Другой такой на свете нет ,
В ней жизнь моя и радость !
Мари вспомнила Тиарнана в его зеленом охотничьем костюме, каким она видела его той весной, когда он так уверенно вел ее сквозь шепчущую тьму леса. Она вспомнила, как он стоял в главном зале в Ренне, с серьезной радостью глядя в лицо своей невесты.
С деревьев падает листва ,
Блестит мороз на росах...
Внезапно Мари заметила, что плачет. Листья снова вернутся в лес, а Тиарнан ушел – и новая весна земли не повторит и не вернет того, что потеряла она. Мари наклонилась вперед и, облегчая свою боль, прошептала молитву об усопших.
На дорожке захрустел гравий, она подняла голову и увидела подошедшего к ней Тьера. Она поспешно вытерла глаза.
Тьер постарался посмотреть на Мари критическим взглядом – она была закутана в бесформенный серый плащ, подбитый кроличьим мехом, скорчилась на скамейке, нос и щеки у нее покраснели от холода, а глаза– от слез. Но ничего не помогало. Его сердце замечало мельчайшие детали: то, как рука в узком рукаве изящно опирается на скамью, ясный, спокойный взгляд прекрасных глаз, обратившихся к нему, – и не оставалось равнодушным. В последнее время оно стало чересчур чувствительным. Ему придется что-нибудь предпринять.
– Ты плачешь о Тиарнане? – спросил он, усаживаясь на скамейку рядом с Мари.
Отпираться не было смысла. Мари кивнула.
– Я имею право о нем горевать, – попыталась она оправдаться. – Он спас меня от Эона из Монконтура.
Тьер поскреб ногой по гравию. Он был в зале, когда там появилась Элин, но ушел, когда Ален начал петь ей песнь о любви. Ему неприятно было лихорадочное побуждение кузена из-за молодой вдовы, и он жалел, что Ален настолько откровенно демонстрирует свои надежды. И ему было противно то, как Элин поощряла своего прежнего возлюбленного. Конечно, Тьер и сам надеялся на то, что теперь Ален сможет жениться на женщине, которую он обожал, но это было слишком скоро, слишком грубо. Возможно, Ален был прав и Элин всегда тайно предпочитала его, а Тиарнана выбрала только ради Таленсака. Но так жадно прислушиваться к мужчине, которого она желает, когда она только что получила желанную землю в результате трагедии, – Тьеру казалось, что это оскорбляет память об умершем. Вот Мари, у которой причин гораздо меньше, слезами воздает должное памяти Тиарнана. Тьер снова посмотрел на ее покрасневшие глаза и вздохнул. Драгоценная лебедка Алена не могла сравниться с этой девушкой!
– А если бы это я тебя спас, – сказал он Мари, – ты бы передумала и дала мне согласие? Может, мне нанять отряд головорезов и приказать им увезти тебя куда-то и угрожать, пока я не явлюсь на помощь?
К этому моменту она уже овладела собой и смогла ответить ему с напускным испугом:
– Только не настоящих головорезов, пожалуйста! Почему бы тебе не нанять крестьян из поместья твоего дяди и не заставить одеться похуже? Да, и найди иноходца для перевозки. Я предпочла бы, чтобы меня увезли с удобством!
– Думаю, это получится неубедительно. Могу представить себе, как Поль из нашей деревни изображает разбойника: «Тогда я вас придушу, с вашего поззоления, госпожа моя. Ой, поосторожнее с коняшкой, поосторожнее! Он обошёлся господину в пятнадцать марок!»
Мари рассмеялась своим нежным журчащим смехом, от которого Тьеру неизменно хотелось расплыться в улыбке.
– Но с настоящими разбойниками это тоже не получится, – сказала она.
– Так я и боялся, – отозвался он, перестав улыбаться. – В чем был секрет Тиарнана? Мне всегда казалось, что если бы он захотел, то смог бы взять твой замок штурмом.
Секунду Мари изумленно взирала на него. Обычно Тьер был очень чутким и не допускал, чтобы его шутки бередили реальные раны. Однако он смотрел на нее непривычно серьезно.
– Не знаю, – призналась она в ответ на его серьезность. – Но даже если бы он был свободен и попросил меня выйти за него и я бы сказала «да» – даже тогда это было бы неправильно. Чтобы принять его предложение, мне пришлось бы предать моего отца.
– Твой отец, насколько я слышал, с самого твоего рождения ни минуты не думал о твоем счастье. Он даже не потрудился выдать тебя замуж, прежде чем отправиться в крестовый поход. Он отправил тебя в монастырь, но не дал разрешения принять обеты, на тот случай если позже ему понадобится предложить тебя в качестве добавки при договоре о каком-нибудь союзе. Сюзерен твоего отца, Роберт, – клятвопреступник, насильник и богохульник, ничем не лучше разбойника. Нет, даже хуже. Что они оба сделали, чтобы заслужить твою верность?
Мари была задета. Она посмотрела на Тьера с гордо поднятой головой – этот взгляд неизменно заставлял его неуместно чувствительное сердце сжиматься.
