флотов, которое навсегда закрепит некоторое превосходство британского флота. В качестве исходного пункта переговоров я назвал сначала пропорцию 3:4, с течением времени объявил себя готовым принять 2:3 и в конце концов остановился на отношении 10:16. Эта цифра была предложена британским адмиралтейством во главе с Уинстоном Черчиллем и тотчас же была принята мною. Хотя Черчилль оставил себе некоторые лазейки, которые обеспечивали английскому флоту более выгодное соотношение сил, чем 10:16, я все же смотрел на это сквозь пальцы, будучи убежден, что планомерное выполнение судостроительной программы позволит нам достигнуть тех оборонительных целей, к которым мы только и стремились.
Это окончательное определение соотношения морских сил дало британскому адмиралтейству фактическое доказательство того, что флот был нужен нам совсем не для наступления. По мнению всех военно-морских авторитетов, численное превосходство, которое при прочих равных условиях делает вероятным успех нападающего, составляет на море около 30%. Такое и даже более значительное превосходство мы предоставили англичанам. Более убедительной гарантии в том, что нам были чужды какие бы то ни было агрессивные планы, мы дать не могли.
Ясно, однако, что англичанам было бы приятней, если б мы не обладали даже таким флотом, который оставался бы на 50 или на все 100% слабее английского. Во-первых, история морских войн содержит многочисленные, хотя, быть может, и случайные примеры побед, одержанных слабейшей стороной, если на помощь ей приходили особые обстоятельства и военное счастье. Основное же в политическом отношении значение германского флота заключалось в том, что он делал Германскую империю способной привлечь к себе союзников во всем мире; и хотя германская политика союзов допустила, чтобы государственное искусство Англии отодвинуло эту политику на задний план, это положение могло со временем измениться. Таким образом, мы не могли добиться благосклонности Англии ценою одного лишь отказа от строительства флота. Поэтому неутомимые старания британского государственного искусства были в эти годы направлены к тому, чтобы вообще отбить у нас охоту строить флот, и, пробив по возможности брешь в судостроительной программе, привести ее к краху.
Главной ошибкой Бетмана-Гольвега в вопросе о флоте была его вера в то, будто известные поправки к нашему морскому строительству, то есть мелкие уступки, которые мы сделали бы англичанам в этой области, могли сколько-нибудь существенно изменить основы наших политических взаимоотношений с Англией.
Англичанам было безразлично, будет ли у нас на несколько кораблей больше или меньше. Причины их неудовольствия лежали гораздо глубже, чем можно было заключить по дискуссиям об ежегодных морских бюджетах, которые они вели с таким мастерством.
Казалось, что Бетман-Гольвег согласен со мною в том, что судостроительную программу, лежавшую в основе всех наших перспектив в области мировой политики, следовало сохранить в неприкосновенности. Со своей стороны я был согласен с канцлером в том, что мы должны были всеми силами стремиться к улучшению наших отношений с Англией. С первого дня его вступления в должность я поддерживал канцлера в его стремлении идти англичанам на встречу в отдельных вопросах, которые они возбуждали, в особенности же я старался влиять в этом смысле на кайзера и не упускал случая поддерживать переговоры о морском соглашении, начавшиеся в 1908 году.
Эти переговоры, начатые частными посредниками и неоднократно тормозившиеся английской стороной, все более убеждали меня в том, что английское правительство не имело серьезного намерения заключить морское соглашение и стремилось укрепить в нашем иностранном ведомстве ложное мнение, будто всему виной являлся наш флот, а не будь его, Германии был бы уготован рай на земле. Оно{133} действовало при этом с искусством, отрицать которое невозможно; это подтвердит всякий, кто знал образ мыслей нашего министерства иностранных дел и неспособность канцлера проникнуть в политическую психологию Англии.
Одним из главных сторонников взгляда, считавшего, что единственным препятствием на пути к установлению полной солидарности обеих стран в области мировой политики являлся этот ужаснейший германский флот, был советник нашего посольства в Лондоне фон Кюльман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65