— Выходит, вы сами, добровольно, становитесь жертвой мистификации? — удивилась Касильда.
— Вера в эти сказки помогает мне бороться с приступами хандры, — усмехнулся дон Диего, — или, как говорят на вашей родине, сплина.
— Неужели ничто другое не способно вывести вас из этого состояния? — быстро спросил дон Росендо.
— И вам приходится прибегать к столь изощренным средствам? — лукаво добавила Касильда.
— Фантазии — тот же наркотик, — задумчиво проговорил дон Диего. — Кто-то принимает мескаль, кто-то жует листья коки, кто-то возбуждает себя алкоголем…
— Кто-то лицедейством, чувством опасности, — подхватил дон Росендо.
— Есть, разумеется, и такие, — уклончиво ответил дон Диего.
— Сеньоры, вы, кажется, уходите в сторону от предмета разговора, — перебила Касильда. — Кого бы ни имели в виду все эти пасквили, точнее, что бы мы ни думали по этому поводу, шпильки столь явно направлены в нашу сторону, что мы просто не имеем права сидеть сложа руки и ждать, когда эта мерзкая газетка начнет уже совершенно беззастенчиво поливать нас грязью!
— Что ты предлагаешь? — обернулся к сестре дон Росендо. — Вызвать на дуэль редактора?.. Или, если он струсит, заставить его поместить в своем паршивом листке вызов ко всем этим «посторонним», «наблюдателям», «доброжелателям», «очевидцам» и прочей шушере, которая так лихо и угодливо отплясывает под дудку сеньора Уриарте?
— А почему бы и нет? — с жаром воскликнула Касильда. — По крайней мере, эти негодяи поймут, что нас нельзя оскорблять безнаказанно!
— Что ж, — пробормотал дон Росендо, оборачиваясь к дону Диего, — по-моему, в словах сестры есть определенный резон. Я готов последовать ее совету, причем не откладывая ни на мгновенье!
И дон Росендо решительно поднялся из своего кресла и даже протянул руку к колокольчику, намереваясь вызвать кого-то из слуг и приказать оседлать своего жеребца.
— Того же самого, на котором я ездил на костюмированный бал, — с усмешкой объявил он собеседникам, когда мелодичный звон растворился в душном полуденном воздухе. — Тем самым я дам понять, что мне плевать на все их подозрения и доказательства!
В дверях бесшумно возникла представительная фигура Хачиты:
— Сеньоры желают еще кофе?..
— Нет, Хачита, я хотел бы ненадолго… — начал дон Росендо.
Но дон Диего коротким властным жестом остановил его.
— Не горячитесь, друг мой, — сказал он. — Сперва попробуем выяснить у почтенной сеньоры, когда она последний раз видела своего мужа Тилькуате. Скажи нам, Хачита?..
— В ту ночь, когда молодому господину стало совсем худо, — вздохнула индеанка.
— Выходит, с тех пор он не объявлялся? — продолжал расспрашивать дон Диего.
— Нет, сеньор.
— И ты не беспокоишься о нем, несмотря на то, что пишут о той ночи в газете?
— Я не умею читать, сеньор, но если вы мне скажете, что там пишут о моем муже, я буду вам очень признательна, — почтительно произнесла Хачита.
— Там пишут, что в ту ночь твой муж Тилькуате заманил некоего сеньора по имени Роке в пещеру, где стоит статуя Уицилопочтли, и там принес этого сеньора в жертву по обычаю ваших предков!
— Там вправду так пишут? — прошептала Хачита, с опаской поглядывая на стопку газет.
— Да, — подтвердил дон Диего. — Кроме того, там пишут, что в этой пещере укрыт знаменитый клад Монтесумы, по праву принадлежащий испанской короне!
— Но если он принадлежит испанской короне, — с достоинством заметила Хачита, — то пусть корона сама явится за ним!
— У испанской короны хватает других забот, — сказал дон Диего. — Кроме того, у короны есть верные слуги, которые не посчитаются ни с чем, чтобы защитить ее интересы и вернуть то, что принадлежит ей по праву!
— Слуги?.. Какие слуги?.. — захлопала глазами Хачита.
— Шериф!.. — Дон Диего возвысил голос и даже, по-видимому, для пущей убедительности, стукнул по столу кулаком. — Твоего мужа уже объявили преступником, убийцей! — продолжал он, вскочив со своего кресла и потрясая над столом растрепанной газетной пачкой. — За его голову обещана награда в десять тысяч песо!.. А ты представляешь себе, какие это огромные деньги? Все окрестные бродяги и проходимцы рыщут по всей округе подобно охотничьим псам, почуявшим мускусный запах антилопы! Так что шансов уйти от них нет практически никаких, а что будет с Тилькуате, если его схватят — а такое рано или поздно случится, — я бы не хотел видеть даже во сне!
— Что же ему делать, сеньор? — запричитала Хачита. — Он ведь тоже не умеет читать и потому, наверное, даже не подозревает, что за ним охотятся!
