Тогда юноша начинает играть в долг, в надежде отыграться, но мало кому удавалось поправить таким образом беду. Делается только еще хуже. И вот, когда долг стал очень велик, брат твой огорчился, что довел нас до убытков… Видит Бог, мы простили бы его вину. Но что сделалось, то сделалось. Долги надо платить, дитя. И мать твоя права, должны мы быть довольны тем, что можем расплатиться, не причиняя горести нашим крестьянам. Для этого надо продать ларец твоей бабушки. Теперь ты все поняла, дитя?
– Да, папенька, – Нелли не услышала собственного голоса.
– Моя маленькая Нелли, – Елизавета Федоровна опустилась на пол и пылко заключила дочь в объятия. Нелли уткнулась в ее волоса, пахнущие фиалковой пудрой. – Прости, что сейчас я тебя обвиняла. Тебе вить не жаль камней?
– Нет, маменька, – ответила Нелли тихо. Ей вправду не было жаль камней и не было жаль даже себя, поскольку она знала, что не сможет жить без ларца.
– Ну и покончим на этом, – решительно произнес Кирилла Иванович. – Ужо я постараюсь договориться побыстрей. Орест ушел от нас, уйдут и драгоценности, а мы должны жить дальше и любить друг друга.
– Благородный мой друг, – Елизавета Федоровна слабо улыбнулась мужу. – Мне легче, когда ты со мною рядом.
– Бог судил нам быть рядом в горести и в радости.
Елизавета Федоровна поцеловала Нелли в лоб и поднялась, оправляя юбки.
– Сириль, – с печальной улыбкой сказала она негромко, – помнишь… ту песенку? Когда родился Орестушка, ты ее сложил для меня.
– Помню, Лиза. – Кирилла Иванович улыбнулся и сел за клавикорды. Нелли, не в силах сдерживаться, скользнула на балкон и обеими руками ухватилась за чугунную решетку. Купы старых лип затуманились от слез. За спиною послышалась музыка.

– Под нимбом нитяным,
Крючком плетенным,
Лицо склоняй над ним,
Новорожденным, -

запел Кирилла Иванович приятным своим, хотя и не сильным баритоном.
– Струится кисея

Из золотого
Кольца… Рука твоя -
Качанье дома,
Качанье скорлупы, качанье мира,
Под нимбом нитяным
Благ сон кумира!

«Они лучше всех на свете, мои любезные родители, – думала Нелли, вглядываясь в размытую слезами даль. – Но отчего, отчего мы такие чужие друг другу? Я вить люблю их, но я не такая, как они, вовсе не такая… Если б я думала по-французски, а они по-аглицки, и то можно было б нам найти переводчика… Но переводчика нету и не может быть…»

– Струится кисея,
И ленты плещут…
И крыльями твоя
Любовь трепещет!

«Они лучше меня, – размышляла Нелли. – Маменька сроду не стала бы подслушивать, почтя такое дело за низость. Они добрые, а я… я не очень. Но если я начну рассказывать им, что разговариваю с камнями, они немедля пошлют за доктором Петром Никодимовичем. Они решат, что у меня бред. Они не могут решить иначе потому, что не могут поверить в язык камней. Не могут, и все. Им было бы очень плохо, если б они в такое поверили».
– Да, Лизок, пиита из меня не вышло! Эка размер несуразный, аж одно слово вылезло в начало строки из конца.
– Все равно была я рада этой песенке, так рада. Сколько лет прошло, Сириль…
– А ты все так же молода, Лиза… Помнишь, в Петербурхе тебя прошлым летом военные приняли за сестру Ореста? Так и остались при мнении, что вы затеяли розыгрыш. Не сдерживай слез, голубка, они целят сердце. Пойду займуся бумагами.
– Ступай, дорогой. Нелли! Ты пойдешь со мной в плодовый сад?
– Я догоню, маменька, мне надо к себе в комнату!
«Если б я могла им объяснить… Если бы могла… Либо пошлют за доктором, либо хуже – почтут корыстной выдумкой. Но никакие другие камни на свете не могут заменить мне этих. Другие – чужие, они не отзовутся, не расскажут. А эти свои, кровные, все тайны живших до меня Сабуровых они сами хотят отдать мне… Мы – одно целое, я и эти камни. Бабка бы поняла… Она, верно, была такая же, как я. Но что делать? Ларец покинет дом, и я не могу этого предотвратить, никак не могу. Унести их сейчас, закопать в лесу? Нельзя. Ларец будут искать. Либо его найдут, либо родители продадут Грачевку… Они станут тогда нещастны, и они, и крестьяне… Уж довольно им нещастий. Я не могу мешать продать ларец. Надобно сделать что-то другое, но что? Что?»
Слезы высохли, и ноги уже не подгибались. Нелли менее всего хотелось идти в самую скучную часть сада, носить корзинку следом за маменькой, снимающей тоненькой рогатиною первые яблоки: родители не соблюдали Яблоневого Спаса. Но ничего! Скушное это занятие отвлечет и успокоит ее немного. А затем она сможет уединиться и подумать. Хорошенько подумать.