– Весь мир знает, что мой отец – храбрый и благородный рыцарь! – гневно заявила она. – И потом, люди не обязаны заслуживать преданность, чтобы ее получить. Если герцог Хоэл выполняет свои обязанности по отношению к тебе, тогда ты обязан быть его вассалом, заботится он о твоем счастье или нет. Я не могу просто нарушить верность, в которой рождена. И было бы глупо брать на себя одновременно противоречащие друг другу обязательства.
– Ты действительно не собираешься выйти замуж ни за кого из нас? – серьезно спросил Тьер.
Мари встретилась с его взглядом и увидела, что он печален.
– Да, – подтвердила она ровным голосом, и ее гнев угас. – Я это говорила с самого начала.
– Им следовало бы вырезать твои изображения над дверями монастырей, – сказал Тьер. – Как аллегорию торжества добродетели и чести над любовью. А меня могут запечатлеть в качестве одного из погибших бедняг, раздавленных твоей колесницей.
Слова были шутливыми, но произносил он их с горечью.
– Ой, Тьер! – воскликнула Мари с глубокой нежностью. – Ты прекрасно знаешь, что мы с тобой и весь двор этим летом вели чудесную игру в любовь! И нам всем это нравилось. Ты не хочешь убедить меня в том, что ты собираешься умереть с разбитым сердцем, потому что вдруг оценил серьезность моих слов. Ты как-то сам сказал мне, что мы можем обходиться теми крохами счастья, какие нам достаются.
Тьер поймал ее руку. У нее были маленькие мягкие ручки, как у ребенка, – по ним невозможно было угадать, что в ней таится такая сила. Он провел большим пальцем по ее указательному, который она всегда прикусывала, когда волновалась.
– Наверное, я мог бы быть с тобой очень счастлив, – сказал он, – даже если бы у тебя не было Шаландри.
А потом он заключил ее в объятия – со всем ее бесформенным плащом, неловкими локтями и изумленным лицом – и поцеловал.
Когда Тьер разжал руки, Мари боком привалилась к скамье и воззрилась на него, краснея и задыхаясь. Все еще ощущая ее губы, Тьер ухмыльнулся.
– Мне смертельно хотелось это сделать с той минуты, как мы догнали тебя на дороге в Бонн-Фонтейн, – сообщил он ей. – Не тревожься: я больше не буду. Но один раз я должен был тебя поцеловать. Моя милая неуловимая олешка, я бросаю охоту. Мое сердце слишком увлечено, так что она больше не доставляет удовольствия. Раз я не могу надеяться тебя завоевать, мне нужно отступиться. Но позволь сказать вот что: раз ты потеряла одного защитника, я стану гарантом того, что тебя не принудят к браку. Конечно, герцог не хочет ни к чему тебя принуждать, а если бы и хотел, то герцогиня ему не позволила бы, но кое-кто из его рыцарей настаивает, чтобы он гарантировал принадлежность Шаландри к герцогству. А если у тебя при дворе появится защитник, у герцога будет удобный предлог ничего не предпринимать.
Мари покраснела еще сильнее.
– Спасибо тебе, Тьер, – прошептала она, стараясь, чтобы голос у нее не дрогнул.
– Учти, когда речь идет о поединках, мне с Тиарнаном не сравниться, – проговорил он с прежней шутливостью. – Но как предлог для герцога я сгожусь. – Он снова ухмыльнулся. – На самом деле даже лучше, чем Тиарнан. Ведь сильнее всего на герцога давит мой дядя, Жюль.
Он встал.
– Тьер... – тихо проговорила она. – Мне кажется, что я тоже была бы с тобой очень счастлива. Если бы я могла выйти замуж за кого-то из придворных рыцарей, то это был бы ты. Я уже давно так решила.
Он не сразу понял, что она ему сказала, а потом склонился над ней, опираясь одной рукой о беседку, увитую розами.
– Правда? Значит, я сглупил, когда сейчас от тебя отступился?
– Нет. Я ни за кого не выхожу. Мы это уже решили. Но ты нравишься мне больше всех. – Она заглянула в его привычно уродливое лицо и внезапно ощутила волну счастья, просто потому, что он был тем, кем был, и что они нравились друг другу. – И поцелуй мне тоже понравился, – призналась она.
– Я готов подарить тебе еще один, – отозвался он, улыбаясь еще шире и наклоняясь ниже.
– Нет-нет! По правде говоря... – Она вдруг обняла его за шею и крепко расцеловала. – Вот! Я вернула тебе твой поцелуй. Теперь мы квиты. И давай на этом остановимся.
– Наверное, – сказал он, продолжая смотреть на нее с улыбкой, – это тоже счастье.
Глава 9
В ноябре при дворе было меньше народа, чем в июне, но если кроватей теперь и было достаточно, то одеял по-прежнему не хватало, и герцогиня заранее решила, что Мари и Элин опять разделят постель. Мари заметила, что Элин такая перспектива не обрадовала, и тихо сказала герцогине, что, как ей кажется, вдова предпочла бы остаться одна. Было заметно, что за последние несколько месяцев Элин много страдала. Прежде она была стройной – теперь же стала худой. Глаза у нее глубоко запали, взгляд стал беспокойным и никогда подолгу не задерживался на лице человека, с которым она разговаривала. Прежнюю счастливую и открытую порывистость сменила мрачная раздражительность. И все же она казалась прекрасной. Черное удивительно шло к ее светлой коже и волосам.
