– Завсегда тут под утро заработок сыщется… Надо бы больше с тебя взять, ночи нынче нехороши, да уж ладно, уговор дороже…
– Не такие уж волны и большие… – Нелли завораживал бег черных, с белыми гребешками, волн за мокрым бортом.
– Не в волнах дело… По-хорошему, лучше б еще пять дён по воде не ходить. Вишь, вроде как огонечки поверх скользят? Белесые…
– Отблески? Вижу.
– Куда там, отблески… Сколько после наводненья-то прошло? То-то и оно. До девятого дня над водой душеньки летают, ищут, где тело…
– Утопленники?
– Ну дак, думаешь, всех похоронили? Тела-то долго еще всплывать будут, но после девятого дня ничего, а нынче страшно… Люди сказывали, проплывешь слишком близко, такая тоска прикинется, хоть самому руки на себя накладывай… Тошно душенькам над водами носиться, ох, тошно…
Нелли тоже сделалось тошно. Страшные слуги Венедиктова, жалкий вид Индрикова, образ помешанного жениха Лидии, непонятное отсутствие Кати… И над всем этим – Венедиктов, насмешливый и желтоглазый, которого отчего-то трудно ненавидеть…
– Куда причаливать на Петровской-то?
– Правее, где синий домик.
Скромное обиталище вдовы, столь несхожее с хоромами Венедиктова, показалось в предутреннем тумане на редкость уютным. И одинокая свеча в окошке куда милее роскошных каскадов света, умноженного хрусталями. С какой, однако ж, радости Матрене бодрствовать в такой час? Нелли рывком вскочила на ноги: свеча горела в ее собственном окне!
– Да потише, сударик, так и опрокинуться недолго!
– Держи свой алтын! – Нелли соскочила на берег.
Не слишком приятная мысль задержала ее руку на колотушке: какое еще лицо будет у вдовы, когда она выйдет отворять в такой час дверь? Ну да не караулить же до свету на улице. Стук отчего-то получился довольно слабым. Вот странность! Не успел стихнуть робкий стук, а с другой стороны уже заклацали запоры.
– Катька!!
Глаза подруги сияли лукавством, даже короткая черная косичка с какой-то лихостью топорщилась над воротником.
Нелли, не успев еще обидеться, кинулась обнимать подругу.
– Я из окошка лодку-то увидела! Ну скорей вниз, а то б тебя тетка спросонок живьем бы съела! Уж на меня-то ругалась, ругалась… – весело шептала Катя.
– Что ж ты вытворяешь? – шипела Нелли, тихонько ступая по лестнице. – Уж я тебя жду там, жду… Потом уж все лодочники разъехались, даже наш делся куда-то…
– Да никуда он не делся, со мной уплыл, – преспокойно заявила Катя, отворяя дверь.
Нелли задохнулась.
– Я там с ума схожу, а ты! Без меня! Я думала, тебя слуги Венедиктовы схватили да отволокли тихонько куда в подземелье! Ты хоть видала слуг-то его? Катька, как же ты могла без меня уплыть?
– Да по всему выходило, что мешкать не приходится, хоть бы и без тебя… – Катя усмехнулась, принимая у Нелли плащ. – Во втором-то этаже, между прочим, у него не жилые покои, тут мы ошиблись с тобой. Колдовская поварня там да прочая дрянь.
– Я с тобой разговаривать не хочу! – Нелли упала на кровать. – Либо объясни все сейчас же, либо отстань от меня. Спать я хочу.
– Оно и видно, что глаза у тебя слиплись вконец, – резко ответила Катя. – Ты их разуй хоть на немножко.
Нелли вскрикнула. На комоде, рядом с оплывающим огарком в грубом оловянном подсвечнике, матово поблескивал вишневыми боками ее ларец.

Глава XXXI

Свернувшаяся на крышке саламандра, казалось, подмигивала Нелли красными огоньками глазок.
Нелли споткнулась, вскакивая с кровати, поднялась с полу, в один прыжок пересекла комнату – словно перелетела.