Глава VII

В эту неделю Нелли вовсе отвыкла спать по ночам. По дороге в сад она успела сказать Кате, чтобы они с Парашей не отлучались далеко, но толку не вышло. Сперва Елизавета Федоровна обошла все яблони (едва набралось плодов для ужина), затем пожелала осмотреть оранжерею. Казалось, к матери вдруг воротились силы, и она предалась заброшенным было хозяйственным делам с удвоенным рачением. Потом уж подошло время ужина, за которым обсуждали предлинное письмо маменькиной крестной княгини Федосии Львовны, давно уж ушедшей от мира, а в прошлом году сделавшейся настоятельницей обители. Матушка Евдоксия, таково стало теперь имя княгини Федосии, сокрушалась вместе с родителями и, как всегда, звала к себе погостить – всех разом и каждого в отдельности. Родители, как всегда, жалели обижать княгиню, но на богомолье не хотели.
– Пишет, что уж Нелли-то видела вовсе малюткой, – Елизавета Федоровна вздохнула и положила листок рядом со своим прибором. – Только и знает, что она блондинка. Даже миниатюры не собрались с нее послать.
– Ну, может, к Успенью, – произнес отец неуверенно. – Соберемся к Успенью, а, Лиза?
Нелли стянула с верхнего блюдечка серебряной эперни еще горсть сушеных фруктов с орехами. Карман ее заметно уже потяжелел, между тем как кусок пирога с тыквой оставался на тарелке нетронутым.
– К Успенью, Сириль, ты скажешь, что самая страда и невозможно бросить работы без хозяйского глазу. Разве я с Нелли соберусь…
Когда ужин наконец подошел к концу, думать было нечего о прогулке. Выпадет роса (какая роса сухим июльским вечером!), намокнут туфли и чулки, это опасно для здоровья… Маменька так много говорит о любви к Натуре, а когда садится отдохнуть на лужайке, велит стелить кожаную полость…
Ничего не оставалось, как ждать, когда дом погрузится в сон. Только после того, как погасли огни, Нелли получила наконец возможность поговорить с подругами.
– Уж слышали, знаем. – Катя, прислонясь спиной к дверному косяку, уселась у порога, чтобы шаги в коридоре не застали врасплох. – Только о том и речь, что матушка барыня благодетельница, больше любит людей, а не самоцветы. Ох, хотелось бы глянуть, какими картами играл с молодым барином в фараон окаянный Венедиктов…
– Катька… Ты думаешь, он… нарочно?
– Я думаю, в Петербурхе мастеров немало, с чего ему твои-то камни понадобились? Али покраше в столице нету? Да откудова он и услыхал-то про них?
– А смысл каков, Катька? Это для меня лучше этих камней ничего на свете нет, они мои кровные… А не по крови камни не разговаривают. Так что для этого Венедиктова сабуровские камни и впрямь не лучше других… Нет, тут доискиваться не до чего. Просто любитель драгоценностей, слыхал, что наши хороши, а денег у него и так хватает.
– Может, и такое. Что делать-то теперь, золотце мое?
– Да похоже, что помирать следом за Орестом, – Нелли нахмурилась. – Жить я без моего ларца не смогу.
– Грех-то такое говорить! – всплеснула руками Параша.
– Не понимаете вы, глупые, – Нелли с досадой смахнула слезу со щеки. – Мне рук на себя накладывать не придется. Не может человек без сердца жить. Мне ларец как сердце, уйдет он из дома, такая пустота у меня внутри сделается, что мне долго не протянуть… Утянет меня эта пустота, всю утянет.
