– Ты действительно так думаешь? – спросил он. – Я всегда мысленно объединял его с кузеном. Один строит из себя павлина с помощью одежды, другой – своим острым языком. Но в Тьере есть что-то большее, да?
– Да, – горячо подтвердила Мари. – По правде говоря, мой господин, мне кажется, что вы много теряете, используя его так мало. Его честность равна его уму, а сердце у него значительно мягче его языка, который, признаю, довольно остер. Если он на что-то решился, то будет верным и преданным. А еще он очень хорошо умеет читать и знает латынь. Он учился в Бонн-Фонтейне. Он мог бы отличиться у вас на службе.
Хоэл задумчиво прищурился на Тьера. Не могло быть и речи о том, чтобы возвысить племянника де Фужера сильнее чем его сына: это оскорбило бы лорда Жюля. Хоэл получил герцогство через жену и знал, что многие влиятельные бретонские семьи этим недовольны. Он не смел оскорбить их, опасаясь лишиться их поддержки. Но если Ален станет владетелем поместья, он оставит герцогский двор, и тогда придворная должность, данная Тьеру, станет комплиментом его семье, а не оскорблением.
Авуаз тоже внимательно смотрела в сторону Тьера, который продолжал шутить, не замечая их взглядов.
– Знаешь, милый, – тихо заметила герцогиня, – а ведь Мари права. Она прекрасно умеет оценить своих поклонников.
Герцог ухмыльнулся.
– Значит, Тьер ошибся, отказавшись от ухаживания? – спросил он весело.
– Нет, милорд, – твердо ответила Мари. – Я не выйду за него, как и за любого из присутствующих, без благословения моего отца.
– Старая песня!
– Мне и самой надоело ее петь, мой господин. Хоэл хмыкнул.
– И вместо этого ты начала петь похвалы своему гаранту? Интересно, зачем он дал эту клятву, если действительно отказался от притязаний на тебя? Он знает, что тебе ничего такого не грозит. Авуаз меня придушила бы во сне, если бы я даже заикнулся об этом.
– Фи! – сердито откликнулась Авуаз. – Я бы никогда не стала душить спящего. Я это сделаю, когда ты будешь бодрствовать, милый.
Он ухмыльнулся и поцеловал ее мизинец.
Мари наклонилась к Хоэлу и понизила голос до шепота:
– Он сказал, что это может стать хорошей отговоркой, когда его дядя будет давить на вас из-за Шаландри.
Хоэл мгновение молча взирал на нее, а потом расхохотался.
– Он и правда так сказал? – спросил он. – Остроумный парень, а? Клянусь Богом, он заслуживает повышения!
Элин задержалась в Плоэрмеле еще на три дня, и хотя весь двор осуждал ее новую помолвку, она отправилась в Таленсак крайне неохотно. По крайней мере придворные осуждали ее не слишком открыто и рядом был Ален, а в Таленсаке холодная неприязнь слуг стегала ее, словно ледяной ветер, – и там не было никого, кто бы заслонил Элин от нее. Она думала было поехать домой, в Компер, и оставаться там до самой свадьбы, но побоялась. Слишком велика была пропасть, отделившая счастливую девушку прежних лет от той озлобленной женщины, которой она стала. К тому же отец досадует на нее за то, что она решила выйти замуж за Алена: когда Ален был соперником Тиарнана, отец наговорил о нем столько гадостей, что теперь считал себя обязанным осуждать их брак. И Элин понимала, что не вынесет, если ее любящий отец тоже с ней поссорится.
От Плоэрмеля до Таленсака было всего полдня пути, но Элин выехала только в полдень, а зимние дни были короткими, так что она подъехала к дому уже после наступления темноты. Она слезла с седла и отправила сопровождавших ее слуг в конюшню с лошадьми. Дверь оказалась закрыта на засов, и она нетерпеливо в нее постучала. Никто не отозвался. Она постучала снова, а потом начала кричать и бить в дверь ногой. После еще нескольких минут ожидания на холоде засов наконец отодвинули. Кенмаркок открыл двери и посторонился, пропуская ее. Элин гневно прошла внутрь, но слова упрека замерли у нее на губах. Зал, освещенный красными углями, горой лежавшими в очаге, и одной свечой на центральном столе, выглядел так, словно дом собирались полностью разорить. Горы белья лежали по углам, а сундуки и короба, открытые и наполовину опустошенные, были разбросаны повсюду. Пахло грязью и пролитым вином. Кроме свечи, на столе были только кувшин и перевернутая чашка. Гневно обернувшись к Кенмаркоку, Элин обнаружила, что от него несет вином.
– Что здесь происходит? – вопросила она.
– Я уезжаю, – ответил Кенмаркок громким пьяным голосом.
– Уезжаешь? Куда?
– Домой, – обьявил он. – Вот. Я знаю, что вы меня прогоните, как только приедет ваш новый парень и найдет кого-нибудь покрасивее, так что я ждать не стану. Но я не остался бы, даже если бы вы меня умоляли. Я не стану смотреть, как этот де Фужер усядется на место маштьерна – нет, святой Мен свидетель! Мы весь день укладывались. Утром мы здесь приберемся, перед отъездом.
