Выбор супер, приятный магазин
Истинное лицо Англии еще явственнее обнаружил первый лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль, который 9 февраля – как раз тогда, когда Холден, держа под мышкой подаренный ему бронзовый бюст кайзера, спускался по лестнице берлинского дворца, произнес за завтраком в Глазго ту самую речь, в которой назвал германский флот «роскошью».
Пока в Англии господствовал взгляд на германский флот, как на роскошь, пока английский кабинет сам отвергал соотношение морских сил, равное 2:3, предложенное некогда Ллойд-Джорджем, до тех пор было бесполезно, а учитывая образ мыслей нашего имперского руководства, даже вредно в дипломатическом отношении приглашать в Берлин британских министров, которые не предлагали нам ничего, но зато не без ловкости сеяли раздоры в нашей собственной среде.
Если бы Холден обнаружил склонность к установлению разумного соотношения морских сил, то я был бы готов сказать ему: коль скоро соотношение, равное 2:3, получит право гражданства, а между нашими сторонами установится прочная дружба, наступит время для переговоров о соответствующем изменении также и действующего закона о флоте. Однако принятый английским министром метод переговоров, рассчитанный на обман наших фантазеров, а не на заключение двусторонней сделки, естественно заставил меня оставить при себе эту мысль, которая могла быть правильно понята лишь после того, как Англия признала бы нас мировой державой и предложила нам конкретные компенсации. Если имелась вообще возможность принудить Англию к серьезным переговорам вместо видимости переговоров, то для этого нужно было проявить стойкость в главном вопросе, касавшемся закона о флоте.
Какие выводы сделал канцлер из неудачи этой своей попытки соглашения, которая с самого начала обнаружила непонимание английской души и основывалась на нереальных предпосылках? Он стал искать козла отпущения и таковым в первый момент должен был оказаться я, ибо, я не соглашался слепо и без всяких компенсаций жертвовать германским флотом.
О заключительной беседе, которую Холден вел 10 февраля с канцлером, сообщение, напечатанное в «Манчестер Гардиан», говорит следующее: Холден интересовался главным образом вопросом о флоте и его обычный аргумент, что политическое соглашение останется нереальным, пока Германия не пойдет на некоторые уступки в области флота, не уменьшил подавленности канцлера, который стремился, насколько это было возможно, не дать идее соглашения с Англией потерпеть фиаско по вине Тирпица.
Я предоставляю читателю сверить эту защитительную речь с изложенным выше содержанием моих переговоров с Холденом, после чего он убедится, что моя уступка не была ничем компенсирована и что сам Холден считал новеллу делом второстепенным. Таким образом, даже канцлер наконец понял, что Холден стремился к аннулированию нашей судостроительной программы.
Переговоры продолжались затем в Лондоне. В ходе их становилось все более ясным, что Англия стремилась лишь к тому, чтобы склонить нас к односторонним уступкам в области строительства флота, не давая ничего взамен. Министерству иностранных дел не терпелось осуществить это одностороннее подчинение, и теперь оно стало оказывать на меня давление, требуя отказа от трех предусмотренных новеллой кораблей. Это требование равнялось отказу от новеллы в целом; приняв его, мы не смогли бы требовать также и увеличения численности личного состава, ибо после отказа от строительства кораблей все обоснование проекта становилось нелогичным. Министерство иностранных дел не учитывало, что, не говоря уже об ослаблении Германии в военном отношении вследствие непроведения в жизнь реформы, после всего происшедшего, и в особенности после того как сам кайзер договорился с Холденом, подобная уступка безответственно наносила ущерб нашему престижу и толкала нас на наклонную плоскость, остановиться на которой невозможно. Дальнейшая скорбная история новеллы, подробности которой здесь не место приводить, показала, что наша дипломатия постепенно позволила навязать себе точку зрения, согласно которой Англия была будто бы вправе устанавливать размеры наших вооружений. Стойкость кайзера в конце концов предотвратила нашу капитуляцию и отказ от новеллы, торжественно возвещенной в тронной речи, без компенсации со стороны англичан. В результате всего происшедшего канцлер, видимо, почувствовал все же несостоятельность нашего представительства в Лондоне, ибо прежний посол был заменен крупнейшей тогда дипломатической величиной – бароном фон Маршаллем.
