Прежде чем небо на востоке побледнело, ельник сменился липами, а липы и ясени вывели к широкой реке. Верно, была это Чара, во всяком случае, если всадницы не сбились с пути. Под копытами гулко загудел деревянный настил моста: за перилами показались заросли ивняка, белая полоса песчаной косы, черные резвые волны в белых кудряшках пены. Ветреной была эта ночь, и она нравилась, очень нравилась Нелли.
Волны сменились крутым склоном, деревянный настил – белесой пыльной дорогою. Дорога увела в скучные поля. На холодном малиновом зареве выступил крест колокольни. Нелли вспомнила, как кто-то из соседей рассказывал родителям, как в Европе, стоя рядом с одной деревенской церковью, можно разглядеть церковный шпиль деревни справа и церковный шпиль деревни слева. Экая теснота!
Мычали коровы: деревня просыпалась. Простоволосая девочка лет шести, в одной рубашке, гнавшая гусей за околицу, застыла с хворостиной в руках и уставилась на проезжающих.
За деревней раскинулись некошеные, окутанные золотистым туманом луга. В их благоухании висела далекая и звонкая металлическая дрожь. Обогнув холмик с тремя маленькими березами, девочки увидели ровную цепочку косцов, явившуюся подвижною границей меж гладкой и лохматой частями луга.
– Бог в помощь! – крикнула с коня Нелли, невольно подражая Кирилле Ивановичу.
– Благодарствуйте! – дружно отозвались мужики.
Девочки миновали два голых луга, полосатых от грядок скошенной травы. На третьем лугу сено было уже собрано в копенки и даже сложено в один высокий стог.
– У-фф! Вот уж где отдохнем! – Катя свернула с дороги.
– В стогу?
– Милое дело в сене-то спать! – Катя спешилась. – Ох, ноги гудят!
За нею спрыгнула и Нелли. Ноги не просто гудели: их словно вообще не было. Нелли не чувствовала собственных шагов по скошенной траве. Но ступали эти бесплотные ноги как-то не так и не туда.
Покуда Нелли, выписывая ногами мыслете, кое-как брела к стогу, Катя, приняв у нее повод, вела под уздцы лошадей. Нелли опустилась на землю, вытянула ноги, блаженно ощутив за спиной пахучие колющиеся стебли. Черная шляпа-треуголка съехала ей на нос. Поправить рука уже не поднималась, да и не было надобности – закрывались глаза.
– Теперь уж можно не спешить так-то, – приговаривала Катя, бесстрашно наклоняясь с путами к копытам. – Далеко мы от дому, так-то далеко. Никто нас здесь не знает. Расседлаю, да постелем попоны внутри стога, ох и поспим.
– По очереди будем спать? – выговорила Нелли, не открывая глаз.
– Да вот еще! Кого среди бела дня караулить?
– А лошади?
– Далеко не уйдут, я их спутала… Спутал… Сена пощиплют, попьют из ручейка…
– А не сведут?
– Дважды-то за день тех же коней? – Катя расхохоталась. – На миру чужое добро спокойно лежит, а кому сюда прийти, кроме косцов?
С этими словами Катя запихнула попоны в узкую щель стога, протиснулась следом и закопошилась внутри.
– Слушай, а в стогу змей нету?
– Змеи везде есть, – Катя высунула голову из щели. – Только я же попоны кладу, змея от конского пота как от огня бежит!
– Правда? Я, по-моему, с головы до ног им вся пахну… Весь…
– Ну так. А седла под голову, – Катя наклонилась над расстегнутыми арчимаками. – Эх, печенья-то все Парашке достались!
– А ведь верно! И курица у нее в свертках… Похоже, и нам сено жевать. Ну да неважно, я есть не хочу, а ты?
– Да уж поел бы, хотя поспать впрямь важнее. После разберемся. – Катя запихнула в стог второе седло. – Ты полезай!
В стогу оказалось не так уж темно. Травяной дух был здесь густ до того, что кружил голову. Нелли со вздохом растянулась на войлоке.
– Буду спать в сапогах, как шведский Карл. Здорово!
– Какой такой Карла?
– Которого Государь Петр Великий побил. Он все хвастался, что солдатских сапог не снимает.
– Чем только побитый не хвастает. – Катя свернулась клубочком. – Ох хорошо мужское-то платье… Век бы носила.
Катя уснула мгновенно. Дремота же, объявшая Нелли, никак не переходила в сон. Быть может, из-за того, что все мышцы ее гудели от долгой скачки. Ноги теперь чувствовались, но очень болели. Ныли плечи, тянула поясница. Глаза то закрывались, то, независимо от Нелли, раскрывались вновь. Взгляд скользил в сумраке травяного шатра, останавливался на светлом треугольнике входа, слеп, вновь приглядывался к жердинам, удерживающим сено, к арчимакам, сложенным Катей в ногах, различал фигуру человека, присевшего на корточки рядом с арчимаками.