– А помнишь то дупло, где барыня-покойница с вами маленькими от Пугача таилась? – жарко зашептала Параша. – Там сподручно тайник сделать! Прокрадемся сейчас, ларец-то вытащим да и отнесем в лес! Вовек его не сыщут!
– Думаешь я не догадалась? – с обидой возразила Нелли. – Да у меня первая мысль была унести да запрятать подале! Только ведь ларец пропадет, а долг останется! И придется папеньке Грачевку продавать! Маменьке это сердце разобьет, Парашка! Уж довольно ей горести!
– А то меньшая горесть доченьку вслед за сынком потерять?
– Так ведь этого-то она не понимает! Не понимает, Парашка! – Нелли ударила кулаком по колену. – И объяснить никак нельзя, даже пытаться не стоит.
– Ну и пусть не понимает, – вмешалась Катя. – Мы-то понимаем, что без тебя ей остаться куда страшней, чем грачевских продать. Значит, меньшее зло мы барыне сделаем, а от худшего убережем!
Нелли взмахнула рукою, призывая подруг молчать. Долгое время в комнатке было слышно только сверчка. Нелли размышляла, размышляла изо всех сил.
– Нет, не могу, – с тяжелым вздохом наконец проговорила она. – Пусть я плохая, мочи нет. Умру, так уж мне все равно будет. А своими глазами видеть, как маменька по моей вине терзается, ни за что! Мне и камни тогда не в радость станут. К тому ж вот еще что: у нас не город, воров не бывает. Да и какой вор про чужой потайной ящик узнает? Хватятся ларца, не сам же он ушел? На кого подумают? Уж никак не на меня. Маменька добрая и знает, что все ее любят. Каково ж ей будет жить и гадать, кто ей злом отплатил? А домашним людям каково? Чем они виноваты, чтобы на них такое подозрение бросить? Нет, никак нельзя украсть ларец!
– Можно!! – Катя тихо подпрыгнула на месте и раскинула руки над головой: тень ее затанцевала в упавшем на пол лунном луче. – Можно, касатка, можно, голубка, можно, цветик лазоревый, можно украсть!
– Да тихо ты, разбудишь кого, – зашипела Нелли. – Как это можно, если по всему выходит, что нельзя красть ларец у родителей!
– У родителей – нельзя! А у господина окаянного Венедиктова – еще как можно! Поняла наконец?
– Постой! Постой… – Нелли стиснула руки до боли в пальцах. – Ты о том, чтобы дождаться, как ларец отдадут за долг? И долга не будет! А где Венедиктов станет воров искать, нам дела нету! Катька!! – Нелли на мгновение стиснула Катю в объятиях, но тут же отпрянула со стоном разочарования. – Пустое! Сейчас мы знаем, где ларец лежит, а куда его судейский положит? Да вить еще лучше красть не в дому у нас, а хоть бы по дороге… Не получится!
– Получится, ненаглядная моя, получится! Я украду! Отпрошусь родню навестить куда подале у господ, да за ним, кто меня заметит? Цыганкой прикинусь! Проберусь за ним до постоялого двора, да лучше не до первого, а до третьего-четвертого… Подальше от Сабурова… Мне украсть – легче легкого!
– Ах, Катька, ах, придумала! – Нелли подпрыгнула и затанцевала сама, а за нею пустилась в хоровод и Параша. Некоторое время девочки вытанцовывали втроем, даваясь хохотом, в страхе, что неуместное их веселье обнаружат, но не в силах сдержать радости.
Наконец, задыхаясь от смеха, подруги попадали кто куда.
– Кабы ты не ошиблась, – делаясь сериозною, проговорила Нелли. – Небось не только Орест с окаянным Венедиктовым фараон метал. Может, не к одним к нам его крючок приезжал…
