Она не испытывала ревности к Элин; чтобы ревновать, она должна была иметь какое-то место, которого бы ее лишила эта девушка, – а Мари знала, что в жизни Тиарнана у нее никакого места нет. Сон о том, что она упустила нечто невероятно важное, окутывал все вокруг, словно густой туман.
Она вздохнула, встала, перекрестилась и опустилась на колени, чтобы прочитать краткий вариант утреннего правила. Во время ее молитвы Элин проснулась и сразу же встала на колени рядом с ней, присоединившись к «Отче наш». Когда было произнесено последнее «аминь», она радостно улыбнулась Мари.
– Спасибо вам, леди Мари, – весело сказала она. – Наверное, лучшего начала дня моей свадьбы и быть не могло, правда?
Мари слабо улыбнулась в ответ. Ей не нужно было ничего говорить. Элин уже поднялась на ноги и поспешно пошла к чистой рубашке и новому голубому платью, которое было разложено на комоде и дожидалось ее.
Почти все утро промелькнуло незаметно. Мари поехала к собору вместе с остальными придворными: свадебный обряд прошел на паперти, а за ним последовала месса в самом храме. Потом она обнаружила, что почти не запомнила свадьбу – даже то, какими были лица участников. Ей запомнилось только, что Сибилла что-то шептала герцогине, а герцогиня смеялась.
Однако когда они вернулись в замок, Тьер подошел, чтобы держать ее лошадь, пока она спешивалась. Глядя с седла в его жабье лицо, ухмылявшееся какой-то только что отпущенной шутке, которую Мари даже не услышала, она поняла, что должна взять себя в руки, чтобы не опозориться перед всем двором. Она заставила себя ответно улыбнуться, соскользнула с седла и приняла руку, которую он протянул, чтобы поддержать ее.
– Отличный день для пира! – сказала она наугад, потому что даже не заметила, светит ли солнце.
Только когда эти слова были сказаны, она увидела, что день действительно отличный.
– Молюсь, чтобы для завтрашней охоты погода была ясная! – откликнулся Тьер.
– Я еще никогда не была на охоте на оленя, – призналась ему Мари.
– Правда? Тогда вам надо поехать завтра. Вы можете сидеть у меня за спиной.
У ее второй руки возник Морван Эннебонтский.
– Вы ведь не захотите ехать на кляче Тьера! – воскликнул он. – У нее хребет, как у овечьей изгороди, а ход – как у задиристого петуха. Мой конь – настоящий иноходец, и езда на нем такая плавная, словно в лодке на пруду. Вы могли бы ехать со мной, леди Мари.
– Если я и поеду, то на собственной лошади, – сказала Мари с улыбкой. – Ей полезно пробежаться.
Оба начали уговаривать ее поехать на охоту, и она вошла в большой зал под оживленное описание всех прелестей охоты на оленя. И в этом рассказе было столько двусмысленностей, что даже герцогиня бы покатилась со смеху.
Герцог Хоэл устроил великолепное торжественное пиршество: как и свадебный обряд в соборе, это было знаком уважения к его любимому рыцарю. По этому поводу привычный порядок мест за столами соблюдался даже строже, чем обычно. Важные гости сидели за почетным столом с герцогом и герцогиней, а остальные – за столами, чей ранг определялся точно рассчитанным расстоянием от герцогского возвышения. Мари, как фрейлина и родственница герцогини, оказалась за главным столом, рядом с епископом Реннским и сразу за женихом, сидевшим на почетном месте по правую руку от герцогини. Тьер и Морван, как безземельные рыцари, должны были сидеть за седьмым столом в дальней части зала. Однако оба мужчины проводили Мари к ее месту за столом.
Хоэл и герцогиня уселись на свои места. Остальные последовали их примеру – и пир начался.
Подавали пласты говядины с чесноком, кур, начиненных яйцами и луком, колбасы и пироги с телятиной, свинину, зажаренную на углях из розмарина, пирог с костным мозгом и сырный пирог. Дичи не было, за исключением пернатой: сезон охоты на кабанов и косуль давно закончился, а сезон охоты на оленя едва начался. Однако на столе были голуби, тушенные в сидре, и молодые цапли, и блюдо дроздов, глазированных медом, а в конце первой перемены блюд под звуки труб внесли жареного лебедя в собственном оперении. Слуги герцога в великолепных нарядах и с прикрытым салфеткой плечом разносили почетным гостям кушанья на серебряных блюдах, а дворецкий Корентин и пажи постоянно подливали в чаши белое вино с Луары и красное из Бордо. Солнце лилось в высокие окна, зал был полон смеха. Разговор, начавшийся с охоты, оживленно продолжался.
– Я велю, чтобы мои егеря сегодня вечером взяли твою пеструю суку, – сказал Тиарнану герцог Хоэл. – Где она?