Человек этот смотрел на Нелли, и глаза его были странного, желтого, как янтарь, цвета, при этом словно бы подсвечивались сами, как у кошки. На бледном лице его, красивом, но словно бы женственном, слишком узком и изящном чертами, сидела черная бархатная мушка, пристроенная на высокой скуле под правым глазом. Незнакомец не был стар, поскольку высокий лоб его был гладок и чист, а бледные щеки упруги, но отчего-то не казался молодым. Наряден он был чрезвычайно. На голове его красовался парик цвета бледной соломы, и, в тон парику, шея и руки тонули в соломенной пене пышнейших блондов. Руки тоже были красивы – узкие, с длинными и тонкими, очень длинными и тонкими пальцами. В руках незнакомец держал потрепанную колоду карт в зеленой рубашке, посередь которой, в овале арабесок, извивалась вокруг ствола яблони змея с головою и бюстом женщины.
– В экую нору забились, не разогнешься, – незнакомец улыбнулся Нелли, показав мелкие жемчужные зубы. Затем устроился поудобнее, согнув одну ногу в колене и мальчишеским движением оперев на нее подбородок. Ближе всего Нелли видела обхватившие колено руки с картами в длинных пальцах.
– Кто ты? – недовольно спросила Нелли.
– Неужто не признаешь? Хочешь сыграть со мною в мои карты, а не знаешь, кто я? – Незнакомец дружелюбно рассмеялся.
– Ты – Венедиктов. Но я вовсе не хочу играть с тобой в твои карты. Я только хочу тебя обокрасть.
– Так это и значит, что ты садишься играть в мои карты. – Пальцы собеседника все тасовали колоду. – Вслед за старшим братом идет младший, не так ли? Вслед за Орестом – Роман? Я покуда пасую, а ты ходишь. Пусть так, но жди моего хода, Сабуров-маленький, ты вить не знаешь, когда он последует…
– Я тебя не боюсь!
– Да разве я тебя пугаю?
– Твои карты мечены? Ты обманщик, теперь я наверное знаю, ты обманщик!!
– Ты чего кричишь-то? Спи! – Катя трясла Нелли за плечо.
– Он ушел?! Где он?
– Да привиделось тебе, никого нету… – Катя вновь уткнулась в седло, словно оно было мягчайшей подушкой.
Веки Нелли наконец смежились, и она заснула.

Глава XII

Корзиночка с масляными печеньями, ягодными и ореховыми пирожками, дичью, ветчиной и прочей снедью вправду досталась Параше. Весь день, тот, что Нелли с Катей пережидали в сторожке, Параша разворачивала одну льняную салфеточку за другой, печалясь, что подруги сидят в лесу голодом. Попыталась она было попотчевать и Фавушку, но тот сердито отмахнулся от барских лакомств.
К ночи они остановились у постоялого двора, того самого, что Нелли с Катей миновали поздней на полном скаку. Фавушка отправился спать в гостевую избу, а Параша, как положено благородной девице, устроилась в карете, собрав все подушки и завернувшись в Неллину тальму.
В седьмом часу утра они уже пустились в дорогу. Немного раньше полноводной Чары пути Параши и ее подруг разделились. С большой дороги на столицу Фавушка свернул берегом вверх по течению.
Несколько часов ехали они над широкой рекой, миновав два села, а когда река сделалась заметно уже, поворотили к небольшому городу. Сперва Параша увидела пять сизых куполов собора вдали, словно бы в чистом поле, затем в окне мелькнула станция, прилепившаяся к посадским огородам.
– Остановишь здесь, что ли? – крикнула в окошко Параша.
– Не ори, барыня нашлась, – сердито отозвался Фавушка, погоняя лошадей. – Хорошо ехать, так к ночи на месте будем. С другой-то стороны глянуть, так и спешить некуда. Враз княгиня глянет на тебя, так и скажет, хватать ее, негодяйку, да пороть, куда Алёну Кирилловну задевали? И кучер в сговоре. Небось ограбили да зарезали боярышню, вот и весь сказ.
– Вздор несешь, барышня сама скажет если что, по ее воле сделано.
– Сказать-то она скажет… Да только где ее теперь найдем, Алёну Кирилловну? Нас до того десять раз успеют насмерть засечь.
– Кто это насмерть засечет – монашки?
– Да уж пошлют за кем надобно, только глянут на тебя, враз пошлют… Ты в барской одеже что корова под седлом. Вот обман задумали, дитяти не обмануть…
Ворчанье Фавушки было слишком созвучно страхам Параши, чтобы девочка отнеслась к нему добродушно. Дале слушать девочка не стала, напустив на брата лютую икоту.
– Ты мне брось ведьмачить, окаянная! Ик… правда-то глаза колет?.. Ик… Остановлю да накостыляю тебе, ик… Если не прекратишь… ик…
– Поменьше каркай, так икаться меньше будет… А накостылять ты мне не можешь, я теперь Алёна Кирилловна, забыл? Что обещал, забыл?
– Да… ик… помню. Сказал, не выдам, значит – не выдам… ик… Сама гляди себя не выдай, дура.
– Не твоя печаль моих поросят качать. Ух ты, гляди!