5
Князь Бюлов в 1908-1909 годах сумел сохранить в неприкосновенности достоинство Германии, хотя и хлопотал об улучшении англо-германских отношений. Напротив, метод переговоров, избранный нами в 1912 году, позволил англичанам взять по отношению к нам начальственный тон, от которого они, впрочем, корректно отказались, когда заметили, что мы все же не намерены идти к ним в подчинение. Улучшение англо-германских отношемий, ставшее столь заметным с весны 1912 года, заставило даже Бетмана и Кюльмана безоговорочно признать перед войной, что принятая мною точка зрения была правильна. Мне стали известны соответствующие высказывания обоих государственных деятелей. Утром 22 апреля 1914 года рейхсканцлер перед отъездом с Корфу имел с послом фон Вангенгеймом беседу, содержание которой последний сообщил сопровождавшему его чиновнику; чиновник в тот же день изложил ее в официальном донесении. Согласно этому донесению канцлер сказал: Не подлежит сомнению, что в 1911-1912 годах политика Тирпица была правильной; именно этой морской политике мы обязаны обнадеживающим состоянием наших отношений с Англией. Если он в то время не мог полностью осознать справедливость точки зрения Тирпица, то в настоящее время он полностью разделяет ее. Даже в июле 1911 года Бетман признал своим поведением, что видит во мне орудие мира. Когда же в июле 1914 года причины, не имевшие ничего общего с германским флотом, привели к катастрофе, Бетман-Гольвег вернулся к своей теории козла отпущения, которой он держался в 1912 году; в этом он встретил полное одобрение как со стороны англичан, которые утверждали, что не хотели войны, а потому старались придать делу такой оборот, будто я являлся подстрекателем к войне, так и со стороны германской демократии, которая теперь, после окончания войны, радостно и торжественно отказывается от свойственного ей в 1900-1914 годах понимания необходимости военной мощи для Германии.
Не могу отказать себе в удовольствии привести здесь образчик современной германской историографии. «Франкфуртер Цейтунг» пишет (1918 г, #330): Разве лорд Холден не был в Берлине, разве он не предлагал заключить договор, по которому наш флот должен был лишь несколько уступать английскому. Бетман не принял этого предложения, и мы хорошо знаем, почему он поступил так. Не потому, что таково было его собственное желание, не потому, что он считал такое решение вопроса вполне обеспечивающим законные интересы Германии, а лишь по той причине, что он выказал жалкую трусость перед Тирпицем и его подручными-журналистами, перед наглой и преступной пропагандой, которую имперское морское ведомство вело за счет германского налогоплательщика.
Низость (не говоря уже о лживости), которую отражают подобные высказывания печати, к сожалению, далеко не единичные, освобождают Англию от забот по подысканию доказательств собственного благородства и германской подлости. На самом же деле, предложение лорда Холдена сводилось в конечном счете к отмене германского закона о строительстве флота, и лишь из «Франкфуртер Цейтунг» я почерпнул не совсем точную информацию о том, будто канцлер считал отмену закона вполне обеспечивающей законные интересы Германии. Меня, видимо, хотели сделать козлом отпущения, который-де свел на нет предпринятую Холденом честную попытку примирения{145}.
Но хорошо ли поступает Германия с точки зрения собственных интересов, когда разрешает поносить всех тех, кто заботился об ее безопасности и обороне?
Исходя из своей точки зрения, «Франкфуртер Цейтунг» имеет право спросить: раз действия Тирпица были настолько вредными, почему кайзер не сделал соответствующих выводов и не уволил его (в 1911-1912 годах сделать это было очень легко, ибо я неоднократно подавал прошение об отставке), или не отказался хотя бы дать свою подпись?
Со своей стороны я ставлю следующий вопрос перед теми немцами, которые полагают, что в 1914 году англичане вступили в войну из-за германского флота, а не из желания поддержать равновесие на континенте или из зависти к торговому конкуренту: считают ли они, что решимость к вступлению в войну созрела под влиянием новеллы 1912 года или же осуществления закона о строительстве флота?
Первая возможность отпадает сама собою. Если до 1912 года Англия принципиально стояла за мир, то два корабля, предусмотренные новеллой, разумеется, не могли заставить ее предпочесть войну. И если бы я отказался не от одного, а от всех трех кораблей, предусмотренных новеллой, и примирился бы с дипломатическим поражением, то разве Англия не использовала бы положения, создавшегося в июле 1914 года для развязывания войны и не стала защищать Францию и Бельгию? Если же Англия решила начать войну независимо от этого, то меня следует скорее упрекнуть в том, что я вообще сделал хоть какие-то уступки и тем самым превратился в известной мере в сообщника тех наших министров, которые в предвоенные годы вредили своей безответственной политикой экономии нашей обороне на море и на суше и тем способствовали проигрышу войны.