– Ты погоди радоваться, помнишь, я ж в лицо камней не помню, – проворчала довольная Катя. – Пришлось уж на свой страх… Поди дождись другого такого случая! Так и стоял на видном месте – в самой колдовской поварне.
– Где-где? – Нелли, опустившись на колени, вывалила содержимое ларца прямо на половицы. Мешочки и футляры сыпались со слабым стуком, знакомые и родные.
– Ну посуда там всякая, оловянные банки, гнутые стклянки, клетка для спиртового огня. Много разного.
– Лаборатория, – пальцы Нелли нетерпеливо высвобождали сверкающие украшения из их скромных нарядов. Причудливая, фантастическая груда разноцветных лучей уже переливалась на ее коленях. Нелли запускала в камни ладони, словно хотела отогреть руки в их огне.
– Как ни назови, хорошего мало… Щастье, решеток на окнах нету во втором-то этаже. Окно я открыла, гляжу – карниз до трубы идет, как на заказ слажено.
– А с ларцом-то по трубе как? – Нелли, поднеся ко рту алмазную брошь, щупала звездочки губами.
– Так я его под сюртук. Всю одежу ободрала, знамо дело. Потом епанчишку сняла да запеленала в нее, не по улице же эдак его нести. Старикашку нашего поскорей нашла да в лодку! Думаю, ты уж доберешься как-нибудь.
– Катька… – Нелли прижалась щекою к рубиновой серьге.
– Эй, ты не балуй!
– Мочи нет… Один разок!
– Да думай же ты головой, молодой барин! – Катя подскочила к Нелли и на корточках уселась напротив. – Ты понимаешь, что нам удирать надо, да так, чтоб только пятки сверкали?! Понимаешь или нет? Считай, что его нету у тебя наполовину, ларца-то… Одною ручкою ты его держишь, а Венедиктов окаянный еще другой уцепился.
– Да понимаю я, понимаю… – Грудь Нелли часто вздымалась. – Завтра с утра соберемся бежать, мне только в Малую Голландию еще заскочить надо.
– Это еще зачем?
– Девушка там одна. Венедиктов ей тоже недруг, ей помощь нужна.
– Чья помощь, Романа или Нелли?
– Не важно. Пусть я даже не могу ей помочь, но и не уеду я так. Она мне свой секрет раскрыла… Худо.
– Слушай, оторвись ты от своих каменюг на немножко, – Катя густо покраснела от волнения. – Они тебя всякого разумения лишили.
– Хорошо, – Нелли нехотя взглянула на подругу.
– Теперь отвечай, только подумай сперва. – Катя пристально смотрела в глаза Нелли. – Ты вить раньше не хотела с ним за братца счеты сводить. Или переменилась?
– Н-нет… Не переменилась, пожалуй, – Нелли призадумалась.
– Вот чего не могу понять. Я бы на твоем месте только и мечтала ножичком его полоснуть.
– Ты вправду не понимаешь. Ореста я очень любила, ты знаешь. Только как бы тебе сказать… Венедиктов тут вроде как и не очень виноват, просто Орест, ну он вроде как в чужую игру попал. А я – я в своей. Человеческой обыкновенной справедливости тут не место. Поэтому мне лишь одни камни от Венедиктова нужны. И ему они нужны были, он ради них Ореста и заманил в свою сеть, теперь я это знаю уж наверное. Не чьи-то, а как раз эти.
– Теперь они где?
– У меня. – Нелли усмехнулась. – Почти, ты сама же говоришь. Надобно еще с ними ноги унести подале.
– Так какое тебе дело до чужой вражды?
– Ждать она меня будет, Лидия. Не могу я иначе, Катька, пойми!
– И в цацки сейчас не можешь не играть?
– А здесь ты права. Не время, да и не место. – Нелли принялась решительно складывать украшения обратно. – Уж как нибудь себя пересилю.
– Ну и молодец, – Катя перестала злиться. – Слушай, что-то Зила старая нам давала, помнишь?
