– Это Диодор Леонтьевич Танатов, – спокойно ответил Сирин.
– А кто таков Михайлов? – так же споро, как и священник, спросил князь Андрей.
– Не припомню никакого Михайлова средь тех, кого знаю, – Сирин пожал плечами. – Хотя нет, вру. Есть на факультете нашем некий Михайлов, ассистент профессора по физическим опытам. Только он уж стар вовсе и…
– Ну и что из того?! – Голос ботаника вдруг взлетел до фальцету. – Никому не возбраняется странствовать под псевдонимом, взятым из обстоятельств семейных!
– Уж вторая гирька на весы, – вскользь уронил отец Модест, адресуясь к Андрею Львовичу.
– Однако ж непонятно, – вмешался Никита Артамонович. – Теска мой, не в обиду будь сказано, сам до нас искал и переправился через Катунь посредством горячего воздуху. Из того как раз исходило неблагоприятное суждение. Сей же многоименный господин увлечен через реку насильственно, и ежели он лжет, то как тогда мог здесь оказаться? Ойроты нипочем не помогут чужому.
– И зачем он увязался со мною, а не остался тогда с ордынцами? – Катя переминалась с пятки на носок: волнение всегда побуждало ее к движению.
– Ну, дитя, это уж проще простого, – срывающимся голосом проговорил Зайниц. – Мог ли он ждать тут меня или господина Сирина? Ты бы так, пожалуй, оказала ему изрядную услугу.
– Я чаю, и монгольцы хотели мне услужить, – Михайлов, он же Танатов, взглянул на фон Зайница язвительно.
– Первое, все одно Никита не виновен, – воскликнула Нелли. – Подтвердилося, что от родителей он бежал. Виновен Михайлов или нет, а уж меж собою они не сговаривались, нето б не разошлись в именах.
– Жалею, маленькая Нелли, что прекрасну полу нету дороги к Фемиде, – улыбка отца Модеста проглянула в озабоченном лице, словно лучик солнечный в грозовом небе. – Адвокат бы из тебя вышел изрядный. Но не терзайся о господине Сирине, он уж почти оправдан.
– Не ране ему будет оправдание, отче, чем станет явно, как второй оказался на нашем берегу, – внушительно произнес князь Андрей Львович.
– Единственное я вижу средство сыскать правды, – отец Модест высоко вскинул голову. Нелли показалось, будто вся фигура его подобралась, словно он собрался фехтовать.
– Семь десятков лет мы без того обходились, – лекарь облизнул губы, словно его истомила вдруг жажда.
– Сто лет Крепости ничего не грозило, – парировал священник.
Глаза Михайлова, тьфу, Танатова забегали по лицам присутствующих, ровно встревоженные мыши, потерявшие вход в забитую нору. Нелли один раз видала такое в амбаре. Наконец взгляд его остановился на князе, чье чело бороздило морщинами какое-то тяжелое сомнение.
– Молю Вас, сударь, ужели здесь призывают к насилию над путешественником, без того пострадавшим безвинно? – слезно произнес он. – Ради человечности! Допустите меня пожить среди вас, убедитесь в моей искренности! К чему спешить, все одно мне некуда бежать отсюда!
– Когда б мы были в том уверены, – решился наконец князь Андрей. – Ошибка слишком дорога. Никита Артамоныч, вить Его Преподобие прав. Сделай милость, распорядись.
Лекарь, побледневший в лице, кивнул головою и вышел.
– По какому праву здесь творится какой-то самосуд над подданным Ее Императорского Величества?! – вскрикнул Танатов, спиною отступая в самый угол горницы.
– Самое время вспомянуть о бренных порфирах, – неприятно засмеялся фон Зайниц.
– Сударь, имея честь сразиться бок о бок с Вами, я, чего бы то ни было, обрел к Вам полную доверенность, – сердечно произнес Роскоф, с протянутыми руками подходя к Сирину. – Щаслив стану считать Вас середь своих друзей.
Молодые люди обнялись.
– Я послал оповестить Нифонта, – сухо объявил Никита Артамонович, явившись в дверях.
– Могу ли я взять сего человека на поруки моим гостем? – спросил отец Модест, кивнув на Сирина.
– Бери под свой ответ, – Андрей Львович глядел неласково.
Танатов имел вид самый недоуменный. Нелли же, напротив, никаких пояснений не требовалось.

Глава XXIX

К полудню уж утомились ждать нападения. Ордынцы все медлили, и защитники Крепости, кроме невеликого числа караульных, разошлись отдыхать. Нелли же, после бессонной ночи, оставалась вполне бодра, хотя зеркальце и показывало лицо осунувшееся, с огромными полукружьями синяков под глазами. Больше всего ей хотелось бы теперь заседлать лошадку на конюшне и скакать часа три по просыпающейся весенней тайге. Однако как раз этого и нельзя было сделать. Только сейчас она понимала, чем была в старые времена осада для здешних жителей. Осада, оказывается, не только опасность и кровь, нет! Нелли вспомнилось вдруг, как в десять лет выздоравливала она после коклюша. Весна, пусть и поскромней этой, таежной и яркой, гуляла за стеклами окошка, пробиваясь травою, одевая деревья в зеленый туман. Но в горнице весны не наступало: ни потрогать, ни понюхать, ни пробежать в легких туфлях по изменившемуся саду. Чем-то вроде опостылевшей тогда горницы предстала ей Крепость. Горы видны отовсюду – и так недоступны! Как же, оказывается, тесны улицы и дома, сжатые безопасным кругом валунов и кольцом частокола!