Таким образом, остается лишь один вопрос, решение которого зависит больше от мировоззрения человека: следовало ли нам вообще принимать и осуществлять закон о строительстве флота? С людьми, которые предпочитают мирную ликвидацию германской экспортной торговли попытке обеспечить равновесие сил на море, спорить вообще не приходится, но неудачное начало и ход войны убеждают в правоте их мнения всех тех, кто видит во всем этом действие неотвратимого рока, а не цепь ошибок, которых можно было избежать. Я бы не смог отдать всю свою душу строительству флота для нашего народа, если бы не верил в его способность стать подлинно свободным мировым народом. Возможно, впрочем, что я ошибся в нем. Во всяком случае, из самоуничижения нашей демократии можно заключить, что я ошибался в оценке внутренней силы нашего народа. Его экспансия разбилась не о внешние препятствия, а об отсутствие внутреннего единства – таково мое убеждение, при котором я останусь, несмотря ни на какой шум, поднятый историками.
У англичан же, достигших своих целей, эта чисто немецкая попытка демократии отмежеваться от нашего прежнего стремления к мирному завоеванию положения мировой державы может вызвать только презрение. Но будущие поколения немцев узнают на собственном опыте, допустят ли англо-саксы индустриальный расцвет бессильной на море Германии.
В политике существуют кабинетные ученые, которые говорят: в течение еще двух десятилетий нам по примеру Бисмарка, избегавшего военных столкновений с Англией, следовало повременить с постройкой флота, пока мы не достигли бы полного превосходства на суше. Этим людям, которые стоят в сущности на точке зрения Каприви{146}, следует обратить внимание на то, что сказал сам Бисмарк о неизбежном расхождении между Германией и Англией и его причинах{}an». Исходя из трехсотлетнего принципа своей политики, Англия никогда не потерпела бы, чтобы какой-нибудь экономически сильный соперник, а тем более Германия, достиг преобладающего положения на континенте, не говоря уже о том, являлось ли такое положение целью, к которой нам следовало стремиться. Чем меньше боялась бы нас Англия, тем решительнее и свободнее стала бы она противодействовать нашей экспансии на континенте, не останавливаясь и перед войной. Поэтому уже с девяностых годов в Англии стали отодвигать на задний план противоречия с Францией и Россией, а противоречия с нами всячески раздувать. К 1914 году Германия, защищенная нашим строительством флота, которое быстро пробежало опасную зону, почти успела уже мирным путем завоевать положение четвертой мировой державы, а Англия еще не сумела найти предлог для вмешательства. Только совершенно исключительные промахи с нашей стороны могли доставить ей эти поводы в столь поздний момент. Один выдающимися государственный деятель Германии назвал наше «достижение» первоклассным дипломатическим трюком, правда, в отрицательном смысле слова. У нас не было иного пути к мировому могуществу, кроме постройки флота. Никакой народ не может достичь высшей ступени благополучия даром, не может получить это благополучие в подарок. Морское могущество было естественной и необходимой функцией нашего хозяйства, которое в области мирового влияния оспаривало первенство у Англии и Америки, опередив все другие народы. Подобное положение опасно и сохранить его невозможно, если налицо не имеется внушительной морской силы, которая делает для конкурента весьма рискованной попытку посредством войны поразить насмерть преуспевающего соперника.
Конечно, нашим немецким доктринерам трудно внушить сознание того, что развитие заморской торговли и морского могущества происходит не по команде, а органически вытекает из внутреннего развития народа, и что семидесятимиллионный народ, скученный на ограниченной территории, без огромной экспортной торговли должен буквально умереть с голоду.