– Давай поглядим теперь! – Нелли закрыла ларец.
Катя волокла уже из передней объемистый пестрый узел.
– Развязывай же!
– Ничего не пойму! Тряпки какие-то… – Катя быстро расшвыряла по сторонам содержимое узла.
Девочки в изумлении уставились на наряд цыганки: пеструю юбку с широкими складками, жакет, кацавейку, огромную шаль…
– Рехнулась твоя старуха! Чем это нам поможет?
– Погоди… тут еще что-то, – Катя подняла маленький сверток. – Самое тяжелое, железо, не железо.
– Скорей!
– Погоди… – Катя рванула тугой узелок зубами.
– Ox ты!..
Перед изумленными подругами, поблескивая, рассыпались… украшения!
– Экая дрянь… – Катя подбросила на ладони тяжелое желтое кольцо с зеленым камнем. – Медяшка со стеклом. Зачем нам это?
– Знаю! – Нелли подпрыгнула. – И ты знаешь, подумай, ну же!
В Катиных глазах вспыхнула догадка. Девочки расхохотались как одержимые.
– Ай, старуха, ай, придумала! А ты говоришь рехнулась!
– Ну виновата, молодец старуха, вдвое умней нас обеих!
– Уж это точно!
Наступающий день застал девочек за странным занятием: они складывали пустые оболочки обратно в ларец.
– По дороге на Москву он за нами не погонится, – задумчиво говорила Нелли. – Встретимся в Твери, а уж оттуда и домой повернем.
– Может, ближе?
– Ближе опаснее.
– И то верно. – Катя с досадою раздевалась. – Ох, жалко с мужским-то нарядом расставаться.
– Бог даст, ненадолго. Мне тоже кой-чего жалко, – Нелли горько вздохнула.
Катя меж тем залезала через голову в длинную юбку. Немного времени спустя перед Нелли стояла уже девчонка-цыганка, красивая довольно, но совершенно дюжинная.
– Кинжал свой себе оставлю, – Катя прошлась для пробы, лебедью изгибая под красно-желтой шалью руки. – Цыганка может быть с кинжалом.
– А теперь за дело, – Нелли, отступив на шаг, окинула Катю задумчивым взглядом, словно художник – нетронутый холст.
– Ох, не знаю… – Катю обуяли вдруг сомнения. – Ты не забыла часом, у меня вить только две руки с десятью пальцами, да одна шея. И уши одни.
– Еще волосы есть.
– В волосы нельзя, потерять можно…
– Да не те, эти! – Нелли кивнула на груду побрякушек. – Их виднее должно быть!
– Начнем, благословясь, – Катя накинула на шею тяжелую цепь странной пробы золота с черным камнем посередке, взятую из Неллиных украшений. – Странная диковина. Вроде как змеи на ней.
– Некогда разглядывать, – Нелли протянула подруге граненые бусы из красных стекляшек. – В это волоса продерни!
Не минуло и получаса, как на каждом пальце Катиных рук засверкало по одному-два кольца, а на некоторых и по три, запястья обвили два десятка браслетов, на груди закрасовались броши… Медяшки и стекла с подложкою из цветной фольги равномерно чередовались при этом с драгоценностями.
– А не много ли все-таки? – озадачилась Нелли.
– Главное влезло. Не забудь, цыганки все на себе носят, что есть у них. Вот и буду самая богатая промеж цыганками. Ах, складно! И прятать не надо, пусть хоть все глядят…
– Прятать не надо, – тихо повторила Нелли. – Не знала я, что самое сокровенное надобно выставлять на видное место.
– Оставлять тебя не хочется, – недовольно свела брови Катя.
– Не маленькая, чего со мною за шесть дён сделается? Так вправду лучше всего. Мое имя он знает. Коли до покражи мог мое лганье проглотить, что Орест мне седьмая вода на киселе, так, утерявши ларец, сразу сообразит что к чему. А сообразит, так погонится за мною. В добрый час, у меня и отнимать нечего, не пойман, так и не вор. А до тебя ему не доискаться, не погонится.