– Ты пьян, – брезгливо заявила Элин. – Куда ты поедешь?
– Найдется куда, – ответил Кенмаркок. – Я – хороший подданный. У меня есть письмо от маштьерна, где он это говорит.
Он прошел к одному из полупустых сундуков, шагая с преувеличенной твердостью человека, который не уверен в своей способности держаться прямо, и начал копаться в стопке пергаментов. Он торжествующе выхватил нужный листок и, расстелив его у свечи, громко прочитал, не скрывая жестокого торжества:
– «Кенмаркок, сын Альфрета, – человек, которого я высоко ценю, ибо ни один владетель не имел более достойного и честного управляющего, и любой человек, к кому он захочет поступить на службу, должен почитать себя счастливым». – Кенмаркок сунул пергамент Элин под нос и потряс им. – Видите? – вопросил он. – Это его печать! Вот что он написал. Он дал мне это свидетельство, когда отправлялся воевать, на случай если не вернется. Он всегда думал о таких вещах. И он дал мне постельное белье для всей моей семьи, и деревянный ящик со столовыми приборами и посудой, и пять рулонов хорошей шерстяной материи, и мою лошадь и коричневого мула. Мы все разбирали целый день: мы не возьмем того, что не наше.
Он плюхнулся за стол, с тяжелой сосредоточенностью взял кружку и налил в нее еще вина из кувшина.
Элин молча сверлила его взглядом. Накануне она отправила в Таленсак одного из сопровождавших ее слуг, чтобы в поместье знали, когда она должна приехать. И вот каким стал результат этого сообщения! Они с Аленом действительно решили, что им нужно найти для поместья нового управляющего, но она не собиралась увольнять Кенмаркока так быстро. Она собиралась сначала найти ему новое место. Ей не хотелось жить с ним в одном доме, но она надеялась расстаться без такой враждебности.
– Я купил повозку, – сообщил ей Кенмаркок, делая глоток вина. – Мы уезжаем завтра.
Он выпил еще.
– Тебе не обязательно уезжать так сразу, – неловко сказала Элин. – Я буду рада найти тебе сначала другое место.
– Я не стану жить с вами под одной крышей! – объявил он. Его глаза, красные от выпивки, смотрели на нее с глубочайшим презрением. – Из-за вас маштьерн ушел. Лучший рыцарь Бретани и самый добрый господин. Вы поссорились с ним и его прогнали.
– Ты не имеешь права так со мной разговаривать!– крикнула Элин. Она с ужасом почувствовала, что глаза ее наполняются слезами, а горло перехватывает спазм. – Я купил повозку, – сообщил ей Кенмаркок, делая глоток вина. – Мы уезжаем завтра.
Он выпил еще.
– Тебе не обязательно уезжать так сразу, – неловко сказала Элин. – Я буду рада найти тебе сначала другое место.
– Я не стану жить с вами под одной крышей! – объявил он. Его глаза, красные от выпивки, смотрели на нее с глубо чайшим презрением. – Из-за вас маштьерн ушел. Лучший рыцарь Бретани и самый добрый господин. Вы поссорились с ним и его прогнали.
– Ты не имеешь права так со мной разговаривать!– крикнула Элин. Она с ужасом почувствовала, что глаза ее наполняются слезами, а горло перехватывает спазм. – Я была его женой! И я его не прогоняла: я умоляла его не уходить!
– Знаю я, что вы сделали, – отозвался Кенмаркок придушенным шепотом, глядя на нее с такой злобной многозначительностью, что она невольно попятилась.– Вы умоляли чтобы он сказал вам, где пропадает, когда уходит на охоту а он так сильно вас любил, что сказал. А потом вы обходились с ним так, словно он – мразь. Мне все равно, что это была за тайна! Пусть даже он охотился с людьми из холмов или навещал госпожу источника! Бездушное создание из полых холмов было бы для него лучшей женой, чем вы!
– Ты не смеешь говорить мне такое! – заверещала Элин.
Наверху заскрипела открывающаяся дверь, и управитель герцога, Гральон, появился на лестнице в штанах и рубашке озадаченно глядя вниз.
– Я смею говорить все, что хочу! – взревел Кенмаркок – Я двадцать четыре года жил и трудился в Таленсаке! Лучшие годы моей жизни! Но я тут не останусь. Теперь – не останусь. – Он заплакал. – Я не останусь смотреть, как этот хвастливый менестрель займет место Тиарнана!
Элин беспомощно топнула ногой.
– Прекрати!– крикнула она.– Прекрати так со мной разговаривать, иначе я велю тебя за это наказать!
Кенмаркок гневно повернул к ней лицо, красное от выпивки и мокрое от слез.
– Шлюха! – с горечью воскликнул он. – Ты была недостойна даже сапоги ему чистить!
Элин зарыдала и дала ему пощечину. Он заморгал от удара, резко выдохнул, но не пошевелился. За дверью раздались шаги, и она с облегчением поняла, что ее сопровождающие наконец закончили обихаживать лошадей.
– Хватайте Кенмаркока и посадите его в колодки! – завопила она, как только слуги вошли.