Арина, к которой забежала Нелли в ее горницу, лишенную теперь своего ковра и прохладную от мытого мокрого пола, чувства эти вполне разделяла.
– Только мне еще все мнится, будто я уж знавала такое раньше, – призналась она. – Да и не странно. С детства все здешние старины наизусть знаю. Живут они во мне, вот и помнят то, чего я сама помнить не могу.
– Как мои камни, – задумалась Нелли.
– У каждого свои собеседники. Только эта осада не прежним чета, пустяк. Мне так сдается, ордынцы и вовсе не воротятся. Сунулись оттого, что давно не биты. Спокойствие приграничное, оно памятью стариков кормится. Теперь небось померли все, кто сам знал, что Крепость сильна сделалась. Вот молодые и расхрабрились.
– Думаешь, другой причины нету? – Нелли все колебалась, рассказать ли Арине про Верхуславу или погодить. Сомнения нету, Арине такой рассказ куда как интересен, только для самое Нелли недавние события давность заслонили.
– Да откуда ж ей быть, другой причине? – Арина с трудом поднялась, опершись на резную палочку. Перебирая свободной рукою по стене, добрела до окошка. – Не идут на приступ-то, а мы с Соломкою спор держали на китайского болванчика, что и не сунутся! Ну и кто прав вышел?
Права вышла Арина, час спустя вылазка разведчиков донесла, что лагерь снялся. Верно, поутру, посчитавши потери, ордынцы решили не нападать, а развернуться восвояси.
Решено было не догонять, только пустить за врагами следопытов.
Катя на радостях умчалась в горы, а Нелли, замешкавшаяся, оказалась поймана близ ворот некстати подвернувшимся Роскофом.
– Ну как сия ящерица хвост поблизости сбросила, – рассуждал он, заворачивая под уздцы Неллину лошадку. Невысокая лохматка была смирная, не Нарду чета, слушалась всех. – Бродят такие отставшие в лесу в надежде на поживу. Да и само отступление может быть вовсе ложное, такое случается нередко.
Разозленную Нелли встретила в тереме Параша, такая довольная, что хоть нарочно ей все порти.
– Ты пропадаешь-то где? – недовольно спросила Нелли, швыряя треуголку на большой ларь в изголовье кровати. – Небось и не знаешь, кого тут Катька в гости притащила.
– Знаю, – Параша хитро усмехнулась. По весеннему холоду и она ходила еще с покрытою головой, но не в платке, как прежде, а в странном сером уборе, немного похожем на монашеский, что назывался убрус. Нелли уж и забыла, когда смешенье ойротских мод со старомосковскими и китайскими, господствовавшее в Крепости, сделалось для нее привычно. – Может, и поболе твоего знаю, Нифонт-то с утра до тетки Харитины приходил. Ну а я как раз у нее была, чагу толкла в ступе.
– А чего у нее-то Нифонту нужно?
– Что ж он, по-твоему, сам кощеево зелье варить станет? Шалишь, этого ему не сладить.
– Какое зелье? – поперхнулась Нелли.
– Кощей, по-старому раб. Вроде как вольной воли человек лишается, как изопьет.
– Для ботаника, что ли? – Нелли аж подпрыгнула.
– Для кого ж еще.
– То-то узнает, какие здешние травы. Хотя нешто он дурак, хлебать такую дрянь?
– От жажды помереть не захочет, так небось выпьет, – Параша улыбнулась ласковою улыбкой. Положительно, сей старый убор личил ей больше деревенского плата или мещанской шали. Или не в уборе было дело? – Ох и зла Харитина-то, варить не хочет. Я уж убежала от нее, не ровен час под руку попасть.
– Неужто такое зелье подзатыльника не стоит? – не поверила подруге Нелли.
– Так она и станет мне рассказывать-показывать.
– Чего ж ты тогда именинницей глядишь?
– Да денек больно хорош, на небе, глянь, ни облачка… – Параша заботливо отдернула занавеску.
Нелли, не обращая вниманья на сие несомненное притворство, подтащила тяжелый табурет в красный угол. Обернутое носовым платком украшение мирно таилось за образами.
– Что за срам такой в святом месте прячешь? – Параша уже заглядывала Нелли через плечо. – Бабы ровно из бани, да еще какие страхолюдные.
– А где ж мне прятать? – резонно возразила Нелли, любуясь солнечною игрою на золотых фигурках. – Нифонт снял с тартарина убитого, а потом Сирин пришел, да все и забыли о нем. Я сперва в кармане таскала, да неудобно в нем, большое слишком. Ты получше гляди, может, еще чего заметишь, кроме срама-то.