6
Годы, последовавшие за визитом Холдена, принесли с собой улучшение англо-германских отношений, которое в Германии было встречено с естественным сочувствием, но из которого, как оказалось впоследствии, были сделаны не совсем правильные выводы. В 1912 году наша морская политика доказала свое миролюбие, пожертвовав третьим кораблем и, что было особенно важно, перейдя в том же году с четырехтактного темпа на двухтактный. В военном отношении это было небезопасно, так как увеличивало расстояние между нами и англичанами, и начиная с осени 1915 года фактически ухудшало наши шансы в случае морского сражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Пока в Англии господствовал взгляд на германский флот, как на роскошь, пока английский кабинет сам отвергал соотношение морских сил, равное 2:3, предложенное некогда Ллойд-Джорджем, до тех пор было бесполезно, а учитывая образ мыслей нашего имперского руководства, даже вредно в дипломатическом отношении приглашать в Берлин британских министров, которые не предлагали нам ничего, но зато не без ловкости сеяли раздоры в нашей собственной среде.
Если бы Холден обнаружил склонность к установлению разумного соотношения морских сил, то я был бы готов сказать ему: коль скоро соотношение, равное 2:3, получит право гражданства, а между нашими сторонами установится прочная дружба, наступит время для переговоров о соответствующем изменении также и действующего закона о флоте. Однако принятый английским министром метод переговоров, рассчитанный на обман наших фантазеров, а не на заключение двусторонней сделки, естественно заставил меня оставить при себе эту мысль, которая могла быть правильно понята лишь после того, как Англия признала бы нас мировой державой и предложила нам конкретные компенсации. Если имелась вообще возможность принудить Англию к серьезным переговорам вместо видимости переговоров, то для этого нужно было проявить стойкость в главном вопросе, касавшемся закона о флоте.
Какие выводы сделал канцлер из неудачи этой своей попытки соглашения, которая с самого начала обнаружила непонимание английской души и основывалась на нереальных предпосылках? Он стал искать козла отпущения и таковым в первый момент должен был оказаться я, ибо, я не соглашался слепо и без всяких компенсаций жертвовать германским флотом.
О заключительной беседе, которую Холден вел 10 февраля с канцлером, сообщение, напечатанное в «Манчестер Гардиан», говорит следующее: Холден интересовался главным образом вопросом о флоте и его обычный аргумент, что политическое соглашение останется нереальным, пока Германия не пойдет на некоторые уступки в области флота, не уменьшил подавленности канцлера, который стремился, насколько это было возможно, не дать идее соглашения с Англией потерпеть фиаско по вине Тирпица.
Я предоставляю читателю сверить эту защитительную речь с изложенным выше содержанием моих переговоров с Холденом, после чего он убедится, что моя уступка не была ничем компенсирована и что сам Холден считал новеллу делом второстепенным. Таким образом, даже канцлер наконец понял, что Холден стремился к аннулированию нашей судостроительной программы.
Переговоры продолжались затем в Лондоне. В ходе их становилось все более ясным, что Англия стремилась лишь к тому, чтобы склонить нас к односторонним уступкам в области строительства флота, не давая ничего взамен. Министерству иностранных дел не терпелось осуществить это одностороннее подчинение, и теперь оно стало оказывать на меня давление, требуя отказа от трех предусмотренных новеллой кораблей. Это требование равнялось отказу от новеллы в целом; приняв его, мы не смогли бы требовать также и увеличения численности личного состава, ибо после отказа от строительства кораблей все обоснование проекта становилось нелогичным. Министерство иностранных дел не учитывало, что, не говоря уже об ослаблении Германии в военном отношении вследствие непроведения в жизнь реформы, после всего происшедшего, и в особенности после того как сам кайзер договорился с Холденом, подобная уступка безответственно наносила ущерб нашему престижу и толкала нас на наклонную плоскость, остановиться на которой невозможно. Дальнейшая скорбная история новеллы, подробности которой здесь не место приводить, показала, что наша дипломатия постепенно позволила навязать себе точку зрения, согласно которой Англия была будто бы вправе устанавливать размеры наших вооружений. Стойкость кайзера в конце концов предотвратила нашу капитуляцию и отказ от новеллы, торжественно возвещенной в тронной речи, без компенсации со стороны англичан. В результате всего происшедшего канцлер, видимо, почувствовал все же несостоятельность нашего представительства в Лондоне, ибо прежний посол был заменен крупнейшей тогда дипломатической величиной – бароном фон Маршаллем.
