В конце – концов, я приноровился – стал делать вид, что болен простудой, перед самым переездом. Мы оставались в городе… передать не могу, как меня это радовало.
И лишь позже, много лет спустя я узнал, что до нас, в этом доме жил старик – он был нелюдим, сумрачен и редко покидал свое убежище. В селе его не любили и побаивались.
Говорили, была у старика дочь. Совсем давно, лишь самые старожилы ее и помнят. Обычная девчушка, мать ее умерла вот она и жила с отцом. Добрая, хозяйственная – будущая первая невеста на селе. Вот только не пришлось ей повзрослеть. Война разразилась, и в дом их угодила бомба зажигательная. Дом, понятно, дотла сгорел – одни головешки остались. Живых, естественно уже и не искали – какие уж тут живые. А два месяца спустя, шел один деревенский мимо пожарища и слышит – вроде плач какой-то. Он кинулся, руками доски разгреб – видит, дверь в погреб. Он ее отвалил, а там отец – запаршивевший, но живой, лежит стонет.
Отправили в больницу, спасли. Там, про дочь спрашивали – говорит, не знаю, где она, в погребе был, когда бомба упала. А трупов-то в развалинах нет как нет! Ни костей обгорелых, ничего! И главное – погреб был пустой абсолютно. Мужик этот никак на своем жиру эти два месяца просидеть не мог. Помер бы с голодухи, а вот если не один он был…
Короче, так и остался бобылем жить. А к старости забрала его тоска, да и повесился он. В этом самом доме. Так вот.
– И что, – спросил Якутин, – с домом-то?
– А ничего, продали его и дело с концом, – произнес Поляков и замолчал.
Настали тишина. Каждый думал о своем. Дом содрогался под порывами ветра, стучала черепица на крыше, позвякивали стекла, да выл и ярился неумолчный ветер в лабиринтах старых печных труб.
– Значит, не стало девчушки… – медленно произнес Андрей Якутин спустя какое-то время, – жалко. Но странно, что в доме поселился не ее дух, а призрак ее отца. А может быть, их там было двое и ночами они выходили на прогулку на задний двор, она собирала цветы, а он шагал по негнущейся под ногами траве и смотрел на звезды? Или махал улетающим в небо духам сгоревших поленьев? Быть может…
– Ну-ка тихо!!! – крикнул каннибал, – Тихо вы!
– Что? – нервно вопросил максим и обернулся на дверь. Там была пустота.
Мороз прошел у присутствующих по коже. В тот момент, когда Якутин начал говорить свою последнюю фразу к его речи примешался некий новый звук, достаточной тихий, чтобы слова его заглушили. Но он был, и это не было трубами.
Две секунды собравшиеся у стола широко раскрытыми глазами смотрели друг на друга, а потом как один вздрогнули, когда в ночи четкой раздался тонкий переливчатый вскрик.
Страх быстро перерос в затаенную подспудную панику, когда звук стал нарастать, меняя тональность – четкий, тоненький, он был больше всего похож на плач очень маленького существа, у которого уже не осталось сил громко кричать. В темноте пустого дома это стенание навевало жуть. Люди застыли на месте с ужасом слушая потустороннюю мелодию, и у каждого в глазах застыл один единственный вопрос – что, что это может быть?! Бытовые объяснения приходили голову, но не одно из них не могло объяснить источник звука.
Начавший мелко вздрагивать Максим Крохин живо припомнил лабиринты гробницы. Но тут было хуже, много хуже. Каннибал вскинул ножи – руки его подрагивали.
Неожиданно Якутин рассмеялся, заставив остальных вздрогнуть:
– С духами можно говорить, – сказал он, – только они не отвечают. Узнаете мелодию? «If you go away». Он всегда любил эту романтическую чушь…
– Мобильник, как я не догадался! – неестественно громко сказал каннибал и хлопнул себя кулаками по бокам.
– Ну знаете, так и поседеть недолго, – произнес Поляков и нервно усмехнулся, – я чуть с ума не сошел, пытаясь понять, что это звучит.
– Пашке кто-то звонит. Если учесть, сколько времени прошло с момента его гибели, Павлику должно быть приятно, что кто-то о нем еще помнит, – Якутин внимательно слушал переливы звонка. Отыграв еще партию телефон смолк – мелодичный плач перестал нарушать тишину.
– Да брось, – сказал каннибал, – ему не приятно и не обидно. И его тут нет – он весь до кусочка у меня вот здесь – и он похлопал себя по животу.
– Не скажи, – Якутин вздохнул, – он тут, я уверен. Он погиб такой нехорошей смертью, что просто не мог не превратиться в призрака. Чувство вины и незаконченные дела на земле – это что… Гораздо хуже, когда человек гибнет какой ни будь гнусной, насильственной смертью. Зачастую – гибнет долго, изливая в тонкие пространства свою боль, свой страх и отчаяние. Этим он образует некий барьер, который не дает ему уйти за порог. Настает миг, и он умирает, а после смерти превращается в беспокойного духа.
