– Это отвратительная ложь! – объявил он. – Никто не говорил такого мне в лицо. А если бы сказал, я научил бы его, как выдумывать такое вранье! Кто тебе это сказал?
– Никто, – прошептала Элин, ошарашенная и готовая почувствовать облегчение. Тиарнан так негодовал, что это не могло быть правдой. – Кенмаркок сказал, что так говорят в деревне, но посоветовал мне не обращать на это внимания. Люди готовы говорить что угодно, когда сталкиваются с тайной! И я не знаю, что думать. Пожалуйста, скажи мне правду!
Тиарнан молчал. Тайна, которую он хранил для леса, встала между ними. Он с раскаянием понял, что нехорошо было притворяться, будто ее не существует. Но как рассказать Элин?
– Сердце мое, не плачь, – мягко попросил Тиарнан. – То, о чем ты просишь... Я не могу сказать тебе этого.
– Но почему? – Элин едва сдерживала слезы. – Почему? Он ответил не подумав – и с роковой честностью:
– Я боюсь, что если скажу, то потеряю твою любовь – а может быть, и самого себя.
Еще не договорив, он понял, что ему следовало хранить молчание. Его слова были слишком жестокими: «Если я скажу тебе, то потеряю твою любовь». Неужели его тайна настолько ужасна, что вызовет ее ненависть? Если это так, то ему не следовало на ней жениться. Любой крестьянин, продавший злобного быка и скрывший это от покупателя, будет вынужден вернуть деньги обратно. Рыцарь, имеющий порочное пристрастие, но все же взявший в жены юную девушку, виноват гораздо сильнее. У нее был другой поклонник, не тронутый темными тайнами: мужчина, любящий ее по-настоящему, должен был либо сказать ей правду, либо отказаться от нее.
Тиарнан не считал свою тайну ужасной, он просто опасался, что жена не сможет ее понять. Это было нечто столь странное и личное, что он и сам по-настоящему этого не понимал. Но это нельзя было считать оправданием. Отец Жюдикель предупреждал его, что Элин этого не поймет и что они причинят друг другу зло. Тогда Тиарнан сказал себе, что любовь поможет понять что угодно. И вот теперь он боялся убедиться в том, что ошибся.
Элин была совершенно счастлива с ним до тех пор, пока не заподозрила о существовании тайны. Конечно же, когда она об этом забудет, то снова будет счастлива. Но забудет ли она? Не получится ли так, что его молчание бросит тень на всю их совместную жизнь, отравив ее мысли подозрениями?
Он был полон сочувствия к ней – такой юной, прекрасной и ранимой, И ведь она его жена и имеет на него больше прав, чем все живущие на земле. Во время свадебного обряда она поклялась его любить и почитать. Почему он решил, что она нарушит свою клятву? Разве это не трусость с его стороны – молчать и оскорблять ее своим недоверием? Его тайна – вещь совершенно невинная. Он никогда никому не причинил этим вреда. Не лучше ли, чтобы она знала правду, а не подозревала его в поклонении дьяволу или прелюбодеяниях?
– Моя безмерно любимая, – прошептал Тиарнан, кладя руку ей на плечо. – Не плачь. Я скажу тебе, раз тебе так хочется это знать.
– Ох! – воскликнула она, снова поворачиваясь к нему и наконец обняв его. Она была влажной от слез, ласковой и страстной, и прикосновение ее тела наполнило его музыкой. – Ох, я знала, что ты меня любишь! – сказала она, целуя его. – И я обещаю тебе, что буду тебя любить, чем бы это ни оказалось. Но мне невыносимо не знать.
Она положила голову ему на плечо и успокоилась. Бурные слезы, пролитые ею днем и ночью, сменились ощущением безграничного спокойствия. Она чувствовала себя надежно защищенной руками мужа. «Чем бы это ни оказалось, – подумала она, – Бог даст мне силы». И еще одна история о прекрасном народе всплыла у нее в памяти: история о девушке, чьи упорство и отвага спасли ее возлюбленного от чар царицы Волшебной страны и помогли благополучно вернуться домой. Может быть, она тоже спасет Тиарнана из той ловушки, в которую поймал его душу лес.
Тиарнан долго молчал. Он принял решение все сказать Элин, но все слова, которые он мог найти для своей тайны, казались фальшивыми, гадкими и страшными. Реальность была иной – невинной и радостной. Какие слова найти, чтобы Элин не испугалась?
Наконец Элин пошевелилась, подняла голову, погладила его бороду и шепотом попросила продолжать.
