а второй стал трусом благодаря одному славному бретонскому волку. Изенгриму перевязали пораненный хвост куском шелка и дали мелко нарубленного мяса, чтобы не разбередить зашитую губу. Сам волк радовался тому, что посрамил нормандцев и осчастливил своего сеньора. Но самым сладостным было то, что он сражался со зверями как человек – и победил.
На следующий день король наконец рассмотрел дело о спорном владении Шаландри. Судебное разбирательство было уделом мужчин, и Мари с герцогиней ждали решения в отведенных им во дворце покоях. Мари, сопровождавшая герцогиню в выездах, приобрела пару книг и теперь развлекала Авуаз и ее дам, читая одну из них. Втайне ей было тревожно до тошноты. Она сожалела, что объявила о своем решении королю: ведь в противном случае он мог бы решить, что Шаландри по праву принадлежит Хоэлу.
Суд сделал перерыв в полдень, и Хоэл вернулся, чтобы быстро поесть. Он только сказал им, что решения пока не было. Он представил королю свои доказательства и высказал свои доводы. Теперь очередь нормандцев. Потом обе стороны подведут итог, а король вынесет вердикт. Хоэл поцеловал Авуаз и вернулся в суд.
Мари села на камыши рядом с Изенгримом и начала почесывать волку уши. Он положил голову ей на колени, повернув ее чуть набок, чтобы не придавить разорванную морду. Рана была довольно глубокая и шла от середины нижней губы до половины шеи, и она болела и воспалилась. Мари заметила воспаление и принесла миску с подсоленной водой и губку, чтобы промыть ее.
– Хороший волк, – прошептала она и осторожно провела по ране.
Она сидела, промывала волку рану и старалась думать о чем-то, что отвлекло бы ее от мыслей о суде. И внезапно ей вспомнился рассказ Кенмаркока о ночи в колодках, и она наконец поняла, что именно в этой истории не давало ей покоя. По словам бывшего управляющего, Элин вернулась в Та-леисак после того, как ее муж в последний раз ушел из дома, но до того, как стало понятно, что он исчез. И тем не менее она не хотела помириться с мужем: она поссорилась с Жюдикелем, когда тот пришел, чтобы помочь ей это сделать, а Жюдикель представлялся Мари не склонным к ссорам. И Мари вспомнились слова, прозвучавшие в темноте: «Мой брак с ним был моей самой большой ошибкой, и я рада, что от него избавилась». Если Элин не хотела с ним мириться, то зачем она вернулась в Таленсак?
Потому что она знала, что ее муж уже мертв, и хотела казаться невиновной в его убийстве.
Рука Мари замерла, не закончив движения. Она пыталась переубедить себя. Элин просто трагически поздно решила сделать попытку примирения. Это трагично, а не подозрительно.
Но Ален, который любил Элин все это время, уехал из Нанта незадолго до исчезновения Тиарнана. Теперь Мари вспомнились две поездки в Сен-Мало для покупки ястребов – два возвращения без птиц и едкие высказывания Тьера по этому поводу. Они действительно совпали с исчезновением Тиарнана, или она ошибается? Впервые Ален отправился в Сен-Мало примерно в День святого Михаила: этот праздник Мари всегда особенно чтила и помнила, что на нем Алена не было. А вторая отлучка? Пару недель спустя. Во второй раз он даже был вооружен: Тьер обратил внимание и на это, подшучивая над тем, как нелепо ехать покупать ястреба при всем вооружении. Если даже у нее нет полной уверенности в совпадении, тем не менее сроки выглядят близкими. Пугающе близкими. Один раз он мог отправиться повидать Элин и выслушать ее мольбу об освобождении, а второй – чтобы убить соперника, который ушел на охоту один и с малым количеством оружия.
Изенгрим заскулил: Мари прижала губку к его ране. Она виновато погладила его по голове, выжала губку, окунула ее обратно в раствор и снова начала промывать рану. Пришедшая ей в голову мысль была чудовищной, и было бы непозволительно делиться с кем-то подозрениями... пока. Сначала ей надо будет уточнить кое-какие детали. Она может поговорить с Кенмарко-ком и точно выяснить, когда именно исчез Тиарнан, а заодно и посмотреть, не скажет ли он еще чего-нибудь о своем бывшем господине и его охотничьих вылазках. Это будет нетрудно: Кен-маркок – человек разговорчивый и к тому же всегда рад рассказывать любому слушателю о великолепных качествах Таленса-ка в целом и его маштьерна в частности. Вторую вещь проверить будет сложнее: ей надо узнать, не получал ли Ален от кого-то вестей перед тем, как отправиться в Сен-Мало. Но если подумать... И можно будет спросить Тьера о кораблях, о том, как люди узнают, какие именно корабли приплыли, откуда Ален услышал о корабле с ястребами...