Трое слуг, сопровождавших ее ко двору и обратно, потрясенно воззрились на Кенмаркока. Тут вниз поспешно спустился управитель герцога.
– Леди Элин! – воскликнул он. – Я не знал, что вы вернулись.
– Кенмаркок пьян! – прорыдала она, поворачиваясь к нему. – Я велела ему перестать меня обзывать, а он не слушается. Он назвал меня шлюхой. Посадите его в колодки!
Гральон открыл было рот – но тут же снова его закрыл. Он кивнул слугам. Они не двигались с места, глядя на Кенмаркока, который отвечал им взглядом, полным пьяного возмущения.
– Он обращался с вашей госпожой с большим неуважением, – сказал им Гральон. – Я это слышал. Посадите его в колодки.
– Не стану я сажать в колодки Кенмаркока! – воскликнул один из слуг.
Он повернулся и ушел за дверь. Остальные двое растерянно переглядывались.
– Пусть сажает меня в колодки! – воскликнул Кенмаркок, с трудом поднимаясь на ноги. – Пусть вся деревня увидит меня в колодках! Это покажет им, чего ожидать теперь, когда маштьерна нет! Мне-то не страшно – я завтра уеду. Это вам, остальным, теперь надо тревожиться.
Один из слуг подхватил его под руку, чтобы не дать упасть, и Кенмаркок заковылял к двери. Второй нервно посмотрел на герцогского управителя, а потом осторожно прошел кодному из сундуков и взял охапку одеял. Захватив кувшин и чашку Кенмаркока, он пошел следом.
Элин стояла в центре полутемного зала и недоуменно плакала. Она всегда считала себя доброй и мягкой – и вот теперь отправила не просто слугу, а управителя в колодки в разгар зимы. Гральон сочувственно посмотрел на нее.
– Вам следует отдохнуть, госпожа, – сказал он ей. – Не обращайте внимания на его слова: он пьян.
– Да, – согласилась Элин и, не переставая плакать, поднялась наверх, к себе в спальню.
Двое слуг, Донал и Йен Руз, очень бережно посадили Кенмаркока в колодки, закутали в два одеяла и уселись рядом с ним, чтобы помочь ему допить вино. Большая часть деревни уже спала, но спустя какое-то время появились Юстин Браз и Ринан, закончившие собственные возлияния в пивной на реннской дороге. Они радостно взревели при виде занятых колодок и ринулись к ним, предвкушая возможность поглумиться над кем-то из своих местных врагов. Однако, подойдя ближе и увидев, кто в них сидит, они замолчали. Кенмаркок бессчетное количество раз сажал Юстина в колодки, да и Ринана нередко, однако падение управляющего вызвало не ликование, а потрясение. Юстин радовался своей роли худшего мужчины в деревне, постоянного нарушителя порядка и угрозы всем добропорядочным женщинам. Но если сам порядок оказывается скован по рукам и ногам в холодную зимнюю ночь, то что станет с Юстином?
– Что тут случилось? – встревоженно спросил он. Ему ответил Донал:
– Он назвал госпожу шлюхой.
Ярость Кенмаркока уже успела остыть. Он использовал ее остатки для того, чтобы повторить, что Элин действительно шлюха, но тут же начал оплакивать свой скорый отъезд из Таленсака.
– Двадцать четыре года! – печально повторил он. – Двадцать четыре года, о Боже! И все мои дети родились в этом доме. Чтобы вот так из него уехать!
Юстин пришел в ужас. Он назвал Кенмаркока дядюшкой и стал умолять остаться.
– Мы потеряли маштьерна, – жалобно проговорил он. – Не уходите и вы тоже!
– Придется, придется, – ответил Кенмаркок, снова заплакав. – Если я сам не уеду, меня прогонят, и очень скоро. А я не допущу, чтобы эта шлюха и ее любовничек меня прогнали!
Тут Юстин тоже расплакался – и добропорядочные слуги господского дома и самые пропащие люди деревни расселись вокруг колодок, оплакивая ушедшее прошлое и не обещающее ничего хорошего будущее.
Кенмаркока освободили из колодок рано утром на следующий день, чтобы не оскорблять его видом жителей деревни. Он вернулся в господский дом бледным и поникшим и молча помог жене и детям закончить сборы. Когда все их имущество было увязано на повозке, уже наступил день. Лантиль-дис и старшие дети, уходя из дома, плакали, а малыши, ехавшие в повозке, выли от горя. Элин слышала их в своей комнате, где просидела все утро; она вышла из нее только тогда, когда эти звуки замерли вдали.
Когда она спустилась вниз, зал уже был чисто выметен – и лишился четверти всей мебели. Гральон стоял в дверях и озабоченно смотрел на серое, затянутое тучами небо. Элин подошла к управителю сзади – тот вздрогнул и тревожно обернулся.
– Я бы нашла Кенмаркоку новое место, если бы он дал мне время, – обиженно заявила Элин.
Управитель неопределенно хмыкнул.
– Он его сам себе найдет без особых трудностей, – сказал Гральон. – Он собирался отправиться ко двору. Раньше он работал в казначействе герцога, знаете ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49