– Много лет назад... – очень медленно начал Тиарнан, и внезапное осознание того, что он действительно намерен себя выдать, заставило его замолчать. Он помедлил, глубоко вздохнул и продолжил: – Когда мне было шестнадцать, герцог Хоэл только-только получил герцогство и при дворе шли празднества. Мы все отправились на охоту. Он завяз в новом тягостном молчании. Он так хорошо помнил то время! Герцог Конан погиб во время вооруженного похода на герцогство Анжуйское, и его люди оказались далеко от дома без командира. Когда Хоэл получил известие об этом, он собрал всех воинов, которые находились при дворе – даже молодых сквайров и стариков, – и отчаянно поскакал на выручку оставшихся в живых. Это было первое сражение Тиар-нана, и он отличился в нем, пролив немало вражеской крови. Хоэл прямо на поле боя сделал его рыцарем, прикоснувшись к плечу мечом, который еще был алым от сражения, и позволил принести присягу за земли отца. Для Тиарнана принесение присяги означало, что он перестал быть подопечным герцога, чьими землями управляли герцогские чиновники, а стал самостоятельным владетелем. Это означало уважение и почет, но главное, это означало, что ему можно оставить двор и вернуться в Таленсак. Он был рад вернуться домой, нетерпеливо ждал, чтобы закончились придворные празднества, – но в то же время он был не уверен в себе. Он восемь лет провел при дворе, восемь лет пытался усвоить тонкие манеры, восемь лет выносил боль и издевательства, оставившие после себя горечь, которая так и не прошла. Как ему вернуться домой после этого? А потом была охота – и то, что произошло во время нее.
Элин поцеловала его.
– Мы гнали оленя, – продолжал Тиарнан. – Я и еще несколько человек ждали со свежими собаками, чтобы напустить их на оленя, когда он пробежит мимо. Когда мы услышали поблизости звуки рога, мы спустили собак, и они с лаем убежали в лес. Мы поскакали за ними. Я слышал, что трубят справа от меня, но мой пес Раво лаял слева, так что я повернул, чтобы ехать на его лай, и потерял остальных. Я скакал за Раво, пока звуки рогов не стихли, и только тогда понял, что он поднял другую дичь и преследует ее один. Но я не видел причины, чтобы останавливаться, я решил следовать за моим псом и посмотреть, кого он мне нашел. Я уже тогда предпочитал оставаться в одиночестве.
Тиарнан снова замолчал. На этот раз Элин продолжала неподвижно лежать в его объятиях: она почувствовала, что он шагнул в темноту к своей тайне.
– Пес привел меня к кургану, который охраняли стоячие камни, – снова заговорил Тиарнан. – И там я увидел, что он сражается с волком. Когда я еще подъезжал к ним, волк схватил Раво за горло. Я спрыгнул с коня и поспешил, чтобы убить волка мечом, но к тому моменту, как я это сделал, было уже поздно: мой пес тоже был мертв.
Тиарнан вспомнил пса: коричневого алаунта с тяжелыми челюстями и поджарым телом породистого животного, но с простоватой ухмылкой беспородной собаки и постоянно виляющим хвостом. Он почесал погибшего пса за ушами и прижался щекой к еще теплому боку, а потом выкопал яму в лесной земле и закрыл ее дерном, вырезанным охотничьим ножом. Когда он закончил работу, уже наступили сумерки и начался дождь. Мертвый волк, серый и промокший, лежал между двумя стоящими камнями – и Тиарнан впервые заметил, что вырезанный им дерн на склоне кургана похож на дверь, ведущую в холм. Это был полый холм, отмеченный стоячими камнями как ворота в царство прекрасного народа. Возможно, в тот момент он все понял, а может, поступал по неведению, как это показалось ему тогда.
– Мой конь устал от погони, – сказал он Элин, – и я тоже очень утомился и горевал о моем псе. И ехать куда-то той ночью было уже поздно. Я расседлал коня, привязал его и обиходил, а потом устроился между стоячими камнями, потому что они укрывали меня от дождя. Я снял с волка шкуру и натянул ее над собой вместо навеса, завернулся в плащ и заснул.
Он снова замолчал. Он вспоминал, как проснулся и обнаружил, что луна встала, а все вокруг переменилось. Казалось, он вышел из густого тумана на чистый воздух. Он слышал, как в траве пищат полевки, а в воздухе – летучие мыши, он ощутил запах дождя, уходящего на восток вместе с облаками, ощутил запах самого леса: богатый, живой... Он встал на ноги и. обнаружил, что запутался в собственной одежде. Его мысли стали странными, бессловесными и неясными. Он начал сражаться с собственной курткой и трико, разорвал их зубами и высвободился. А потом он катался по траве при свете луны, и это было так чудесно, что ничто в мире не могло с этим сравниться. Горечь насилия, стыд и гнев прошлого, тревоги о будущем – все исчезло, поглощенное великим лунным «сейчас» ночи и дождя. Все ощущения стали чистыми, невинными и всепоглощающими.
Элин подняла голову и посмотрела ему в лицо. Лунный свет исчертил его полосами, но глаза, оказавшиеся в пятне света, были яркими, чужими глазами дикого зверя.
– Что случилось? – прошептала она, ощущая тошнотворный спазм в желудке.
– Когдая проснулся... – проговорил он, неловко подбирая слова, которые не могли, были не в состоянии передать то потрясшее его событие, – ...то волчья шкура... Я... был в ней.