Тиарнан улыбнулся и кивком указал на место под столом – и действительно, там из-под скатерти высовывалась брыластая морда Мирри с огромными обвислыми ушами. Собака завиляла хвостом, радуясь вниманию, и герцог Хоэл захохотал.
– А я и не заметил, как она вошла! Держи, Миррй! – Он бросил собаке кусок хряща от цапли, который она ловко поймала. – Лучшая в мире ищейка, – признался он епископу Гийому де ла Гершу. – Такую хорошую и за фунт золота не купишь. Посмотрим, что она вынюхает нам завтра, а?
Тиарнан погладил Мирри, которая облизала ему руку.
– В лесу поблизости от Шателье есть очень хороший олень с шестнадцатью отростками на рогах, – сказал он герцогу. – По-моему, это то самое животное, которое мы упустили в прошлое Крестовоздвижение.
– Слишком далеко, – ответил герцог. – Думаю, тебе захочется завтра к вечеру вернуться домой. И нашим дамам достаточно однодневной поездки. В Реннском лесу есть олени с десятью отростками. Нам можно было бы выехать из замка и собраться в Годри утром, загнать оленя и вернуться домой до сумерек.
– Но почему бы нам не взять дам в Шателье? – предложил Тиарнан. – Большинство присутствующих могли бы поместиться в замке, а для остальных можно было бы захватить шатры. Погода стоит теплая.
Он представил себя с Элин в шатре, раскинутом в лесу – в летнем лесу с густой листвой и свежими ароматами, – представил, как лежит с ней и как яркий лунный свет сияет на ее светлых волосах и белой коже. По его собственной коже пробежала сладкая дрожь. Он посмотрел туда, где она сидела в солнечном сиянии по правую руку от герцога, по-девичьи распустив волосы, увенчанные розами.
Авуаз рассмеялась.
– А разве Элин хочет провести первые дни своего замужества в лесу? – спросила она, заставив Элин покраснеть, как розы у нее в волосах.
– А разве нет? – удивился Тиарнан.
– Когда мы уедем из Ренна, – проговорила Элин тихо и неуверенно, – я предпочла бы поехать в Таленсак с тобой, Тиарнан. Чтобы он стал моим домом.
– О! – откликнулся разочарованный Тиарнан, а Авуаз снова рассмеялась.
– Она и без того досадует на твои охотничьи походы. Боится, как бы чего не случилось с тобой, ее милым.
– Я боялась этого грабителя, Эона из Монконтура, – пояснила Элин. – Говорят, он поклялся тебя убить. А жена лорда Бранока рассказала о нем просто ужасную историю.
– Какую? О том, как он убил управляющего Монконтуром? – спросил Тиарнан со своей кривоватой улыбкой.
– Нет, историю о том, что он – бисклаврэ, – сказала Элин.
Улыбка Тиарнана погасла.
– Это глупость, – нетерпеливо отрезал он.
– Тш-ш! – вмешалась герцогиня, пока Элин хлопала глазами, получив первую отповедь от мужа. – Разве она виновата?
– Тебе не нужно бояться, – сказал Тиарнан, моментально пожалев о том, что так сурово говорил с женой в день их свадьбы. – Я уверен, что история, которую ты слышала, – это неправда, мое белоснежное сердечко. Но даже если бы это была правда, почему это должно тебя тревожить? Я не боюсь ни Эона, ни волка, так почему я должен бояться их двоих вместе?
Герцог захохотал:
– Хорошо сказано! Но настоящего оборотня кто угодно испугается.
– Почему? – не согласился Тиарнан. – В волках нет ничего дурного. Они никогда не убивают, если не голодны или не загнаны в тупик. Кабан гораздо опаснее, и это известно любому охотнику, А что до Зона, то я сражался с ним у источника леди Нимуэ и победил его. Он не обладает сверхъестественной силой. Если он заставит мою дорогую жену тревожиться всякий раз, как я задержусь на охоте допоздна, то я вдвойне жалею о том, что не убил его при встрече – хотя тогда мне пришлось бы отложить свадьбу.
– Отложить свадьбу из-за того, что ты убил грабителя? – вопросил герцог Хоэл. – С чего бы это?
– Я едва успел завершить покаянный пост, который был на меня наложен за убийство двух других разбойников, – серьезно объяснил Тиарнан. – Если бы на моей душе лежала еще одна смерть, то я не успел бы закончить пост вовремя.
Епископ Гийом положил своего глазированного дрозда, изящно вытер пальцы о край ломтя хлеба, служившего тарелкой, и посмотрел на Тиарнана с профессиональным интересом.
– И какую епитимью наложил на вас исповедник за убийство этих двух разбойников? – осведомился он.
– По тридцать дней за каждого, – ответил Тиарнан. – Я роздал милостыню и совершил два паломничества, чтобы его сократить.
– Очень строгий исповедник! – одобрительно воскликнул епископ. – Это соответствует добрым старым правилам. Как всегда говорил мой отец, если сделать покаяние легким, человек сочтет грех мелким. Он давал по сорок дней поста на каждого человека, убитого в бою, даже если сам благословлял боевой штандарт.