– И от грабителей спокойней! – расхохоталась Катя. – Хоть вокруг костра разбойничьего ходи, никому в ум не вспадет разглядывать, что за безделки на девке-цыганке!
– Ты все-таки не ходи, у костра-то…
Подруги молча переглянулись: все было ясно, но кому сделать первый шаг к расставанию?
– Нам было легче тогда, чем Парашке, – заметила вдруг Катя. – Мы вдвоем были, а она-то одна.
– Недолго ей одной осталось. Как встретимся в Твери, сразу домой повернем.
– Не могу я так, – Катя вдруг решительно рванула с указательного пальца одно из колец. – Ничего лишний час не меняет! Хоть одну цацку примерь, я подожду тихонько…
– Катька!! – Нелли горячо обняла подругу. – Только одну, вправду! Вить это недолго!
– Ладно-ладно, не стоило бы… – Катя, сердито шурша юбкой, отошла от Нелли.
Кольцо оказалось уже знакомым цветком из сапфира с розовыми жемчужинами. Но выбирать уж некогда. Нелли, нацепив на руку приятную тяжесть, упала на кровать и глядела в потолок до той поры, покуда он не сделался ниже.
Потолок не просто приблизился к Нелли, он стал из прямого покатым, слившись со стенами, сведенными над головою, словно сложенные в молитвенном жесте руки. Стены здесь молятся вслед за людьми. Маленькое окошко наверху зарешечено, но ничем не покрыто: зимою в него задувает метель, но сейчас, добрым летом, внутрь лезет зеленая ветка липы. Как благовонен ее цвет!
Благовонна и свежая трава, покрывающая пол. В ней много лиловых колокольцев и белой кашки. По одну сторону крошечной кельи стоит скамья, покрытая пестрядевым тюфяком и козьим одеялом, такая же, как у добровольных пленниц, что живут справа и слева. Но другая вещь, напротив, здесь небывалая: это грубая деревянная колыбель.
Соломония подходит, склоняется над колыбелью. Младенец улыбается во сне, словно мир вокруг светел и добр. Мальчик чудо как хорош. На румяных щечках лежат полукружья длинных ресниц, но если бы он открыл глазки, они оказались бы яркими, черными. Крохотные брови уже очерчены по-соболиному, а не белесы, как обыкновенно бывает у грудных. Золотистая кудряшка прилипла ко лбу. Истинный маленький царевич.
Царевич! Соломония вздрагивает: пора!
– Георгий! Дитятко мое!
Соломония бережно вынимает ребенка из колыбели. Ей и хочется взглянуть напоследок в черные глазки малютки, и жаль отрывать его от сладкого сна. Неужели никогда боле не ощутит она этой теплой тяжести в руках? Соломония выскальзывает в темный коридор. Менее часа – и от обедни вернутся монахини. Медлить нельзя. Соломония спускается в тяжелую нишу ворот Покровской обители. Сюда позволено заходить нищим каликам. Привратница подкуплена – до конца обедни она не следит за проходом.
Лишь один нищий стоит в воротах, верно слишком страшен он для остальных. Это старик, но крепкий, и жалкие отрепья не могут утаить воинственной его осанки. Через плечо старика переброшен продолговатый сверток в сером холсте, он придерживает свою ношу локтем свободной руки. Другая рука держит посох, который в действительности не нужен.
– Дяденька Никита! – ахает Соломония. – Не чаяла тебя увидать.
– Царское дело царской родне творить, – сурово отвечает старик, кинув властный взгляд из-под спутанной гривы сивых волос. – Прими мое благословение, чадо обиженное, да не мешкай.
Старик снимает ношу с плеча. Внутри оказывается лукошко, в котором лежит еще один сверток. Старик небрежно вытряхивает сверток из лукошка, протягивает Соломонии.
– Давай!
Почти выпустив дитя из рук, Соломония вдруг привлекает его к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83