5
Князь Бюлов в 1908-1909 годах сумел сохранить в неприкосновенности достоинство Германии, хотя и хлопотал об улучшении англо-германских отношений. Напротив, метод переговоров, избранный нами в 1912 году, позволил англичанам взять по отношению к нам начальственный тон, от которого они, впрочем, корректно отказались, когда заметили, что мы все же не намерены идти к ним в подчинение. Улучшение англо-германских отношемий, ставшее столь заметным с весны 1912 года, заставило даже Бетмана и Кюльмана безоговорочно признать перед войной, что принятая мною точка зрения была правильна. Мне стали известны соответствующие высказывания обоих государственных деятелей. Утром 22 апреля 1914 года рейхсканцлер перед отъездом с Корфу имел с послом фон Вангенгеймом беседу, содержание которой последний сообщил сопровождавшему его чиновнику; чиновник в тот же день изложил ее в официальном донесении. Согласно этому донесению канцлер сказал: Не подлежит сомнению, что в 1911-1912 годах политика Тирпица была правильной; именно этой морской политике мы обязаны обнадеживающим состоянием наших отношений с Англией. Если он в то время не мог полностью осознать справедливость точки зрения Тирпица, то в настоящее время он полностью разделяет ее. Даже в июле 1911 года Бетман признал своим поведением, что видит во мне орудие мира. Когда же в июле 1914 года причины, не имевшие ничего общего с германским флотом, привели к катастрофе, Бетман-Гольвег вернулся к своей теории козла отпущения, которой он держался в 1912 году; в этом он встретил полное одобрение как со стороны англичан, которые утверждали, что не хотели войны, а потому старались придать делу такой оборот, будто я являлся подстрекателем к войне, так и со стороны германской демократии, которая теперь, после окончания войны, радостно и торжественно отказывается от свойственного ей в 1900-1914 годах понимания необходимости военной мощи для Германии.
Не могу отказать себе в удовольствии привести здесь образчик современной германской историографии. «Франкфуртер Цейтунг» пишет (1918 г, #330): Разве лорд Холден не был в Берлине, разве он не предлагал заключить договор, по которому наш флот должен был лишь несколько уступать английскому. Бетман не принял этого предложения, и мы хорошо знаем, почему он поступил так. Не потому, что таково было его собственное желание, не потому, что он считал такое решение вопроса вполне обеспечивающим законные интересы Германии, а лишь по той причине, что он выказал жалкую трусость перед Тирпицем и его подручными-журналистами, перед наглой и преступной пропагандой, которую имперское морское ведомство вело за счет германского налогоплательщика.
Низость (не говоря уже о лживости), которую отражают подобные высказывания печати, к сожалению, далеко не единичные, освобождают Англию от забот по подысканию доказательств собственного благородства и германской подлости. На самом же деле, предложение лорда Холдена сводилось в конечном счете к отмене германского закона о строительстве флота, и лишь из «Франкфуртер Цейтунг» я почерпнул не совсем точную информацию о том, будто канцлер считал отмену закона вполне обеспечивающей законные интересы Германии. Меня, видимо, хотели сделать козлом отпущения, который-де свел на нет предпринятую Холденом честную попытку примирения{145}.
Но хорошо ли поступает Германия с точки зрения собственных интересов, когда разрешает поносить всех тех, кто заботился об ее безопасности и обороне?
Исходя из своей точки зрения, «Франкфуртер Цейтунг» имеет право спросить: раз действия Тирпица были настолько вредными, почему кайзер не сделал соответствующих выводов и не уволил его (в 1911-1912 годах сделать это было очень легко, ибо я неоднократно подавал прошение об отставке), или не отказался хотя бы дать свою подпись?
Со своей стороны я ставлю следующий вопрос перед теми немцами, которые полагают, что в 1914 году англичане вступили в войну из-за германского флота, а не из желания поддержать равновесие на континенте или из зависти к торговому конкуренту: считают ли они, что решимость к вступлению в войну созрела под влиянием новеллы 1912 года или же осуществления закона о строительстве флота?
Первая возможность отпадает сама собою. Если до 1912 года Англия принципиально стояла за мир, то два корабля, предусмотренные новеллой, разумеется, не могли заставить ее предпочесть войну. И если бы я отказался не от одного, а от всех трех кораблей, предусмотренных новеллой, и примирился бы с дипломатическим поражением, то разве Англия не использовала бы положения, создавшегося в июле 1914 года для развязывания войны и не стала защищать Францию и Бельгию? Если же Англия решила начать войну независимо от этого, то меня следует скорее упрекнуть в том, что я вообще сделал хоть какие-то уступки и тем самым превратился в известной мере в сообщника тех наших министров, которые в предвоенные годы вредили своей безответственной политикой экономии нашей обороне на море и на суше и тем способствовали проигрышу войны.