– Я рад, что не все церковники настолько строги, – улыбнулся Хоэл, – иначе мне трудно было бы найти людей, которые бы захотели за меня сражаться.
Епископ очень серьезно покачал головой:
– Милорд герцог, вы прекрасно знаете, что наша мать-церковь пыталась умерить кровожадность рыцарей, но у нее этого не получилось. А теперь, по-моему, сама святая церковь положила начало очень опасной тенденции, давая индульгенцию на сражение и говоря, что, убивая, человек не только не совершает греха, но и избавляется от тех наказаний, которые мог бы заслужить раньше. Не знаю, к чему приведут эти новые направления в церкви...
Мари поймала себя на том, что угадала тихое замечание Сибиллы:
– Это приведет к тому, что в Ренне больше не будет епископов из рода де ла Герш.
Сан Реннского епископа передавался от отца к сыну почти сто лет, и все знали, что Гийом сетовал, в частности, на тот «отход от старых правил», который выразился в строгом церковном запрете на браки священничества. Мари встретилась взглядом с герцогиней, и та широко ухмыльнулась.
– Так кто этот ваш строгий исповедник? – спросил епископ у Тиарнана, переведя дух после своей тирады.
– Жюдикель-отшельник, – ответил Тиарнан, торжествующе сверкнув глазами.
Церковные авторитеты испытывали недоверие к такой личностной, не подчиняющейся их правилам святости. За ней скрывалось осуждение церкви, и от нее разило ересью. Тиарнан знал о репутации своего исповедника и стремился его защитить.
– Что? – возмутился епископ. – Тот, что живет у часовни Святого Майлона? Мне на него жаловались. Говорят, что он благословляет костры.
Костры были невинным способом избавиться от садового мусора, но их зажигали и у стоячих камней и древних деревьев, чтобы почтить прекрасный народ. Церковь называла такую практику поклонением демонам. Вот почему христианин, потворствующий кострам, мог оказаться перед церковным судом по обвинению в ереси.
– Отец Жюдикель – человек большой святости! – возмущенно заявил Тиарнан. – И все соседи очень его почитают.
– Это так, – вставил Эрве Комперский, энергично кивая. Элин добавила:
– Он – человек большой святости, милорд епископ.
Компер был в числе тех приходов, до которых дошла слава Жюдикеля. Церковные власти могли не любить отшельников, но миряне глубоко ими восхищались. Их присутствие в лесу было подобно спасительным огням в пугающем море темноты: таинственные и опасные создания, живущие в чащах, не смеют выйти туда, куда доходят их молитвы. Гийом смягчился и снова взялся за своего дрозда. – Надеюсь, что это так! – сказал он. – Рассказы действительно постепенно становятся все более путаными.
Но было заметно, что он все равно не смирился с существованием отшельника Жюдикеля.
Мари, которая внимательно слушала весь этот разговор, подумала, что могла бы догадаться, кого Тиарнан изберет своим исповедником: отшельника. Конечно же, он захочет идти долгие мили по лесу к какой-то крошечной часовне и принимать поучения человека, который там живет, смиренно выполняя его суровые требования. Как странно, что она знает подобные вещи, почти ничего не зная о нем самом! Казалось, будто в тот день, когда они шли от источника Нимуэ, какая-то доля его существа впиталась в нее через прикосновение ее пальцев к его спине.
Мари досадливо сказала себе, что это глупые бредни, и поспешно сполоснула пальцы после жареного лебедя в серебряной чаше с розовой водой, специально поставленной для этого. Конечно же, невозможно таким образом узнать чужую душу!
Однако она не могла избавиться от ощущения, что действительно знает его – глубоко, на непостижимом разуму уровне, – что пережитое у источника содрало кожу с ее собственной души, открыв ее навстречу новым впечатлениям, и теперь натура Тиарнана отпечаталась на ней с такой точностью, какую она даже не может осознать.
Пир продолжался весь остаток дня, и Мари постаралась получить от него удовольствие. После трапезы столы отодвинули к стене, и герцог приказал менестрелям и жонглерам развлекать собравшихся. А потом были музыканты, игравшие на гобое, виоле и тамбурине, и были танцы. Мари окружили молодые люди, предлагавшие потанцевать с ними, и она принимала приглашения всех по очереди. От танцев она раскраснелась, вспотела и тяжело дышала. Тогда она уселась между двумя своими кавалерами и выпила воды. Летние сумерки наконец начали медленно наполнять зал тенями, и слуги принялись укреплять факелы на стенах. Мари смотрела, как по помещению разливается свет, и внезапно поймала себя на том, что пристально наблюдает за новобрачными. Они стояли напротив друг друга под одним из факелов и держались за руки. Волосы Элин сияющим облаком упали вокруг раскрасневшегося улыбающегося личика. Венок из розочек начал сползать с ее головы, и она смотрела на мужа блестящими глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49