Карета въехала уже в город. Таких чудес Параша отродясь не видывала. Во-первых, дома были почти все господские, и каменные и деревянные. Все на каменных фундаментах, штукатуренные или крашенные краской, все крытые гонтом или тесом, а некоторые так и жестью. Каждый дом красовался стекленными окошками. А высокие крылечки под навесами! А крашеные двери! И стояли все господские дома совершенно наподобие деревенских. Не то чтоб возвышаться каждому над прудом в конце аллеи, так теснились в ряд. По обеим сторонам улицы, словно черные избы. Чем ближе делался огромный собор, тем больше были господские дома. Перед выездом на площадь они стояли уже почти все в два жилья, причем в некоторых верхнее жилье было не меньше нижнего, что уж и вовсе странно. Четыре или три дома оказалось еще и с маленьким третьим жильем, оконца на два.
Не обращая внимания на то, что колеса как-то странно стучали, Параша почти высунулась в окошко. Сколько господ ходило по улицам! Пальцев на руках не достало бы перечесть солидных мужчин в сюртуках, дам в чепцах и даже шляпах, детей в башмаках…
– Фавушка, сколько ж тут господ! А где люди-то живут?
– Да тут не у всех люди есть. Разве так, кухарка да кучер.
– Вздор мелешь! Ты нарочно! Господа без людей не бывают!
– Куды, нешто это все настоящие господа… Мелочь, чинодрал… Который и пол сам себе метет, видали таких…
Фавушка, несомненно, мстил за икоту, а то и за волнения, но понять, куда подевались все дворовые от стольких хороших домов, вправду было сложно. И вели себя все странно, очень странно… В Сабурово иной раз, особенно на именины хозяина либо хозяйки, господ съезжалось не меньше. Но те держались друг дружки, что называлось, как помнила Параша, обществом. В городе же господа не обращали друг на друга ни малейшего внимания, разве что некоторые здоровались. Но словно бы каждый шел по своему делу. Чистая деревня! Может, город и есть деревня для господ, подумала Параша.
Между тем они выехали уже на площадь, и карету затрясло вовсе нещадно. Словно по камням. В самом деле по камням! Камнями уложена была целая площадь, да как ровно, один к одному. Да и главная улица, по которой они на площадь выехали, тоже была уложена камнями. А вдоль домов лежали деревянные доски, по которым ходили господа и иногда встречавшиеся все же люди. Прямо как в дому! А на такой улице, да на площади, колеса не увязнут даже в самое ненастье, в самую распутицу! Чисто в рай угодили!
– Слышь, Фавушка! Нешто все города такие красивые? Или все ж другие похуже будут?
– Чево ты тут красивого-то нашла? Нешто это город? Худенький городишко, в две абы три чистые улицы да одну площадь! Увидала б ты Санкт-Петербурх, небось ума б лишилась. А в таком мой барин, покойник, больше суток бы не стерпел скучать.
– Ну тебя совсем.
Доверять Фавушке было нельзя.
Карета, громыхая, пересекла уже меж тем площадь. Две дамы, что беседовали на углу, с большим интересом поглядели на карету и на саму Парашу.
– Ах, какое прелестное дитя! – воскликнула одна из дам. – Неужели ты едешь одна, душенька?
Параша нашла силы улыбнуться и приветливо кивнуть, как поступила бы Нелли. Ответить она побоялась и откинулась на подушки, подальше от окна. Сердце отчаянно колотилось. Некоторое время Параша не высовывалась, опасаясь, что кто-нибудь снова с нею заговорит. Не страшно, конечно, но одного раза покуда довольно. Когда же она выглянула в окно вновь, красивая часть города кончилась, и домишки, лучше деревенских, но и не барские, уже стояли вперевалку, отделенные друг от друга огородами и фруктовыми садами. Переменились и прохожие. Теперь они не походили ни на крестьян, ни на господ. Женщины щеголяли в будний день в козловых башмаках, но головы покрывали уже платками и шалями, а платья укрывали передниками. Не было у них и господской стати с проглоченным аршином. Но особенно удивили Парашу девки, верней, не девки и не барышни. С косами, но обутые, хотя у многих башмаки на босу ногу. Та в сарафане, а эта в платьи из ситчика, но барского кроя. Должно быть, это посадские, догадалась Параша.
Из-за очередных капустных грядок вынырнула смешная будка, выкрашенная в полоску. В ней стоял почтенного вида военный старичок с добродушным лицом. Что делал в будке, непонятно.
Наконец город со всеми его чудесами остался позади, а широкая дорога побежала на редкость скучной степной местностью. Глядеть в окно стало решительно не на что, все одно и то же: ровный тракт, голая даль.
Все еще дивясь обутым городским жителям, Параша с облегчением расстегнула и сняла собственные, то есть Неллины, туфельки. Ноги болели невыносимо. Придется привыкать.
Параша вздохнула и забилась в уютный мягкий уголок. Карета бежала ровно, не то что в городе. Прошло немало времени, прежде чем девочка заметила, что кто-то вольготно расселся на скамейке супротив.
Незнакомец был человеком молодым, а впрочем, кто его знает, во всяком случае, не старым. Глаза его в полумраке кареты светились желтоватым светом, ровно у кошки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83