Таким образом, остается лишь один вопрос, решение которого зависит больше от мировоззрения человека: следовало ли нам вообще принимать и осуществлять закон о строительстве флота? С людьми, которые предпочитают мирную ликвидацию германской экспортной торговли попытке обеспечить равновесие сил на море, спорить вообще не приходится, но неудачное начало и ход войны убеждают в правоте их мнения всех тех, кто видит во всем этом действие неотвратимого рока, а не цепь ошибок, которых можно было избежать. Я бы не смог отдать всю свою душу строительству флота для нашего народа, если бы не верил в его способность стать подлинно свободным мировым народом. Возможно, впрочем, что я ошибся в нем. Во всяком случае, из самоуничижения нашей демократии можно заключить, что я ошибался в оценке внутренней силы нашего народа. Его экспансия разбилась не о внешние препятствия, а об отсутствие внутреннего единства – таково мое убеждение, при котором я останусь, несмотря ни на какой шум, поднятый историками.
У англичан же, достигших своих целей, эта чисто немецкая попытка демократии отмежеваться от нашего прежнего стремления к мирному завоеванию положения мировой державы может вызвать только презрение. Но будущие поколения немцев узнают на собственном опыте, допустят ли англо-саксы индустриальный расцвет бессильной на море Германии.
В политике существуют кабинетные ученые, которые говорят: в течение еще двух десятилетий нам по примеру Бисмарка, избегавшего военных столкновений с Англией, следовало повременить с постройкой флота, пока мы не достигли бы полного превосходства на суше. Этим людям, которые стоят в сущности на точке зрения Каприви{146}, следует обратить внимание на то, что сказал сам Бисмарк о неизбежном расхождении между Германией и Англией и его причинах{}an». Исходя из трехсотлетнего принципа своей политики, Англия никогда не потерпела бы, чтобы какой-нибудь экономически сильный соперник, а тем более Германия, достиг преобладающего положения на континенте, не говоря уже о том, являлось ли такое положение целью, к которой нам следовало стремиться. Чем меньше боялась бы нас Англия, тем решительнее и свободнее стала бы она противодействовать нашей экспансии на континенте, не останавливаясь и перед войной. Поэтому уже с девяностых годов в Англии стали отодвигать на задний план противоречия с Францией и Россией, а противоречия с нами всячески раздувать. К 1914 году Германия, защищенная нашим строительством флота, которое быстро пробежало опасную зону, почти успела уже мирным путем завоевать положение четвертой мировой державы, а Англия еще не сумела найти предлог для вмешательства. Только совершенно исключительные промахи с нашей стороны могли доставить ей эти поводы в столь поздний момент. Один выдающимися государственный деятель Германии назвал наше «достижение» первоклассным дипломатическим трюком, правда, в отрицательном смысле слова. У нас не было иного пути к мировому могуществу, кроме постройки флота. Никакой народ не может достичь высшей ступени благополучия даром, не может получить это благополучие в подарок. Морское могущество было естественной и необходимой функцией нашего хозяйства, которое в области мирового влияния оспаривало первенство у Англии и Америки, опередив все другие народы. Подобное положение опасно и сохранить его невозможно, если налицо не имеется внушительной морской силы, которая делает для конкурента весьма рискованной попытку посредством войны поразить насмерть преуспевающего соперника.
Конечно, нашим немецким доктринерам трудно внушить сознание того, что развитие заморской торговли и морского могущества происходит не по команде, а органически вытекает из внутреннего развития народа, и что семидесятимиллионный народ, скученный на ограниченной территории, без огромной экспортной торговли должен буквально умереть с голоду.
6
Годы, последовавшие за визитом Холдена, принесли с собой улучшение англо-германских отношений, которое в Германии было встречено с естественным сочувствием, но из которого, как оказалось впоследствии, были сделаны не совсем правильные выводы. В 1912 году наша морская политика доказала свое миролюбие, пожертвовав третьим кораблем и, что было особенно важно, перейдя в том же году с четырехтактного темпа на двухтактный. В военном отношении это было небезопасно, так как увеличивало расстояние между нами и англичанами, и начиная с осени 1915 года фактически ухудшало наши шансы в случае морского сражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65