Наверное, Жюдикелю известно гораздо больше. Она хорошо понимала, что отшельник не станет выдавать никаких тайн, однако теперь вспомнила его непонятные слова о том, чтобы она сказала ему, когда вынесет окончательное суждение. Он надеялся, что ей удастся что-то выяснить – что-то, в чем он не доверял собственному суждению. Виновность Элин.
Но имеет ли она право решать это? Правильно ли, даже ради Тиарнана, пытаться выяснять подробности случившегося? У него была какая-то тайна: Элин ясно дала это понять, и Жюдикель это подтвердил. Если она вытащит подробности его исчезновения на свет Божий, то с ними может раскрыться и его тайна. И виновна Элин или нет, но расспросы Мари могут разрушить последнее, что осталось на земле у ее бывшего мужа, – его репутацию.
Если Тиарнана действительно предала жена и убил ее возлюбленный, тогда им полагается возмездие. Все ее убеждения гласили, что нельзя думать, будто преступление можно скрыть – и при этом избежать наказания. Если действительно совершено убийство, она расскажет об этом герцогу Хоэ-лу, а тот позаботится, чтобы правосудие свершилось.
Дверь распахнулась, и вошел Хоэл, лицо у которого побагровело от шеи до лысой макушки. Он рухнул в кресло и гневно воззрился на Мари.
– Ну вот! – объявил он. – Архангел выиграл!
– По крайней мере не нормандцы, – утешила его Авуаз, которая вскочила и быстро подошла к нему. – Милый, выпей чего-нибудь. День сегодня слишком жаркий, чтобы говорить о законах, не промочив горла.
Она кивнула Сибилле, которая поспешно поднесла ей кувшин с разбавленным водой вином и чистую чашку.
Хоэл жадно проглотил вино, а потом швырнул чашку в камин, где она разлетелась вдребезги. Тут Изенгрим встал и ткнулся носом в руку герцогу. Хоэл моментально смягчился и начал трепать волку загривок.
– Архангел выиграл, – повторил он, на этот раз усталым голосом. – Король Филипп выслушал все наши доводы, а потом сладко заявил, что вопрос слишком сложный, чтобы его можно было быстро решить, и что раз законная наследница владения объявила о своем намерении передать свои земли монастырю, а это намерение боголюбивое и благое, а молитвы святых монахов способствуют миру, то земля должна отойти Богу. Если Мари захочет, мы должны позволить ей уйти в монастырь Святого Михаила и принять постриг. Если она раздумает, земля все равно должна отойти монастырю, но она может взять себе все имущество, находящееся в господском доме и использовать его как приданое. Если она откажется передать владение Святому Михаилу, то вся земля отходит короне. Короне! Какое право на Шаландри имеет король, хотел бы я знать?
– Милый, – заметила Авуаз после минутного раздумья, – мне кажется, что если бы в спор не вмешался архангел, то корона заявила бы свои права на все.
Хоэл фыркнул:
– Это у него не прошло бы.
– Именно поэтому он, наверное, и остановился на архангеле,
Хоэл невесело рассмеялся и провел рукой по лысине. Мари озадаченно смотрела на него. Сердце у нее колотилось словно в надежде, хотя, казалось бы, рассчитывать не на что.
– Король предложил, чтобы я отдала поместье Шаландри, но оставила себе все имущество? – переспросила она.
Как ей было прекрасно известно, имущество Шаландри включало в себя огромное количество серебра, посуды и драгоценностей – сокровищ, вывезенных из Англии, которую ее дед помогал завоевывать герцогу Вильгельму. Ей никогда раньше не приходило в голову, что деньги можно отделить от дома и земель. Богатства деда представлялись ей частью Шаландри, как и крепостные поместья, – неким ресурсом, к которому владетель мог прибегать в случае необходимости. Теперь она поняла, что это действительно можно будет увезти – и это составит вполне приличное приданое.
Ее вопрос заставил Хоэла ухмыльнуться.
– Это король хорошо придумал, правда? – сказал он. – Ему не больше моего хочется, чтобы ты ушла в монастырь следом за своими землями.
Мари воззрилась на него еще более глупо – словно малое дитя, которое не может понять слов взрослых.
– Вы сказали, – медленно проговорила она, – что не хотите, чтобы я уехала обратно в монастырь?
– Конечно, – подтвердил Хоэл, удивленно поднимая брови. – А с чего мне этого хотеть?
Авуаз посмотрела на выражение лица Мари и рассмеялась.
– Милая, – объяснила она, – неужели тебя так удивляет, что ты нам нравишься? Ты же знаешь, каков наш двор. Он биткрм набит мужчинами, причем шумными и молодыми. Никому не нравится вечно жить в военном лагере. Даже сами мужчины этого не любят. И такая хорошенькая, умная девушка, как ты, несказанно украшает дом. Ты с самого приезда стала для меня огромной радостью. Поживи у нас хотя бы еще немного и не спеши становиться монахиней. Теперь у тебя есть приданое, но я знаю, что по крайней мере один рыцарь взял бы тебя, даже не будь у тебя ни гроша.