— Но теперь об этом знаешь ты, — многозначительно подмигнул дон Диего.
— Да, сеньор, — кивнула Хачита. — Я вас поняла, сеньор!
— А раз так, то можешь идти, — сказал дон Росендо. — Нам сегодня уже ничего не понадобится.
Глава 2
Тилькуате объявился среди ночи. Дон Росендо не столько увидел его в полумраке озаренной ночником спальни, сколько всем существом вдруг почуял присутствие постороннего за оконной шторой. Этого было достаточно, чтобы незаметно потянуться к спрятанному в изголовье кинжалу — выстрел разбудил бы весь дом — и, зажав в кулаке его гладкую рукоятку, приготовиться к отражению внезапного нападения. Но фигура за шторой оставалась неподвижной, и лишь когда дон Росендо слегка пошевелился, чтобы скинуть с себя одеяло и одним резким выпадом покончить с незваным гостем, из-за шторы послышался тихий знакомый голос:
— Не делайте этого, сеньор! Живой я буду наверняка стоить дороже, а вы, при своей доброте, конечно, нуждаетесь в деньгах…
После этих слов тяжелая складка портьеры отодвинулась в сторону, и в слабом свете масляной плошки перед молодым человеком предстал его верный слуга, облаченный в какие-то невероятные лохмотья и с бог весть откуда взявшейся клочковатой белой бородой, той самой, что скрывала лицо дона Росендо во время костюмированного бала.
— Старый Тилькуате не умеет читать, — заговорил индеец негромким голосом, — но старый Тилькуате умеет слушать! Когда вся Комала только тем и занята, что на все лады судачит об убийстве какого-то пьянчуги и о кладе Монтесумы, надо быть глухим, чтобы не слышать этой болтовни!
— Выходит, ты все это время был в городе? — спросил дон Росендо.
— Конечно, сеньор, — усмехнулся Тилькуате. — Где еще может скрыться человек, которого разыскивает вся округа? Десять тысяч песо!.. Старый Тилькуате редко держал в руках больше пятерки!..
— И теперь ты почему-то решил, что за эти деньги я с радостью сдам тебя нашему шерифу, так? — нахмурился дон Росендо.
— А почему бы и нет? — простодушно ответил Тилькуате. — Им я все равно ничего не скажу, жить мне и так осталось недолго, так пусть лучше эти деньги попадут в хорошие руки!
— Как ты можешь называть хорошими руки, которые предадут тебя мучительным пыткам? — удивился дон Росендо.
— Но в книге, которую накануне венчания читал нам с Хачитой ваш падре, ученики тоже предали учителя!.. Да-да, в этой книге, — и Тилькуате указал рукой на Библию, лежавшую на ночном столике в изголовье постели.
— Один предал, — возразил дон Росендо, — и был проклят во веки веков.
— Это все равно, — заявил Тилькуате. — Где один, там и все.
«А ведь он прав, — подумал дон Росендо. — Тот даже лучше, потому что предал открыто, при всех, за деньги, а остальные — тихо, молчком, ползком, по-фарисейски…»
— К чему ты все это говоришь? — спросил он вслух.
— К тому, что если господин даст шерифу знать, где находится Тилькуате, господин не останется внакладе, — сказал старый индеец. — Тилькуате простит…
— Не пори чушь! — перебил дон Росендо. — Сейчас ты на моем ранчо, и если за тобой не было хвоста, о твоем местонахождении не узнает ни одна собака…
— Кроме Бальтазара, — усмехнулся Тилькуате.
— Бальтазар не в счет, — сказал дон Росендо, — он свой.
Они немного помолчали, потом Тилькуате шагнул вперед и молча вытянул перед собой сжатую в кулак руку. Кулак был не пустой; приглядевшись, дон Росендо заметил, что из горсти выглядывает маленькая голубиная головка.
— Это голубь из шерифовой голубятни, — пояснил Тилькуате. — Если у сеньора найдется что сказать шерифу, птица доставит послание за пару часов.
— Может, ты уже и послание сочинил? — рассердился дон Росендо, принимая голубя из морщинистой ладони и внимательно приглядываясь к его голым чешуйчатым лапам.
— Сеньор шутит, — понурился Тилькуате. — Сеньор забыл, что Тилькуате не умеет не только читать, но и писать.
— Учись, — сказал дон Росендо наставительно, — учиться никогда не поздно.
С этими словами он подошел к окну, приоткрыл створку и разжал пальцы, придерживавшие кончики голубиных крыльев. Голубь встал на лапки, потоптался на ладони дона Росендо, покрутил гладкой глазастой головкой, взмахнул крыльями и, с треском пробив шелестящий лиственный полог, исчез в искрящемся звездном сумраке. Исчез и Тилькуате; когда дон Росендо обернулся, спальня была пуста, и лишь седая спутанная борода на ночном столике указывала на то, что старый индеец посетил своего сеньора в реальной человеческой плоти, а не в виде бесплотного призрака.