– О чем ты говоришь? – ужаснулась она.
– Я принял облик волка.
Они оба долгое время молчали. Тиарнан согрелся в объятиях Элин, но ей казалось, будто она превратилась в кусок льда. Она представила себе, как обнимающие ее руки покрываются волосами и превращаются в лапы волка, как под дикими глазами меняется лицо, на котором появляются клыки... Она начала дрожать.
– Элин, – сказал он, крепче обнимая ее, – я этим ничего дурного не делаю.
Она не могла говорить. Она задохнулась, дрожа и тряся головой.
– Я никогда не убивал людей в этом обличье. Все мои грехи были сделаны, когда я был человеком.
– И это происходит каждый раз, как ты уходишь? – с трудом выдавила Элин. – Каждый раз, оставляя меня, ты... ты меняешься?
– Не каждый раз. Только когда я ухожу на охоту без Мирри.
Три раза со времени их свадьбы. Три раза то тело, которое она обнимала, которое сливалось с ее телом, перекидывалось и превращалось в тело зверя. Элин резко села и свесила ноги с кровати. Она согнулась пополам, трясясь от ужаса. Тиарнан стоял на коленях на постели позади нее. Он положил руки ей на плечи. Она содрогнулась – и он убрал руки. Ей было страшно смотреть на него: она знала, что если посмотрит, то увидит, как он превращается в дикую тварь, и закричит.
– Как нам это прекратить? – смятенно спросила она. – Как нам снять проклятие?
– Ты не понимаешь! – с досадой воскликнул он. – Я не хочу это прекращать! Я же сказал тебе: я никому не причиняю вреда. В этом нет ничего дурного, нет никакого проклятия. Это – чудеснейший дар!
Она издала жуткий протяжный стон и закрыла уши ладонями. Он снова протянул руки, чтобы успокоить ее, но она вскочила с кровати и отшатнулась от него. Он охотно принимает то чудовищное, что с ним происходит, он наслаждается этим! Она представила себе, как ее тело соединяется с телом волка, – и внезапно поняла, что ее вот-вот стошнит. Она поспешно полезла под кровать и едва успела достать ночной горшок.
– Элин! – прошептал Тиарнан, ужаснувшись, пока она безнадежно смотрела на собственную рвоту. – В этом нет вреда!
– Просто дай мне время, – прошептала она в ответ.
«Она привыкнет, она успокоится», – услышала она слова в дальнем уголке своего разума. Но она уже твердо знала, что этого не будет. Мысль о том, чтобы снова спать с Тиарнаном, заставляла ее содрогаться. А то, что она уже спала с ним, заставляло ее чувствовать себя испачканной. «Я не могу, – подумала она. – Не могу и больше никогда не смогу. Господи, помоги!»
В течение недели после этого признания Элин бродила по поместью, ошеломленная ужасом. Каждое утро, просыпаясь, она смотрела в лицо мужа, и на секунду ей казалось, что весь тот полуночный разговор ей приснился. Это было то же лицо, на которое ей было так радостно смотреть в день их свадьбы, – новой стала только боль, отражающаяся в его глазах. А потом она находила прежде не замеченные волчьи черты и понимала, что это была правда. Теперь волосы на его теле неизбежно походили для нее на шерсть животного. Ночью она напряженно лежала на самом краю постели, прижав руки к себе, чтобы не дотронуться до него. А если днем их пальцы случайно соприкасались, она беспокойно вытирала руку о платье. Поместные слуги начали тревожным шепотом обсуждать ее состояние, а выходя в деревню, она ловила на себе любопытные или враждебные взгляды.
Ей не хотелось прикасаться к мужу, но ей хотелось с ним говорить. Ее переполняли вопросы. Как он зто делает? Может ли он перемениться в любой момент, или это случается помимо его воли? Куда он отправляется, когда это происходит? Что он делает? Что ест? Как зрелище крови и уродства, эти подробности одновременно отталкивали и завораживали ее. Она сказала Тиарнану, что, не зная таких вещей, она никогда не почувствует, что это значит для него.
Сначала она и сама этому верила. Но постепенно, почти незаметно для нее, попытка понять превратилась в попытку отринуть. Слово «оборотень», которое он ни разу не произнес, постоянно присутствовало в уголке ее сознания и с каждым днем казалось все более пугающим.
Тиарнан отвечал на ее вопросы с болью, но откровенно. Он был изумлен и ранен тем, насколько сильным оказалось ее отвращение. Он не чувствовал в себе никаких изменений по сравнению с тем, каким он был раньше, но Элин шарахалась от него. Он стыдился слабости, которая заставила его открыть свою тайну: в деревне считалось, что настоящий мужчина никогда не уступит мольбам женщины. Однако он это сделал, потому что любил ее, потому что хотел доверять ей, успокоить ее. Он пытался сказать себе, что ее крайнее отвращение объясняется только тем, что она слышала ужасные истории о том, «кто он». (Он даже в мыслях избегал того отвратительного слова, которое не давало ей покоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49