– Тьеру нужна земля, – пролепетала Мари, краснея от смущения и удивления.
– У Тьера будет земля, – заявил Хоэл, – как только кто-то из моих вассалов умрет, не оставив наследника. Я не допущу, чтобы такие люди, как Тьер, оставались ни с чем, когда идиоты вроде его кузена имеют владения. Подожди, пока Тьер получит поместье, – и посмотрим, не решит ли он снова вступить в борьбу! Но в любом случае поживи с нами подольше.
Мари недоуменно переводила взгляд с герцога на Авуаз. Герцогиня снова засмеялась.
– Это было бы просто прекрасно! – воскликнула Мари и, бросившись к ней, расцеловала ее.
«И я задержусь там, – про себя решила она, – по крайней мере до тех пор, пока не пойму, должна ли Элин отвечать за преступление».
Глава 15
Герцог Хоэл вернулся в Бретань в первую неделю июня. В его владении Таленсак почти не обратили внимания на отъезд сюзерена и еще меньше заинтересовались его возвращением. Для Таленсака тот июнь запомнился как месяц, в котором лорд Ален удвоил плату за пользование мельницей.
С самой Пасхи Ален все более отчаянно нуждался в деньгах. Когда он вернулся домой после той катастрофически неудачной охоты на волка в Треффенделе, он решил, что осушить слезы жены легче всего будет, уничтожив в доме все следы его прежнего владельца. Он избавился от прежней мебели, предав огню ту, которую не смог продать, и заказал новую, самого лучшего качества. Он сорвал со стен охотничьи гобелены Тиарнана, свалил их вместе со всеми костюмами Тиар-иана, его доспехами, луком, копьями и мечом, которым он когда-то разрубил шлем и череп Жоффрея Беллемского, и увез их в Нант вместе с гнедым боевым конем, предложив их еврею в счет долга.
Еврею они были не нужны. Всем последователям его религии было запрещено ездить верхом и носить оружие, и он был банкиром, а не купцом. Однако ему не хотелось оскорблять своего должника, и он знал, какими сказочно дорогими бывают доспехи и боевые скакуны, поэтому взял их и передал на хранение своему компаньону-христианину до того момента, когда их можно будет продать. После этого Ален отправился за покупками с остававшимися у него от займа пятнадцатью марками и все их потратил. Огромное количество нового постельного белья для новых кроватей, новые одеяла, новый комод, один новый гобелен... Он надеялся, что регулярная арендная плата, которую он должен был получить, даст ему возможность продолжить покупки. Однако полученная сумма его разочаровала, а хозяйственные расходы к этому моменту начали тревожно расти.
Его расчистка дома ужаснула домашнюю прислугу. Ведь это был и их дом тоже! Дубовые столы в зале стояли там со времен деда Тиарнана. Они были слишком велики для простого дома и продать их было нельзя, так что их сожгли. Некоторые служанки при виде языков пламени, лижущих темное дерево, которое натирали четыре поколения им подобных, плакали, и управляющий Жильбер осыпал их ругательствами, а двоих хлестнул кнутом. Некоторые из слуг-мужчин, как Донал, вместе с Тиарнаном участвовали в военных походах герцога и с горечью смотрели, как вооружение и гнедого боевого коня отправляют в Нант. Когда Ален вернулся из Нанта со своими покупками, то недосчитался дюжины слуг. Оставшиеся были крепостными, не имевшими права уйти.
– Они еще приползут обратно с поджатыми хвостами, – презрительно заявил Жильбер. – В городах им не найти такой хорошей работы и платы, как здесь.
Возможно, он был прав, но пока в доме не хватало прислуги, а нужно было расставить новую мебель.
Ален отправился к слугам, переехавшим в деревню, и сказал, что готов забыть об их измене, если они вернутся. Никто возвращаться не захотел. Его это удивило: ни у одного из них не было ни дома, ни собственного поля, они превращались в бездомных наемников, однако упрямо отказывались вернуться на единственное место, которое у них было. Особенно сильно Ален разозлился на конюха Донала. Со времени охоты на волка он считал, что знает Донала лучше других, и благоволил ему. Однако Донал тоже переехал в деревню, в дом кузнеца Глевиана, где помогал в поле своему другу Юстину. Ален предложил Доналу более высокую плату, если он вернется. Донал отказался, как и остальные.
– Да что с тобой такое? – разъяренно спросил у него Ален. – Ты обиделся, что я продал какую-то мебель?
Донал бесстрастно смотрел на него.
– Господин, – сказал он, – это теперь ваш дом. Вы можете делать там все, что захотите.
– Тогда почему ты оттуда ушел? – спросил Ален.
– Господин, – ответил Донал голосом дурня, – я жил в господском доме, когда там был маштьерн. А теперь это ваш дом.
Ален накричал на него, но другого ответа не добился.
Вскоре он отправился в Фужер, где нанял новых слуг из числа арендаторов своего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49