– Да я все украду, что у него будет, и весь сказ…
– А ну как все, кроме того, что мне надобно? – Нелли сунула ноги в ночные туфельки. – Пойдем, вынем ларец, я тебе каждое колечко покажу! Запомнишь их?
– С одного раза запомню!
– Так и бежим, нечего время терять! Жаль, свечу задули.
– Со свечой не стоит по дому шастать, у меня мешочек с кремешком при себе, там и зажжем.
На лестнице, спустясь до площадки, девочки услышали скрип шагов. Следом колеблемое от движения пламя свечки в чьей-то руке бросило на стену вытянутую тень от деревянных перил. Подруги отпрянули в нишу: мимо неспешно прошел Кирилла Иванович в шлафроке. Озаренное желтым огнем лицо отца проплыло совсем близко – профиль в темноте, седая недавняя прядка в перехваченных коричневой лентой волосах. Параша в испуге зажала рукой рот, но Нелли осталась спокойна. Яркий огонек в руке всегда слепит глаза, вот в темноте отец бы их наверное не проглядел на таком расстояньи.
Шаги миновали лестницу.
– Куда это он?
– Неважно, небось ненадолго.
Таясь по углам, девочки пробрались к дверям кабинета. Короткие пробежки от одного безопасного убежища до другого и выжидания заняли какое-то время.
– Ах ты досада!
Из щели под дверьми точился огонек.
– Да ничего, подождем, поди книжку какую забыл, – шепнула Катя.
– Верно, не спится ему, вот и решил почитать, – отозвалась Нелли, успокаиваясь. – Спрячемся за шкап, ему в другую сторону ворочаться.
Но Кирилла Иванович не спешил выходить. Минуты, казалось, тянулись бесконечно.
– Да заснул он там, что ли?
Нелли решилась на отчаянный шаг: приблизилась и прильнула глазом к замочной скважине. Увиденное заставило ее тихонько охнуть.
…Папенька сидел за столом, на котором, зажженные от его свечки, горели теперь еще две парные свечи в фигурной бронзе. На доске стола стоял ларец с открытою крышкою.
Кирилла Иванович, склонив голову, любовался игрою мелких алмазов звездистой огранки на широком браслете.
– А это Вы надевали тогда представляться ко двору, – негромко, но отчетливо произнес он в пустоту. – Мне было семь годов. Когда подали карету, Вы зашли на минуту попрощаться и браслет сверкал на руке, коей Вы погладили меня по щеке. Вы были как фея из моих французских сказок. И сей аграф был на Вас. – Отец глубоко вздохнул. – Ах, маменька, друг сердешный, пусть это лишь безделки, но и копеечную деревяшку, что была Вам мила, я так же жалел бы отдать в чужие руки!
Отец поднял голову, и Нелли увидела странный блеск его взора.
– Сей аметистовый гарнитур Вы часто надевали летними вечерами… Ах, маменька, маменька!
…Кирилла Иванович просидел над ларцом всю ночь. А утром, и не думая пойти отдохнуть, послал во флигель за судейским.

Глава VIII

Отчаянье, последовавшее за вспышкой надежды, казалось, легло на грудь Нелли стопудовым гнетом. В кабинете составлены все бумаги. Долголягий Антип, презрительно кривясь, выволок из флигелька, заросшего уже осыпанной зелеными ягодами рябиной, жалконький багаж Пафнутия Пантелеймонова Панкратова – крашенный зеленой краской облупленный сундучишко, объемистый черный погребец и шагреневый мешок для бумаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83