Погибнув таким образом, дух уносит в тонкие сферы всю свою боль и она уже остается с ним навсегда. Он терзается ею, терзается всеми чувствами, которые испытывал незадолго до конца. Эта боль, как зацикленная пластинка – он уходит с ней в вечность. Но дело не только в этом. Нехорошо… не правильно умерев, такой человек, будь он даже добрым и отзывчивым при жизни, он… меняется, становится не такой как прежде. Телесная смерть навсегда впечатывается в его сознание, она крушит и ломает разум, сминает волю. Не остается ничего от него прежнего – теперь это тварь, не рассуждающий сгусток темной злобы, которая испытывает лишь ярость и страдания, которые только усиливают злость.
Эта тварь, беспокойный дух хочет только одного – отомстить, найти своего убийцу и отправить его во тьму. И горе тем, кто встал между ними. Зачастую, этот призрак не может покинуть место своей гибели и, не имея возможности, найти убийцу мстит тем, кто имел несчастье оказаться рядом. Тварь не устает, ее активность возрастает ночью, и она не оставит вас в покое, пока вы не сразитесь с ней, либо не исполните ее волю.
И так получается, что чем добрее, чем чище был при жизни человек, тем более черная тварь из него получается. Особенно дети – с ними получается хуже всего. То, что остается после трагической гибели ребенка, все еще хочет играть, но это уже другие игры. Понимаете? Внешняя сторона детского быта – игрушки, фантазии, капризы, остаются, но то что стоит за ними уже давно потеряло всякий человеческий облик. Растоптанное детство – атмосфера неслучившихся надежд, прерванной и уже никогда не возобновленной игры…
Выл, ярился за стенами ветер, круглую застывшую луну стало заносить рваными лохмами облаков – свет ее моргал, высвечивал затемненные углы комнаты, да ветки старых деревьев без листьев аккуратно, пугливо постукивали в стены. Под полом что-то заскреблось, как будто целый выводок мышей пытался штурмом взять толстые доски пола, да раздался вновь тягучий ритм – как очень дальний барабанный бой невидимой армии, вечно идущий в неслучившийся бой.
– Разгулялась погода, – сказал Поляков, – а ведь вроде апрель на дворе, или… май?
– Неважно, здесь всегда тридцатое октября, – произнес печально Якутин, – Ветер и печные трубы дают нам сегодня концерт – октябрьская симфония для печных заслонок и задающего ритм бойлера. Слышите, как они отбивает такт?
– А ведь у меня тоже было… – вставил каннибал.
– Что, дети? – Поляков, поежился. Хотелось ему вскочить и побежать сейчас прочь, но там, за дверью была тьма, а значит бежать было некуда.
– Нет, животные… – сказал каннибал.
– А, бывает, – Якутин кивнул, – духи животных, что обитают, чаще всего в скотомогильниках, привязываются к неосторожным путникам по ночам. Или собаки и кошки, что возвращаются к любимым когда-то хозяевам, чтобы увести их за собой… А что было у тебя?
– У меня… – каннибал опустил взор, – у меня была черная курица… Но не та, нет. В общем-то, она была белой, до того как издохла. Ну, обычная несушка – жила у нас во дворе, вместе с десятком других. А мне всегда было интересно, какова на вкус ее кровь – мне всегда подавали кур жаренными, хотя я и просил их держать в духовке как можно меньше. Я всегда был сыроедом, как вы понимаете. Мне было одиннадцать лет, когда я решился. Почему именно эта курица? Ну, она имела два черных пятна на крыльях – мне всегда казалось что она особенная, не такая как все. Выждав, когда дома никого не было, я поймал ее и, зажав в столярных тисках отца, отпилил ей голову ржавой ножовкой.
Как можно медленнее, чтобы понять насколько долго она сможет прожить. Она протянула целых пятнадцать минут – и из белой превратилась в красную. Мне понравилось. Да. Но больше я так никогда не делал, потому что курица пришла ко мне ночью и она была черной как смоль, даже ее клюв, даже глаза и глотка. Она укоряла меня за то, что я отнял у нее жизнь и хотела выклевать мне глаза. Я спросил, что ей от меня надо и она сказала, чтобы я впустил ее в свою голову.
– И ты впустил? – холодно спросил Якутин.
– Да, а что мне оставалось делать? Курица осталась со мной и отныне диктовала свои условия что делать и как. А хотела она одного – чужой крови, как можно больше. Так она и жила со мной долгое время. Если честно, она до сих пор приходит.
– То есть, как приходит? – переспросил Поляков, – курица, но ты же ее убил… Ты ее видишь как-то?
– Просто чувствую, что она рядом – смоляная несушка с агатовыми глазами, пропитавшаяся кровью настолько, что стала черной, – охотно объяснил каннибал и испуганно замолк.
Потому что в этот момент, где-то неподалеку отчетливо хлопнула дверца. Возникал небольшая, пропитанная страхом пауза, и дверца хлопнула вновь. Громко, с силой, каждый удар сопровождался тихим резиновым чмоканьем.
– Холодильник… – дрогнувшим голосом сказал Якутин, – это же холодильник на кухне.
– Но почему… – вымолвил Поляков.
– Он там хранил Пашку, когда от того оставалось так мало, чтобы поместиться в холодильник.