Остаток ночи прошел сравнительно спокойно, только Бальтазар дважды или трижды глухо урчал под самыми воротами, но дон Росендо отнес это на счет койотов, путавшихся вокруг ранчо в надежде поживиться объедками. К тому же утром выяснилось, что перед самым восходом ожеребилась кобыла, а это выбросило в окружающий воздух такую густую волну пряных, плотских запахов, что было бы неудивительно, если бы слуги обнаружили где-либо вблизи ограды когтистые следы ягуара.
Это соображение высказал за утренним кофе дон Диего, не покидавший ранчо на протяжении последних трех или даже четырех суток. Дон Росендо сперва опасался столь близкого соседства сеньора де ла Вега с Касильдой, но, приглядевшись к сестре, заметил в ней странную перемену. В первую очередь, в одежде: Касильда стала одеваться подчеркнуто женственно. Кроме того, изменился ее тон: теперь сестра как бы смирилась со своей подчиненностью, что едва приметно выражалось в ее готовности согласиться с мнением мужчин еще прежде, чем это мнение высказывалось. Такая позиция со стороны производила на дона Росендо впечатление, будто дон Диего и Касильда, не сговариваясь, инстинктивно, составили некое подобие дуэта, где девушка добровольно взяла на себя исполнение второй партии. При этом в разговоре их голоса звучали так согласно, так перекликались, переплетались между собой вне всякой связи с произносимыми при этом словами, что дон Росендо порой ощущал даже что-то вроде неловкости: ему казалось, что его уши слышат нечто такое, что для них отнюдь не предназначено.
Голоса словно пели, встречаясь друг с другом, и даже не слишком чувствительный к музыкальным звукам дон Росендо слышал в них некие новые, неизвестные ему модуляции, говорящие о том, что между их обладателями все давно решено, а для таких формальностей, как официальное обращение к брату как главе семьи, венчание и прочие хлопотливые церемонии, просто не наступило подходящее время. И тем не менее дон Росендо каждое утро выходил к столу с беспокойной мыслью о том, что он скажет, если дон Диего, пользуясь опозданием Касильды, вдруг обратится к нему с такими простыми и в то же время ко многому обязывающими словами: «Дон Росендо, мои чувства по отношению к вашей сестре дошли до такого предела, что я обращаюсь к вам, как к старшему брату…» И так далее. Что-нибудь про то, что у него, дона Диего, есть основания надеяться на взаимность, про общие тяготы и интересы, про дружбу, которую только укрепят завязавшиеся родственные узы, и прочее в том же роде. Тем более что после главного признания все остальное будет произноситься так, машинально, лишь бы занять время, которое потребуется дону Росендо, чтобы ответить просителю в соответствии с тем, как он, дон Росендо, относится к его предложению.
«Элементарная вежливость требует начать ответ с того, что для меня это неожиданность и большая честь, — размышлял про себя дон Росендо, сидя на веранде перед чистым прибором и прислушиваясь к шагам на галерее. — Все это, разумеется, вранье, особенно насчет неожиданности, но везде есть свои правила, и дон Манеко точно так же станет говорить со мной, если я явлюсь просить руки его свояченицы…»
За этими размышлениями хозяина ранчо застал дон Диего, легкими шагами приблизившийся к столу и плавно опустившийся в неглубокое плетеное кресло напротив дона Росендо. Молодые люди обменялись утренними приветствиями, а затем дон Диего вдруг спросил, как прошла ночь, не слышал ли дон Росендо каких-либо подозрительных звуков? Дон Росендо немного подумал, а затем отрицательно покачал головой, как бы вынуждая собеседника поделиться основаниями своих опасений. Он полагал, что дон Диего начнет говорить что-то о рычании Бальтазара, о протяжных, словно человеческих, стонах жеребившейся кобылы, о сперва грубой, а затем умиротворенной ругани конюхов, принимавших жеребенка, но собеседник нетерпеливым жестом как бы отбросил в сторону эти мелкие бытовые подробности и, в упор взглянув на дона Росендо, коротко спросил:
— Тилькуате?..
— Что Тилькуате? — подскочил от неожиданности дон Росендо.
— Нам снятся одинаковые сны, — улыбнулся дон Диего. — Я видел, как старик предлагал вам продать его за десять тысяч песо.
— Это большие деньги, — уклонился дон Росендо от прямого ответа.
— А для него так и вообще немыслимые, — сказал дон Диего. — И за что?.. За то, чтобы вытянуть из него, где и как он прикончил этого мерзавца Роке? Как вы думаете, если бы Тилькуате при всех пырнул его ножом в кабаке и тут же смылся, газетка стала бы поднимать такой шум?
— Полагаю, что нет, — сказал дон Росендо. — Мало ли негодяев — как, впрочем, и порядочных людей — гибнет в поножовщине и перестрелках.
— Отсюда вывод: кого-то не меньше, чем нас с вами, интересуют два обстоятельства, наилучшим образом определяющих положение того или иного события в исторической картине мира, — подхватил дон Диего, — время и место!
— Но десять тысяч песо — это очень большие деньги, — повторил дон Росендо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43