– Быть того не может, касатка! – Параша в изумлении поднесла ладонь к губам, словно хотела зажать себе рот. – На страшиле-то на голой – твое украшенье из меди-золота!
– Да не страшила это, а негритянка просто! У них не только кожа черная, еще и губы широки, а волос курчав. Негритянка, чуешь, как та, как Настасья Петровна, и носит не на шее, на голове!
– Так откуда ж княгине было знать, на чем такое носят?! Небось тетка при ней в эдаком виде не разгуливала! Это вить, касатка, ихняя басурманская корона! Катьке показывала?
– Не успела. – Пальцы Нелли вдруг задрожали, и солнечные блики так и запрыгали по щитку. – Она уж ускакала. А больше никому и не хочу показывать. Ну как опять без толку.
– Без толку, нет ли, а ты корону-то царскую примерь, – рассудительно заговорила Параша, оглаживая Нелли по плечам. – А я за дверью-то постерегу, авось в окно никто на сей раз не сунется.
Девочки засмеялись: давешний тартарин теперь вовсе не казался страшен даже Нелли.
Дубовая резная дверь даже не скрипнула, закрывшись за Парашей.
Золотая пластинка, как только раньше в голову не пришло, пристроилась как дома. Зачем было другие тайники выдумывать? Честно-то сказать, украшение не Неллино, в ларце ему вроде и не место. С другой стороны, тартарин на кого напал? На Нелли, значит, и вещица тож Неллина. Неужто все другое, что тут лежит, пращурами в ювелирных лавках покупалось? Небось не первая то добыча с остывающего тела.
Зато сие первый Неллин вклад в фамильный ларец, так-то!
Оришалк грустно блеснул на самом дне. Ничего, глядишь, мы сейчас с тобою развеселимся. Поднявши свившихся змей обеими руками, Нелли осторожно возложила ее на голову, словно самое себя коронуя царицею негритянской страны.
Черный камень приятною тяжестью лег на лоб, змеи бережно, словно подлаживаясь под Неллину голову, изогнулись на висках, подхватили хвостами затылок. И как могла вспасть в голову такая блажь, будто это колье?
Нелли так и потянуло к зеркалу – небольшому старинному зеркальцу со створками, как у окошка. Представшее ей зрелище было куриозно: из окошка выглядывал мальчишка-недоросль с небрежно заплетенною, даже не напудренною косой, с неприлично тронутыми горным загаром щеками. Верх коришневого сюртучка (в зеркало влезли только голова да плечи) казался до того видавшим виды, что годился разве на слугу. А на голове у мальчишки сидела горделивая корона негритянских царей.
Нет, не царей, только цариц! Нелли не сомневалась отчего-то, что корона была единственно женская. Слишком уж изящно и плавно изгибались змеи, споря своим сверканием с более светлым блеском ее собственных волос. Улыбнувшись сама себе, Нелли торопливо расплела вовсе ненужную косу. Слава Богу, мальчишка исчез! Густые пряди заструились из-под змеиного кольца, укрывши жалкое сукно одежи. Странное дело! Они слегка завивались теперь, ее волоса, словно научились у змей! Волосы и змеи были теперь заедино, всего лишь сверкающим обрамленьем черного каменного глаза. Что ж ты видишь перед собою, каменный глаз?
Стекло вдруг странно потускнело, окрасившись красно-коришневым маревом, словно зеркальце проложили сзади медным листом. Или то в глазах зарябило от оришалка?
Нелли все не могла оторвать взгляда от себя самой, пусть и плывущей сквозь рыжий туман, от своих расширившихся глаз, казалось глядевших теперь одними зрачками, черными, словно камень, от камня, пульсирующего, как ее зрачки. Три черных глаза.
Голова пошла кругом, и Нелли на мгновение прикрыла ладонью глаза. Странно, вся горница была полна зеркальных отсветов – медью, золотом, медом, ромашковым настоем, залившим темные углы. И в самом дальнем углу, за лежанкою, играла на полу чернокожая девочка годов трех. У нее тоже была змея, одна, но живая, и малютка, белозубо улыбаясь, норовила свить ее в кольцо на своих непослушных кудрях. Змея недовольно шипела, широко разевая пасть, но девочка перехватывала ее полупрозрачною голой рукою за хвост, трясла головою вниз, цеплялась кулачком под самую челюсть, вновь бесстрашно пыталась заплести змею, словно невинный венок…
Нелли кинулась к маленькой негритянке, споткнулась носком сапога о ковер, пошатнулась было, удержалась на месте. Никакой малютки, само собой, в светлице не было. Жаркие отблески таяли, словно лед на солнце. Вот уж нету ни ромашки, ни меди, ни меда, и корона слишком тяжела для тяжелой головы.
– Парашка! – слабо окликнула она, высвобождаясь из тяжелого украшения.
Подруга появилась почти сразу, словно стояла под самой дверью, впрочем, так оно, вполне вероятно, что и было. С испугою в лице Параша кинулась к Нелли, опустившейся прямо на ковер посередь горницы, там же, где и споткнулась.
– Ты помнишь… Ехали мы сюда зимой… Сельцо Браслетово?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83