– Ну конечно! – виновато воскликнула Авуаз. – Само пребывание здесь пробудило в тебе болезненные воспоминания, милочка. Я уверена, что ты предпочтешь побыть в одиночестве. Надо подумать... Наверное, на конюшне найдется достаточно одеял. Конечно, это конские попоны, но совершенно чистые и годные для спанья. Если мы уложим тебя...
– Полно! – ответила Элин раздраженно, что было бы непростительно в разговоре с герцогиней, не будь она молодой вдовой, оплакивающей мужа. – Я лягу с Мари.
– Я вполне счастлива делить с вами постель, леди Элин, – сказала Мари, – но если вы предпочтете остаться одна, то так и скажите.
Тут Элин изобразила бледную улыбку.
– Я бы предпочла не оставаться одна, леди Мари. Но спасибо вам.
Когда они оказались этой ночью в постели, то, лежа рядом с Элин в холодной темноте под грудой одеял, Мари наконец нашла в себе силы прошептать:
– Я очень соболезную вам, леди Элин.
Элин долго молчала. Во мраке рядом с Мари слышно было ее дыхание, частое и неглубокое.
– Вы помните, когда я в последний раз была при дворе, – отозвалась она после паузы, – вы пожелали мне много лет радостного узнавания того множества вещей, которых Тиарнан мне о себе не рассказывал?
– Да. Мне очень жаль, что вам так и не довелось их узнать. Элин покачала головой – Мари не столько увидела, сколько ощутила это движение.
– Нет. Одну вещь я узнала, и она не принесла мне никакой радости. Хорошо, что мне не довелось узнать еще что-то.
Онемезшая от изумления, Мари замерла.
– Я больше ничего не стану об этом говорить, – добавила Элин. – Его больше нет. Я не стану говорить дурно об умерших. Но мой брак с ним был моей величайшей ошибкой, и я рада, что избавилась от него.
– Я... я не могу поверить, – пролепетала Мари. – Что бы вы ни узнали, это не могло...
– Вы о нем высокого мнения, потому что он спас вас от Эона из Монконтура, – раздраженно сказала Элин. – Вы его не знали. Он был худшим чудовищем, чем тот грабитель.
Мари прикусила губу, стараясь не издать ни звука. Все слова, приходившие ей в голову, казались неуместными. Она действительно не знала Тиарнана. Возможно, он и правда был чудовищем в своей личной жизни и имел пристрастие к какому-нибудь извращению. Но ее сердце и разум отказывались в это верить.
– Я буду молиться за вас, – наконец очень серьезно проговорила Мари. – За вас и за душу вашего мужа.
– Спасибо, – отозвалась Элин, уже успокаиваясь. – Я буду рада вашим молитвам, Мари.
В результате Мари молилась почти всю ночь, не желая поверить в услышанное. Она смирилась с женитьбой Тиарнана и перенесла его смерть, но она не могла принять разрушения своей веры в него: если бы она это сделала, она разрушила бы часть своей души.
Под самое утро она, утомленная, провалилась в дремоту. А проснувшись, обнаружила, что проспала: Элин уже встала. Мари медленно села, перекрестилась, прочла еще одну молитву об умерших и тяжело поднялась, чтобы встретить нежеланный день.
Было воскресенье. После мессы в замковом храме Хоэл принимал подданных. Зал Плоэрмеля, больше, чем в Ренне, оказался и более светлым. Деревянные стены изнутри были оштукатурены и побелены, а глиняный пол устлан камышом, желтым в это мрачное время. Дым от очага в центре зала голубым столбом поднимался к высокому потолку, а белый зимний свет косыми лучами падал сквозь узкие окна, полосами ложась на дубовые столы, покрывая бликами доспехи, богатые синие и алые ткани и отделку из меха и золотого шитья.
Герцог уселся в свое кресло в центре помоста, стол отодвинули в сторону, и Элин официально предстала перед ним как наследница поместья Таленсак. Ее черный траур резко выделялся на фоне ярких одежд вокруг нее. На алом кожаном поводке она вела ищейку Мирри.
Поскольку Тиарнана объявили мертвым, ленное поместье Таленсак возвращалось под контроль Хоэла, а Элин, как вдова герцогского вассала, становилась его подопечной. То, что Хоэл позволил ей принести ему присягу и получить в свое управление поместье, было знаком исключительного расположения, которое герцог питал к ее мужу. Элин с огорчением понимала, что это решение было принято для того, чтобы исключить ее из числа богатых наследниц, находящихся под опекой Хоэла, и предоставить ей свободу долгое время оплакивать Тиарнана. Хоэл будет недоволен, когда она попросит у него разрешения сразу же снова выйти замуж. Она знала, что весь двор сочтет это недопустимой поспешностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49