Дверца хлопнула. Рядом, совсем рядом.
– Не пугай ты!! – рявкнул каннибал, – я пойду посмотрю!
– Нет! – испуганно выкрикнули Поляков и Максим одновременно, – не ходи!
Дверца грохнула – звук был резкий и действующий на нервы.
– Напугались?! – крикнул каннибал зло, – историй наслушались и в штаны напустили? Я сказал, что иду! Посмотрим, что стоит это взбунтовавшееся мясо против двух моих ножей.
И резко поднявшись, он решительно зашагал к дверям, держа ножи наизготовку. Остальные провожали его взглядами, пока каннибал не исчез в темноте за дверным проемом. Как только шаги его отдалились, Поляков повернулся к Якутину:
– Все, он ушел. Самое время сейчас сбежать! Долго он тебя держит так, этот псих?!
Якутин мрачно улыбнулся и позвенел наручниками:
– Я бы сбежал с вами, ребята, но мои оковы не отпустят меня никуда кроме как в мир теней. Кроме того, куда бежать – тут ведь и вправду полно призраков…
– Какие призраки! – яростно сказал Поляков, – их тут нет, это все штучки этого проклятого места, оно как-то использует наши чувства, отражает как кривое зеркало… ох, кажется он дошел.
Дверца хлопнула последний раз и настала тишина. Где-то там, во тьме каннибал встретился с источником звука.
Собравшиеся неотрывно смотрели на дверь – почтальон и Максим, испуганно, Андрей Якутин устало и тоскливо. За дверью раздались шаги – кто-то тяжело ступал, вызывая протестующий скрип старых половиц. Звук шагов нарастал и непереносимо жуткое мгновение спустя хлопнула дверь и из мрака возник каннибал. Он был бледен как смерть и тяжело дышал.
– Что?! – испуганно вскрикнул Поляков, – ЧТО ТАМ БЫЛО?!
– Я видел клоуна, – мертвым голосом произнес каннибал, – Он смеялся и звал меня к себе в темноту.
– А Пашки там не было? – спросил Якутин.
– Нет, только клоун, – каннибал со стоном опустился у столика, – но я к нему не пошел, мне стало страшно…
– Но Павлик тоже здесь, – отрешенно заметил Андрей Якутин, – он нас внимательно слушает уже долго время.
– ЕГО НЕТ!! – взвизгнул каннибал, – ОН УМЕР!!! Я СЪЕЛ ЕГО!! ПЕРЕЖЕВАЛ СОБСТВЕННЫМИ ЗУБАМИ!!! – он ударил по столику ножом, глубоко вогнав сталь в полированное дерево, – и потом, я же сказал, мои жертвы испытывают блаженство, когда я их поедаю. Павлик умер счастливым!
– А давай спросим у него самого, – все так же спокойно произнес Андрей, – давай вызовем его дух.
– Ну может быть не будем экспериментировать… – взмолился Поляков, но Якутин устремил на него тусклый взор и Константин осекся – заключенный явно выходил на финишную прямую. Он и сам сейчас походил на духа – печальное усталое привидение, что и в посмертии осталось на цепи – щеки его бледнели, скулы заострялись.
– А вызови! – со злобным азартом крикнул каннибал, – вызови эту тварь и пусть она ответит перед нами лицом к лицу!
Максим смотрел умоляюще. «Не надо» – говорил его взгляд. Поляков глядел в пол, губы сжаты – он не верил во все это, он знал, что это сон и все равно боялся. Якутин жестко улыбнулся – он сверлил каннибала взглядом, в котором начал разгораться странный огонь.
– Ты сказал, – произнес прикованный, – мы вызовем дух и он скажет нам все. Только это будет опасно… как все такие сеансы.
– Я готов, – сказал каннибал и выдернул нож из столешницы.
– Хорошо, – произнес Якутин, – оставь ножи, мой сыроедящий друг, и возьмитесь за руки…
Каннибал протянул руку и Поляков с содроганием взял холодную жесткую ладонь в свою.
Другой рукой он держал пятерню Максима, а тот, в свою очередь, цеплялся за свободную руку Якутина.
– Руки на стол… – жестко скомандовал тот, – ладонями кверху… мне нужно что ни будь блестящее… ключи от наручников подойдут.
Каннибал выложил ключи на середину стекла и устремил на Якутина внимательный взгляд.
Тот смотрел прямо на ключи.
– Начинаем, – сказал он, – сконцентрируйтесь… – Якутин на миг прикрыл глаза, вслушиваясь в некие непостижимые дали, а когда открыл, стали видны только одни белки, отчего вздрогнули все трое участников, – Духи… – слово слетело с языка как мертвый осенний лист, как шелест дождя, где каждой капле предстоит разбиться о твердь, как ветер, что кружит холодную снежную взвесь, – Духи придите к нам… вы слышите меня… я взываю, я открываюсь… духи вы слышите меня… слышите меня… слышите?!
Стол ощутимо вздрогнул, звякнули ключи, ножи от сотрясения скрестили лезвия с холодным металлическим звуком, снаружи ветер с удвоенной яростью бросился на холодную стеклянную броню окон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80